Ознакомительная версия.
4. Гражданская война в Испании
Эта кровопролитная война 1936–1939 годов, в которой участвовали не только испанцы, но и помогавшие как одной, так и другой стороне отряды других европейских стран, решала вопрос о том, идти ли стране по пути интернационализма, либерализма и вытеснения религиозной этики утверждением «прав человека», то есть личности, считающей себя самодостаточной и суверенной. Или по пути укрепления государственности, патриотизма, дисциплины и законопослушности, обязательного соблюдения всеми гражданами общественной морали. Победу одержали патриоты (фалангисты), но долго ли продержался установленный ими порядок? Ровно до того дня, когда умер диктатор Франко, на котором этот порядок только и держался. Сразу после его кончины в 1975 году он рухнул. Испания с готовностью вошла во все глобалистские институты, а что касается моральной устойчивости, то её будто и не бывало – она подала здесь всей Европе пример свободы нравов, первой приняв закон о легализации однополых браков. Всё, чего добивались патриоты и государственники, пошло насмарку. Можно ли после этого сказать, что в испанской гражданской войне кто‑то одержал победу?
Таковы уроки истории. Они учат нас тому, что гражданскую войну надо рассматривать как совершенно особый вид вооружённой борьбы, не подпадающий под те определения, которые относятся к обычным межгосударственным войнам. Обычная война, как известно, есть продолжение дипломатии, участвующие в ней стороны ставят перед собой какие‑то политические, социальные или экономические задачи, и одержавшая верх сторона эти задачи для себя решает. Гражданская же война, как мы убеждаемся на многочисленных примерах, не может служить средством решения каких‑либо проблем, ибо её результат всегда оказывается непредвиденным и нежелательным для обеих сторон. Это – пустая трата времени, сил и человеческих жизней, поэтому человечество, если оно когда‑нибудь поумнеет, должно будет найти способы исключить такую бессмысленную и бесперспективную вещь, как гражданская война, из своего обихода. Но пока оно ещё далеко не поумнело, и гражданские войны сегодня вспыхивают достаточно регулярно.
То, что в них не бывает победителей, имеет психологическое объяснение. Причиной этого является накал ненависти, охватывающей обе стороны и делающей войну особенно жестокой. Ненависть же эта есть необходимое условие, без которого гражданская война просто не может вестись, В межгосударственных войнах смертельно ненавидеть противника нет надобности: его солдаты воспринимаются как другие люди, на нас не похожие; они говорят на непонятном языке, у них иная вера и не такие, как у нас, обычаи, – что ж с ними поделаешь! Их начальство даёт им приказ стрелять в нас, и они подчиняются приказу, как подчиняемся и мы. За что их ненавидеть – за то, что родились в другой стране? Но это же от них не зависело. Совсем другое дело – стрелять в своего – тут нужно переступить через заповедь «не убий», относящуюся именно к своим, а для этого необходима какая‑то серьёзная мотивация. Она отыскивается сама собой: человек, в которого ты стреляешь, только по виду свой, а на самом деле он другой, он выродок, урод, отступник, предатель, мерзавец. Он отличается от тебя ещё в большей степени, чем солдат иностранной армии, потому что внутри его спрятано что‑то ужасное, делающее его монстром и ставящее его вне закона. Понятно, что таких людей надо люто ненавидеть и уничтожать, как бешеных собак. Разжигаемая такими представлениями ненависть служила главным оправданием братоубийства везде, где оно происходило. В частности, взгляда на белогвардейцев как на онтологически других, которые принципиально не способны раскаяться или перевоспитаться, так что у нас лишь один выход – «пускать их в расход», придерживались не только воевавшие с ними «красные», но ещё два или три поколения советских людей. До самых семидесятых образы «белобандитов» в наших кинофильмах подливали масла в пламя неприязни к ним у миллионов зрителей, принимающих большевистскую трактовку Гражданской войны за чистую монету. В те годы были даже специализирующиеся на ролях белогвардейцев актёры – эдакие альбиносы с удлинёнными лицами, – и у публики возникал вопрос, как они в свободное от съёмок время ходят по улицам, не боясь быть побитыми.
Взаимная ненависть сторон, сражающихся в гражданской войне, делает эту войну беспощадной и зверской. Самые изощрённые формы мучительства становятся нормой; считая друг друга нелюдями, каждая из сторон сама теряет человеческий облик. Жизнь всего народа становится настоящим адом, и в этом адском огне сгорают все первоначальные планы и намерения, никто уже не помнит, из‑за чего этот кошмар начался, все мечтают только о том, чтобы он хоть как‑то кончился. Какие же в этих условиях могут быть победители?
Не было их и в нашей Гражданской войне. Красные вели её ради уничтожения капитализма и утверждения социализма. Но как только она кончилась – формально их победой – они сами же отменили социализм – ввели НЭП.
Глава 8Двадцатые: жизнь забила ключом
Из своей Великой Революции, продолжением которой, а может быть, и её главной фазой была Гражданская война, Россия вышла туда, куда не ожидал никто. В нашей революции, как в высокотемпературной кремационной камере, обратились в прах все предсказания, предчувствия, предвидения и пророчества. Это – ещё одно подтверждение тому, что по реке истории мы плывём не на байдарке, а на обычной лодке с уключинами: двигаясь спиной вперёд, мы видим всё, мимо чего проплыли, а то, что откроется нам даже через секунду, остаётся скрытым от нашего взора.
Крупно просчитались все – и большевики, и народная масса, поверившая им и пошедшая за ними с бодрой песней «Мы на злобу всем буржуям мировой пожар раздуем». Пожар не разгорелся, Октябрь мировую революцию не воспламенил. Да и в самой России вместо коммуны утверждало себя нечто совсем противоположное – частные торговцы и поднимающие голову дельцы и предприниматели. Единственным утешением советской власти было то, что в её руках действительно была власть, и это был тот короткий исторический период, когда эта власть, хотя бы отчасти, действительно была советской, то есть Советы депутатов трудящихся что‑то в ней значили. Потом название сохранится, но оно уже не будет соответствовать содержанию. А чем же мог утешиться народ? Конечно, той передышкой, которую власть вынуждена была ему предоставить. Почти умерший в двух войнах, интервенции и голоде, он вдруг воскрес и начинал своё существование с чистого листа, ещё не зная, что туда вписывать. Инстинкт подсказывал ему: надо приводить в порядок свой развороченный муравейник, восстанавливать хозяйство. Но большевики боялись, что если дать народу делать это, как получится, Россия вернётся к дореволюционному укладу, тем более что они сами шагнули назад, введя НЭП. Перечитав ещё раз Маркса, они укрепились в убеждении, что величайшей силой в стране победившей социалистической революции является сознательность пролетариата, и сделали на неё ставку, мобилизовав все имеющиеся в её распоряжении средства агитации и пропаганды. Нельзя было дать населению забыть, что НЭП – лишь тактическая хитрость, а стратегической целью по‑прежнему остаётся высшая фаза социализма, так что «наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка». Временно разрешив включиться в восстановление материального производства частному сектору, партия оставалась верной центральной задаче, указанной классиками марксизма, и, как заклинание, оглашала её при каждом пении «Интернационала» на своих собраниях: «Мы наш, мы новый мир построим». Именно эту цель ставили перед собой большевики, совершая Октябрьскую революцию, и теперь, когда революция победила, ничто не мешало двинуться к этой цели ускоренными темпами. Но как создавать новый мир и нового человека? Разумеется, по рецептам единственно верного учения, которое предсказывало, что, когда трудящиеся массы сбросят иго эксплуататоров, их творческие силы станут беспредельными, и на эти‑то силы и должны опираться вожди трудящихся, не сковывая их мелочными указаниями и начальственными окриками, а лишь направляя в нужное русло повышением политической грамотности. Как образно разъяснил товарищ Сталин, партия – это древнегреческий Антей, обретавший силы, прикасаясь к матери‑земле: непобедимой делает её прикосновение к рабочему классу.
Эта наивная вера вставших у руля страны большевиков в своего лже‑Христа дала удивительный эффект: в двадцатых годах Россия расцветилась яркими красками, наполнилась звонкими голосами, повеселела, запела, засуетилась, помолодела, разрумянилась, размечталась, наполнилась энергией и энтузиазмом. Точно сказал о ней Артём Весёлый: «В России революция, вся Россия – митинг». Возникали и распадались всевозможные комитеты, кружки, ассоциации, общества, движения, фронты, кооперативы. Из простого народа выдвигались активисты, пламенно обсуждавшие на бесконечных собраниях, затягивавшихся до поздней ночи, мировые проблемы. Творческая интеллигенция, почуяв запах свободы, бросилась экспериментировать, создавать всякие ЛЕФы, РАППы и под вывеской Пролеткульта выдумывать нечто несусветное. Что делалось в то время на сценах, метко изобразили Ильф и Петров под видом «Театра Колумба», где Агафья Тихоновна ходит по канату с зонтиком, на котором написано «Хочу Подколёсина!», Явный намёк на Мейерхольда. Раз строили новый мир, должно быть и новое искусство. Любые изыски и фантазии могли теперь проскочить в печать и в репертуар, если подавались как выражение чаяний пролетариата. Честолюбивые бездари почувствовали, что настал их час, и несли всякую ахинею, поминутно цитируя Маркса, что сильно возмутило искренне веровавшего в единственно верное учение Маяковского:
Ознакомительная версия.
