В. Б. Я вас правильно понял, Василий Васильевич, коронарных ангиопластик у нас делается в триста раз меньше, чем в США, вместо 900 000 всего три тысячи. Хотя больных людей ничуть не меньше, а может быть, и больше. И даже те мизерные возможности, которые есть у ваших центров и у больных ишемической болезнью, не используются?
В. Ч. Посмотрите, Владимир Григорьевич, если бы клиника работала по 24 часа в сутки и не справлялась с потоком больных, тогда бы надо было говорить о расширении клиники, о новых врачах и новой аппаратуре. У нас, к сожалению, картина иная. И не только в нашем институте. Все центры коронарной ангиопластики в России не загружены. Думаю, прежде всего из-за отсутствия системной диагностики. Врачи в поликлиниках не объясняют пациентам их пути к выздоровлению. Без коронарографии нельзя сегодня правильно лечить людей с больным сердцем. Ну и вторая причина нашей незагруженности, конечно, материальная. Нередко больные просто не в состоянии найти необходимые деньги на лечение.
В. Б. Может быть, это и есть все-таки главная причина отказа от столь необходимого лечения? Вы не в состоянии бесплатно всем делать ту же коронарографию, а тем более ангиопластику, больные же вынуждены умирать, но им негде взять деньги на лечение? А страховки у нас не действуют. От бесплатной медицины отказались, к страховой не пришли. И господствует все тот же дикий капитализм, которого нет ни в одной из западных стран.
В. Ч. Я бы и готов был согласиться с вами, конечно, бедность людей вынуждает их бояться дорогостоящих процедур, но все-таки, увы, главенствуют пока еще элементарная медицинская неграмотность и отсталость многих наших врачей. Даже не знающих и не желающих знать о современных методах лечения сердца. Чаще врачи, ничего не говоря об обязательности коронарографии, просто отправляют больных в санаторий, тех, кому уже экстренно надо делать ту или иную операцию. И эту систему никто не хочет менять, так проще и удобней, наверное, чиновникам. Хотя, безусловно, после любого инфаркта, прежде чем пациента выпустить, необходимо обязательно сделать коронарографию.
В. Б. Вы считаете, Василий Васильевич, что надо по всей России как аксиому после любого инфаркта больному делать коронарографию?
В. Ч. В мире такой порядок уже давным-давно существует. Там коронарографию делают в первые же часы после начала инфаркта, это оптимальный путь для лечения, есть больший шанс восстановить кровоток и спасти больного. При резких болях срочно ее делать, это оптимальная возможность помочь миокарду, не ждать, пока он погибнет. Открыть артерию и восстановить кровоток. Это и экономически выгодно, быстрее восстанавливаются силы. Сохраняется здоровье. Человек восстанавливает свою работоспособность. Не превращается в инвалида.
В. Б. Вы, Василий Васильевич, на днях отмечаете свое шестидесятилетие. Удалась вам жизнь? Как вы пришли в кардиологию, в ангиопластику?
В. Ч. Мы в нашем институте трансплантологии, руководимом академиком Шумаковым, пришли к ангиопластике в процессе пересадки сердец. У пациентов с пересаженными сердцами операции на коронарных артериях крайне затруднительны, хотя поражаются они чаще, чем у простых людей. Коронарная ангиопластика является единственным методом, который позволяет восстановить проходимость пораженных артерий. Вот нам и была поставлена задача: освоить этот метод, чтобы помогать пациентам с пересаженными сердцами. Кстати, мы успешно применяем этот метод и к пациентам с пересаженными почками. Сейчас мы делаем двести-двести пятьдесят ангиопластик в год. Конечно, риск при проведении ангиопластики человеку с пересаженным сердцем гораздо выше, чем простому пациенту, но другого пути часто нет. И мы справляемся, надо сказать, с очень неплохим эффектом.
В. Б. Трудно ли попасть к вам в центр простому пациенту? Как больные находят вас?
В. Ч. Мы думаем все время над тем, чтобы народ нас находил. Мы можем делать гораздо больше и диагностических исследований, и лечебных процедур. Для того, чтобы довести до врачей ценность наших лечебных методов, мы с докладами, демонстрацией пациентов выступаем в больницах, на самых разных семинарах. Но должен сказать, что до тех пор, пока у нас в России нет единой системы активного лечения, эти доклады мало помогают. Появляются статьи в газетах. Но они мало что меняют. Главное, я в этом убежден, отсутствие административной воли в руководстве. Коронарографию должны сделать обязательной для всех людей, страдающих болезнью сердца. Хватит нам лечить по-прадедовски и уповать на старые методы исследования. По стране в целом наши установки используются процентов на сорок. И больные к нам идут скорее по какой-то цепочке, от одного пациента к другому. Те, кто испытал на себе наши методы лечения, доволен и рассказывает об этом своим знакомым. Вот эти знакомые и идут к нам… Конечно, не все могут оплатить лечение. Но сегодня в России есть уже центры с государственной дотацией. Там объем тех же проделанных ангиопластик значительно увеличился. В два-три раза. Такие центры есть в Екатеринбурге, Красноярске, Тюмени. Местное руководство находит деньги на лечение больных. Все-таки вы, наверное, правы, Владимир Григорьевич, отсутствие финансирования резко тормозит нашу медицину.
В. Б. Значит, если бы наше государство взяло на себя оплату коронарографии, многие тысячи людей были бы и ныне живы?
В. Ч. Конечно, вовремя проведенное лечение, проведенная операция спасли бы жизни людей. И потом. Если бы люди оценили эффект лечения, это бы распространилось по всей стране. Я знаю, что в Красноярске при бюджетной оплате количество наших пациентов увеличилось со ста до четырехсот в год.
В. Б. А сколько в целом по стране более-менее квалифицированных кардиоцентров, способных делать и ангиопластику, и шунтирование?
В. Ч. Я не чиновник, боюсь ошибиться, но насколько я знаю, около тридцати. В таком центре все должно быть взаимосвязано. Может быть, во время ангиопластики потребуется необходимость операции. Все должны быть наготове. Хирургическая поддержка гарантирует более положительный результат, придает уверенность врачам.
В. Б. Вы сейчас отмечаете свое шестидесятилетие. А вместе с вами и тысячи ваших пациентов. Считаете ли свою жизнь удавшейся? Назовите важные случаи из вашей практики.
В. Ч. Безусловно. Считаю жизнь удавшейся. Я сделал свою жизнь сам, без малейшей поддержки. У меня родители не имели никакого отношения к медицине. Были рядовыми служащими. Жили они в Москве, правда, я родился не в Москве, а в эвакуации, в Чувашии, но вскоре родители вернулись, и я уже учился и рос здесь. Что касается важных случаев…Они, конечно, были. Но в памяти остаются неудачи. Их анализ. Мысли о том, что не надо было делать. И надо ли было браться вообще? Бывают ситуации, когда только операция и может спасти, но на операционном столе мы человека теряем. Такие случаи есть у каждого хирурга, они тоже являются школой. Но все предвидеть невозможно. Бывают крайне тяжелые случаи, которые проходят легко и очень эффективно, а в другой тяжелой ситуации мы пациента теряем. Казалось бы, у больных схожие жалобы, схожие ситуации, схожая степень поражения, но есть какие-то нюансы, которые предопределяют тот или иной исход операции. Где-то три, четыре, пять процентов потерь, но это, конечно, пациенты особой категории, высокого риска. Мы каждый раз говорим им и их родным: подумайте, риск велик. И в большинстве случаев после нашего лечения больной возвращается к нормальной жизни. При наших нынешних методиках каких-то грубых ошибок практически не бывает, все ситуации отработаны. Тем более при таком потоке операций приходит опыт.
В. Б. Вы, Василий Васильевич, сразу пошли в кардиологию после медицинского института?
В. Ч. Нет. Я ведь был мастером спорта по гимнастике и собирался связать свою жизнь со спортивной медициной. За три года работы, несмотря на неплохую жизнь врача в спортивной медицине (поездки по всему миру, общение с известными людьми), молодому человеку это всегда интересно, но к концу работы я понял, что спортивной медицины у нас нет. Когда наша профессура приехала на Олимпиаду в Мехико, их журналисты спросили, где же наше оборудование, те показали фонендоскоп, тонометр и секундомер. Репортеры заулыбались, поняли, что врачи скрывают свои методы, засекречивают приборы, но на самом деле, действительно, кроме этих трех инструментов, в спортивной медицине ничего не было. Даже электрокардиография делалась только по показаниям. Так уж сложилось у нас, что в отличие от военной техники, от космоса, где мы лидировали или были наравне с миром, в медицине мы шли на двадцать лет позади. Сейчас мы пожинаем плоды такого подхода к здоровью граждан. По сути дела, у нас нет своей современной медицинской техники, все из-за рубежа. Хирургия сегодня невозможна без техники, а своей нет. Полнейшая зависимость. Искусственное кровообращение, диагностика. Вся наша кардиотехника… И это не потому, что мы привыкли к импортной и недооцениваем свою аппаратуру. Ее еще только хотят создать. У них десятилетиями накапливались технологические разработки, а мы этим просто не занимались. И сейчас мы вынуждены постоянно платить за технику и любой ремонт, любую замену, у нас нет альтернативы. Печально еще то, что далеко не всегда к нам попадает лучшая техника. Нам стараются сбыть уже залежалый товар, и часто западным фирмам это удается. Тем более покупкой техники занимаются не специалисты, которые с ней работают, не врачи и хирурги, а чиновники, они покупают то, что им навязывают. Те аппараты, которые не берут клиники развитых стран, поставляют в Россию.
