Ознакомительная версия.
В этом случае в сознании многих людей может пасть психологический барьер: оказывается, не все, написанное на церковно-славянском языке и окруженное нимбом, и в самом деле церковно и свято.
Да и семинаристы сегодня другие. В советские годы юноша, поступавший в семинарию, совершал поступок: бегство из «зоны». Он, правда, попадал в такое пространство, в котором его свобода также была изрядно ограничена. Игумен Никон (Воробьев) так оценивал семинарские порядки 60-х годов ХХ века: «Я считаю преступлением со стороны „старших“, что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют… Это — плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств — и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться прежде всего в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю — до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, непереваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение „лжеименным“ разумом духовных истин приводит к „снижению“ значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом „пререкания языков“, чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает… Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно — с своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг».
Сегодня эта «казарменность» семинарий не ослабла. Но если в советские годы она казалась вольницей по сравнению с тем, что творилось в светском обществе, то теперь-то все наоборот. Теперь ребята приходят в семинарию с немалым (и порой излишним) опытом личной свободы. Теперь семинаристам есть куда уходить из духовной школы. И если таким людям свои догматы преподносят без пояснений, без вдохновения и без любви, а зато чужие догматы учат критиковать, то весьма скоро наши семинаристы научатся оборачивать этот огонь критики против своих учителей.
Так что дорога церковной истории в XXI веке не будет гладкой. Правда, если колдобины на ней в XX веке для нас вырывали большевики, то в этом столетии это не менее успешно сделаем мы собственными руками.
Неофит означает «ново-уверовавший». Значит, все, кто обрел веру — неофиты. Но не каждый крещеный является неофитом. Неофит — это человек, который выбрал мировоззренческую позицию, вера стала его центральным убеждением, а не просто неким дополнительным сегментом в стиле его жизни. Тот, кто крестился «между делом», неофитом, увы, не становится (и христианином тоже). Так что если неофитство болезнь, то это хорошая болезнь (как царапины у мальчишки).
А вообще мое видение этой проблемы созвучно с тем, что о неофитстве сказал Патриарх Алексий:
«Неофит — это недавно обратившийся к вере человек. Это удивительная пора в жизни человека, своего рода „медовый месяц“ — все внове, все в церковной жизни радует своей благодатной и смысловой наполненностью. В нормальном неофите душа восторгается перед огромным миром, вдруг распахнувшимся перед ней. Радость об обретении Истины перерастает в желание служить Ей всей своей жизнью. Но именно потому, что это время легких взлетов и возгораний, время неофитства может быть и временем серьезных искушений. Сегодня люди входят в церковную жизнь в основном через книги. И есть опасность, что первыми церковными книгами станут издания легковесные, исполненные суеверий. Другое возможное искушение может состоять в том, что человек слишком буквально воспримет прочитанное. И автор книги подлинный святой, и книга у него замечательная. Но порой те слова, что должны были целить души, в некоторых умах превращаются в таран, которым те начинают сокрушать все вокруг. С полюбившейся цитатой они всматриваются в жизнь других верующих людей, сличая с этой цитатой, видят расхождение и начинают критиковать и осуждать, доходя до прямого кликушества и раскольничества. Наконец, если человек слишком прямолинейно отождествляет Православие с тем или иным его социальным или культурным отражением, он становится борцом за какую-то частную идею, может быть и в самом деле связанную с Православием, но при этом такой самозваный борец как-то упускает из виду Христа. Он больше дорожит своими идеями, нежели Таинством Причастия Христу. Каждому из нас стоит помнить, что центром жизни христианина является Евхаристия как главное таинство Церкви, созидающее Тело Христово и являющееся способом Богообщения. Прихожане должны ясно сознавать, что центром, вокруг которого и ради которого они собираются воедино, является не священник, не та или иная храмовая святыня, не та или иная — пусть даже самая возвышенная — идея, но Сам Господь и Его Жертва».
«Работа с молодежью» — жуткий термин. Жуткое в нем — манипулятивность. Нельзя манипулировать людьми. Не должно быть никаких «антропологических» технологий, в том числе и технологий воцерковления. Что может делать Церковь? Прежде всего — не мешать, не травмировать нашим собственным поведением тех, кто еще в поиске. В Евангелии есть удивительная история о слепорожденном, который услышал, что в Палестине появился целитель по имени Иисус. У него не было шансов встретиться с Ним, потому что он был слеп и прикован к одному месту. Но однажды, сидя у дороги и собирая милостыню, он понял, что мимо него проходит тот самый Иисус. И закричал: «Иисусе! Помилуй меня!» А вот те, кто шел вместе со Христом, т. е первые христиане зашикали: не отвлекай, не мешай…
Именно это слишком часто происходит в нашей церковной жизни: когда люди, которые раньше стали христианами, обвыкли в своей вере, поскучнели и стали не помощью, а скорее препятствием для христианизации других людей.
Во всех конфессиях есть такая болезнь — парохиализм. От греческого слова «парикия» (приход), по румынски звучащим как «парохия». В общем — «приходизм». Когда человек считает, что привычки его прихода — это и есть вся церковь. Ему бывает очень неприятно узнавать, что Православие может быть разным. Что все гораздо сложнее.
Лишь со стороны кажется, будто Церковь — это сплошная казарма. Либеральная пресса так и пишет:
«Вместо коммунистов пришли попы». И, соответственно, люди боятся попасть во «вторую КПСС». Поэтому миссионерски важно показать, что пространство Церкви — это пространство мысли, пространство дискуссии, что мы признаем за человеком право на ошибку. Если человек ошибся, то за этим не последуют оргвыводы, запреты, анафема. Есть, конечно, вещи, в которых мы безусловно должны быть едины, а есть пространство разнообразия.
Как-то я встретился с одним юношей-старообрядцем, который сам еще не до конца осознал свое «староверие», присматривался. И вот он решил малость на меня «наехать». Я же ему говорю: «Ты действительно хочешь, чтобы церковная жизнь строилась по заветам древних святых отцов?» — «Да, конечно, поэтому-то я — старовер». — «Но посмотри на вот эту заповедь одного из тех двенадцати святых отцов, которых Вселенские соборы называют нормой Православия, а именно блаженного Августина: „В главном — единство, во второстепенном — разнообразие, и во всем — любовь“. Теперь скажи мне, в чем староверы разрешают разнообразие?»
Он задумался и сказал: «Я подумаю, потом приду». Но так больше и не пришел…
Я не претендую на то, чтобы всегда быть голосом Церкви и выражать официальную позицию. Часто я просто говорю о своем понимании некоторых проблем. Еще раз повторяю — когда речь идет о проблемах, не имеющих соборно-догматического оформления (ибо согласие с догматами Вселенских Соборов есть минимально необходимое условие членства в Церкви).
Церковная речь не сводится только к перебиранию и цитированию догматов. Есть огромное количество вопросов из жизни, а не из Библии. И вот эти не-догматические вопросы разные священники и богословы решают по-разному.
Это то, что пугает многих в Православии, и то, из-за чего я в него влюбился. Действительно, очень сложно жить в таком состоянии свободы. Католикам хорошо: у них есть папа: Roma locuta, causa finita («Рим сказал — дело закончено»). Баптистам тоже легче: у них бумажный папа — Библия. Привел нужную цитату — и все, думать больше не надо. Мозги отключаются, точнее, работают только в режиме «поиск» (поиск нужной цитаты).
Ознакомительная версия.
