— Познакомьтесь, это Джастин. Его приставил ко мне Райан и велел ходить за мной.
Пока я объяснял, в чем дело, Джастин безостановочно снимал. Репортеры меж тем забрасывали его вопросами:
— А в ванную ты за ним тоже идешь?
— Ты всегда к нему так близко?
Вскоре в офисе появились телевизионные бригады и начали снимать, как Джастин снимает меня. Как военнопленный, Джастин заученно твердил свое имя, род занятий и номер телефона штаб-квартиры его кандидата. К шести часам этот сюжет прошел уже в выпусках местных новостей. Еще с неделю весь штат обсуждал эту историю — и в карикатурах, и в редакционных статьях, и даже в спортивных комментариях. После такой энергичной атаки мой оппонент наконец сдался, попросил Джастина держаться на почтительном расстоянии и даже извинился передо мной. Его кампанию это уже не могло спасти. Может, люди и плохо разбирались, в чем мы не согласны по вопросам медицинского страхования или ближневосточной дипломатии, но они прекрасно знали, что он покусился на одну из их важнейших ценностей — достойное поведение.
Вот эта разница между тем, что мы считаем достойным поведением в обычной жизни, и тем, как мы ведем себя, чтобы выиграть кампанию, и служит проверкой истинных ценностей политика. Мало найдется других занятий, которые требуют ежедневно, если не ежеминутно, выбирать между множеством взаимоисключающих факторов — между различными группами избирателей, интересами штата и интересами государства, верностью партии и собственной независимостью, между долгом службы и обязательствами перед семьей. В вечной какофонии голосов таится опасность, что политик может потерять моральные ориентиры и попадет под жернова общественного мнения.
Наверное, поэтому от наших лидеров мы ждем самого редкостного из качеств — подлинности, умения быть самим собой, той искренности, которая не требует лишних слов. Всем этим обладал мой друг, ныне покойный, сенатор США Пол Саймон. С начала и до конца карьеры он отбивал нападки всевозможных специалистов, пользуясь поддержкой людей, которые не соглашались, и притом довольно сильно, с его либеральной политикой. Конечно, на него работала внешность — ну просто врач из какого-нибудь маленького городка, в неизменных очках и галстуке-бабочке, с лицом, неуловимо похожим на морду бассет-хаунда. Но люди чувствовали, что он разделял их ценности: он был честным, последовательно защищал свои взгляды, а больше всего подкупало то, что он искренне заботился о них и знал, чем они живут.
Вот эта черта характера Пола — соучастие — с годами стала все больше привлекать меня в людях. Это краеугольный камень моего морального кодекса, именно так я понимаю «золотое правило» — не только жалость и сочувствие, но нечто более глубокое: умение войти в положение другого человека, понять его точку зрения.
Соучастию, как и многим другим ценностям, я научился у своей матери. Она яростно восставала против любого вида жестокости и насилия, будь то расовые предрассудки, запугивание детей в школе или низкая оплата труда. Когда она замечала во мне даже намек на подобное, то всегда смотрела мне прямо в глаза и спрашивала: «И не совестно тебе?»
Но истинный смысл соучастия мне открылся в отношениях с дедом. По работе мама часто и подолгу жила за границей, поэтому почти все школьные годы я провел с бабушкой и дедушкой, и именно на деда легло бремя моего подросткового бунта. Он и сам, признаться, был человеком не из легких — очень добрым, но при этом гневливым, видимо, потому, что его карьера в свое время не слишком задалась. В мои шестнадцать лет я спорил с ним без конца, обычно потому, что я категорически не желал принимать многочисленные мелкие правила — вроде того что, перед тем как поставить машину на стоянку, нужно обязательно заправить полный бак или что пакеты из-под молока нужно сначала тщательно вымыть, а уж потом выбрасывать в мусор.
Я был абсолютно убежден в правоте своих взглядов, к тому же язык у меня был недурно подвешен, поэтому я с легкостью выигрывал в этих спорах, не без некоторой радости чувствуя, что дед раздражен, взбешен и не может достойно мне ответить. Но со временем, когда я стал старше, эти победы перестали меня удовлетворять. Я все чаще задумывался о том, какой нелегкой и не всегда простой была его жизнь. Я понял, как важно для него уважение домашних. Я согласился с тем, что следовать его правилам мне будет совсем не сложно, но для него это много значит. Я признал, что он далеко не всегда не прав, и, жестко настаивая на своем, не принимая в расчет его чувства и потребности, я в конечном счете оскорбляю себя.
Конечно же, во всех этих открытиях нет ничего нового; каждый из нас, если только он хочет повзрослеть, должен пройти через нечто подобное. Но я снова и снова мысленно возвращаюсь к простым словам моей матери: «И не совестно тебе?» — потому что именно они стали ориентиром всей моей политики.
По правде говоря, мы не часто задаемся этим вопросом; в масштабах страны нам очень не хватает соучастия. Мы не допустили бы существования школ, в которых не учат и в которых вечно не хватает денег, учителей, желания работать, если бы задумались, что дети, которые в них ходят, мало чем отличаются от наших собственных детей. Трудно представить себе руководителя или компанию, которые выписывали бы себе многомиллионные премии, урезая при этом средства на медицинское обслуживание своих работников, если бы такому руководителю пришло в голову, что в некотором смысле они равны. Можно даже допустить, что власти предержащие сто раз подумали бы, прежде чем начать войну, если бы они знали, что в ней могут пострадать их сыновья и дочери.
Я думаю, что деятельное соучастие могло бы сместить приоритеты нашей нынешней политики в сторону тех людей, жизнь которых в нашем обществе легкой не назовешь. Ведь если они такие же, как мы, то их тяготы — это наши тяготы. Не помогая им, мы оскорбляем самих себя.
Но это не значит, что такие люди — или те из нас, которые говорят от их имени, — автоматически освобождаются даже от попыток понять перспективы тех, кто находится в лучшем положении. Чернокожим лидерам необходимо учитывать вполне обоснованные опасения, которые побуждают некоторых белых сопротивляться ликвидации расовой дискриминации. Представители профсоюзов просто обязаны предвидеть подводные камни конкуренции, на которые могут наскочить их работники. Я сам обязательно должен постараться взглянуть на мир глазами Джорджа Буша, хотя во многом я с ним совершенно не согласен. Это и есть соучастие — оно заставляет действовать нас всех, консерваторов и либералов, имеющих власть и не имеющих ее, подавляющих и подавляемых. Мы все должны стряхнуть с себя самоуспокоенность. Мы все должны хотя бы попытаться заглянуть за горизонт.
Каждый из нас должен сделать усилие в поисках общего.
Да, конечно, чувство взаимопонимания — это еще далеко не все. Ведь по большому счету сами слова ничего не значат; как и любая ценность, соучастие проявляется прежде всего в деле. Когда в восьмидесятые годы я работал в социальной сфере, то часто озадачивал руководителей района вопросами, на что они тратят свое время, энергию и деньги. Я говорил им, что именно это и есть проверка наших ценностей, независимо от того, что мы любим рассказывать сами. Если мы не желаем платить за эти ценности определенную цену, если мы не желаем ничем поступаться, чтобы претворить их в жизнь, то стоит задуматься, а верим ли мы в них вообще.
Если рассматривать вопрос с этой точки зрения, может показаться, что в сегодняшней Америке ничто не ценится так высоко, как богатство, стройная фигура, молодость, известность, безопасность и развлечения. Мы утверждаем, что ценим то наследство, которое завещаем своим потомкам, и при этом оставляем им гигантские долги. Мы утверждаем, что верим в равные возможности, но закрываем глаза на миллионы американских детей, страдающих от бедности. Мы провозглашаем, что превыше всего ценим семью, но сама структура нашей экономики и организация нашей жизни таковы, что на семью остается все меньше времени.
Однако не все мы таковы. Мы держимся за наши ценности, пусть даже временами кажется, что они уже порядком устарели и вышли из моды, пусть даже в общественной и личной жизни мы не раз им изменяли. Что же нами движет? Эти ценности — наше наследие, именно они и делают нас теми, кто мы есть, нацией. И хотя мы признаем, что о них можно спорить, что над ними могут потешаться, изгаляться, издеваться высокоинтеллектуальные критики, все-таки эти ценности удивительно жизнеспособны и неизменны, какой бы ни взять класс, расу, вероисповедание и поколение. Мы можем защищать их, пока понимаем, что наши ценности проверяются фактами и опытом, пока признаем, что они требуют дел, а не только слов.
А поступать иначе — значит, отказываться от самих себя.
