Между тем это был, несомненно, одаренный человек, который мог стать прекрасным хирургом. Проработав со мной менее года, он освоил почти все операции, которые я делал, и самостоятельно проводил многие наиболее сложные из них, до резекции желудка включительно. У молодого хирурга были хорошие руки и точный глазомер, что особенно важно в нашей работе. Он, например, блестяще, даже артистически, делал внутривенный прокол: одним движением протыкал иглой кожу и стенку вены, и она сразу оказывалась в просвете сосуда. Я любовался его работой и с удовольствием передавал ему свой опыт, надеясь, что очень скоро он сможет заменить меня. Один лишь недостаток в нем тревожил: он любил выпить. Я не раз ему внушал: "Нам нельзя пить, мы с вами на постоянном боевом посту".
Когда я был в городе, Л. держался. Но стоило мне уехать, как он тут же сорвался. Какое-то время после его отъезда из города я следил за ним. На новом месте он стал срываться все чаще, чаще допускал грубые ошибки и очень скоро был уволен и оттуда. Больше я о нем ничего не слышал и нигде в хирургической литературе его имя не появлялось, значит, он погиб как хирург. А мог бы быть не просто хорошим хирургом, но и хирургом-ученым.
В Ленинград я приехал в 1937 году с путевкой в аспирантуру прославленной клиники Н.Н.Петрова. В городе у меня не было ни друзей, ни родных. Первые годы мы всей семьей ютились в двух небольших комнатках дощатого барака. В таких условиях за полтора года я написал кандидатскую диссертацию. И писал я ее, часто сидя на детском стуле, окруженный тремя детьми, которых надо было и забавлять и кормить. Жена тоже училась в аспирантуре.
Клиника, руководимая Н.Н.Петровым, была ярким и сплоченным коллективом, здесь каждый думал прежде всего о деле, о решении научных проблем. Среди нас многими прекрасными чертами характера выделялся Александр Сергеевич Чечулин. Высокого роста, хорошего сложения, добрый, отзывчивый, веселый, честный и прямой, он был любимцем коллектива, а больные его просто обожали. К тому же он был великолепный, часто побеждавший, на соревнованиях спортсмен, умевший прекрасно "летать" на мотоцикле, управлять парусной лодкой. Словом, это был разносторонне одаренный природой человек. Но самое главное, он был блестящим хирургом, прекрасным диагностом, способным ученым. Все считали, что в самом недалеком будущем он займет одно из ведущих мест в хирургическом мире.
Над кандидатскими диссертациями мы с Чечулиным работали почти одновременно. Он начал свою работу раньше меня, и к тому времени, когда я выбрал себе тему, считалось, что Александр Сергеевич диссертацию заканчивает. Но по каким-то причинам окончание ее задерживалось им из месяца в месяц.
Я же работал над диссертацией очень напряженно и, закончив писать, понес ее к Николаю Николаевичу Петрову, который порекомендовал мне мою тему. Он с некоторым удивлением посмотрел на меня, на мою рукопись и, не раскрывая ее, отложил в сторону. Затем, помолчав какое-то время, взглядом указал мне на стул.
- Хорошо, что вы так быстро справились со своей задачей, и я не сомневаюсь, что вы сделали это хорошо. Но я не буду спешить смотреть вашу диссертацию и давать ей ход. И скажу вам откровенно - почему. Александр Сергеевич более старый работник, чем вы, он имеет больше заслуг перед клиникой, и я хочу, чтобы он раньше защитил диссертацию. Это для него очень важно. Вы моложе его, и вы не тратите зря времени. Ваше от вас не уйдет.
Я отнесся с полным пониманием к этим словам своего учителя.
Со временем мне пришлось познакомиться с Александром Сергеевичем Чечулиным поближе. Как-то он пригласил меня на одну дружескую встречу. Здесь я убедился, что талантливый хирург и замечательный спортсмен являлся душой общества и весь вечер находился в центре внимания. Он произносил красивые тосты, рассказывал веселые интересные истории, пел русские песни, аккомпанируя себе на гитаре, лихо танцевал. Пил много, но удивительно долго не пьянел. Казалось, что вино на него не действовало. Только под конец начинал уставать и какое-то время сидел, закрыв глаза. На мой отказ пить не сердился, но добродушно упрекал меня: "Зря не пьешь, лишаешь себя удовольствия. Правда, я понимаю, что это наркоз, но мне это нравится. Что из того, что я напишу свою работу на несколько месяцев позднее? Зато живу полной жизнью. И я счастлив, что могу забыться в этой компании".
Такие вечера случались у него все чаще. Николай Николаевич однажды вызвал его к себе в кабинет и долго беседовал. Из кабинета Александр Сергеевич вышел серьезным и сосредоточенным. Взялся за свою работу и весной защитил диссертацию. Осенью Николай Николаевич, проверив и одобрив мою работу, велел оформлять ее для защиты.
Александр Сергеевич после защиты диссертации продержался недолго. Опять увлекшись вечеринками, иногда не являлся на работу, нередко, не придя в себя после ночной гулянки, отказывался делать намеченную операцию, переносил ее на другой день или просил меня прооперировать за него. Стало заметно, что он перестал читать, эксперименты забросил полностью. Однако обычную хирургическую и диагностическую работу выполнял по-прежнему хорошо. Любовь и уважение к нему всех сотрудников и обожание его со стороны больных не уменьшились, но рост его как ученого и как хирурга остановился. Пока это было заметно лишь немногим. Николай Николаевич, этот мудрейший человек, понял это раньше других. Он с грустью смотрел на Чечулина. Раза два пытался с ним говорить, но, по-видимому, убедившись в бесполезности таких бесед, уже к себе не вызывал.
В это время мы с Александром Сергеевичем получили из военкомата повестки на сборы, которые затянулись больше, чем на год. Потом дивизия, в которой я служил, была послана на финский фронт, и несколько месяцев я работал там хирургом медсанбата. Те, кто бывал на войне, знают, что работа хирурга не знает передышки. Лишь когда иссякали последние силы и глаза смыкались от непреодолимой усталости и желания спать, мы оставляли за себя помощников, а сами валились на нары и засыпали мертвым сном на несколько часов. Просыпались от страшного холода, который пронизывал нас насквозь. Пили горячий чай, грелись около печурки и вновь становились к операционному столу. Так было изо дня в день, вплоть до заключения мира. За свою работу в те годы я был награжден медалью "За боевые заслуги".
С юношеских лет у меня бывали боли в позвоночнике, протекавшие по типу радикулита. Стоило мне посидеть на земле, даже в ясную погоду, как у меня начинала болеть спина, после чего я несколько дней сильно хромал. По-видимому, в детстве сильно простыл где-то на сибирских морозах. Ведь мне так часто приходилось полоскать белье в проруби, возить воду с реки. Несколько месяцев жизни в палатке при сильных морозах, бывших в тот год, обострили все мои боли. Правда, пока шла война, я как бы и не чувствовал их. Дни и ночи простаивал у операционного стола, не обращая внимания на себя. Но вот война кончилась, и боли схватили меня с бешеной силой. Ходил, согнувшись, как глубокий старик. Помню, в трамвае мне уступали место даже немолодые люди. По-видимому, такой болезненный вид был тогда у меня.
Я был демобилизован как аспирант для продолжения учебы. В то время в клинике имелось вакантное место, и по ходатайству Николая Николаевича я был зачислен его ассистентом. Осуществилась моя самая заветная мечта - работать под руководством Н. Н. Петрова.
С финской войны вернулся и Александр Сергеевич Чечулин. Он пришел в клинику как герой, с орденом Красной Звезды, что в то время для врача было исключительно редким явлением. Его дивизия была в самых жарких боях на Карельском перешейке, участвовала в прорыве линии Маннергейма, и многие ее бойцы и командиры были отмечены наградами. В том числе и хирург А. С. Чечулин.
Вернувшись в клинику, я горел желанием вновь включиться в научную и практическую работу. Однако много времени вынужден был уделять консультациям у специалистов, которые никак не могли установить причины моих болей в спине. Лечили меня всеми способами, но легче мне не становилось. Тем не менее работы я не бросал и даже не сбавлял своих темпов.
Александр Сергеевич, придя в клинику, серьезно взялся за работу, много оперировал, авторитет его продолжал расти. Но Николай Николаевич внимательно и с какой-то тревогой присматривался к нему. И эта тревога, к сожалению, оказалась ненапрасной.
Александр Сергеевич вновь стал бывать в веселых компаниях, забросил незаконченные эксперименты и недописанные статьи. Единственное, что нас успокаивало, это его прекрасная хирургическая работа. Видимо, несмотря на частые выпивки, двигательные акты, закрепленные в его мозгу, еще удерживались. И если высшие функции мозга слабели и полет мысли тормозился, все то, что было в пределах двигательных рефлексов человека, пока сохранялось. И практически никто из окружающих ничего не замечал. Однако время шло, и продолжавшиеся вечеринки усугубляли необратимость процесса падения этого талантливого человека.
