стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
– Потом, мой друг, когда умру...
И лёгкий изящный финал:
Мы помирились в воскресенье.
– У нас обед. А что у вас?
– А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.
Нет, это не просто стихотворение. Это маленькая пьеса, сочинённая по всем законам хорошей драматургии. Я ставил её со своими студентами режиссёрского факультета, и она, пьеса, имела заслуженный успех.
Я могу найти ещё много таких стихотворений-пьес у Беллы Ахмадулиной, и остаётся пожалеть, что она никогда не писала для театра.
В малопонятной пьесе Марины Цветаевой «Три возраста Казановы», блестяще оформленной Борисом Мессерером в спектакле Театра Вахтангова, лучшее исполнение – стихи Цветаевой в чтении за кадром поэта Беллы Ахмадулиной. Она, конечно же, не только поэт, но и актриса, как, судя по воспоминаниям уважаемых зрителей, был превосходным актёром Владимир Маяковский. Но ещё об одном даровании Беллы Ахатовны я хочу сказать особо.
Начну с того, что не люблю прозу поэтов. Конечно, речь пойдёт не о Пушкине, не о Лермонтове. Да и тот, и другой не поэты, не писатели, а неповторимые явления природы. Тот же Твардовский, возвращая незадачливым дебютантам «Нового мира» отвергнутую рукопись, любил повторять: «Перечитайте «Капитанскую дочку». Это был для него эталон русской прозы. Таким же эталоном была для Чехова «Тамань» из лермонтовского «Героя нашего времени». Антон Павлович не был восторженным читателем, так что его постоянные ссылки на лермонтовскую прозу свидетельствуют о её качествах. Но оставим в покое наших национальных гениев, а займёмся другими большими русскими поэтами, иногда позволявшими себе самовыражаться без помощи стихотворных рифм. В прозе они претенциозно меняют местами подлежащее и сказуемое, украшают фразу цветистыми эпитетами и делают простое сложным и совершенно непонятным. Я говорю о сочинении «О!» хорошего поэта Андрея Вознесенского. Да и Евгений Евтушенко кроме рассказа «Четвёртая Мещанская» написал два маловыразительных романа. Но даже великий из великих поэтов Борис Пастернак не поднимается в своих прозаических опусах до уровня гениальных стихов. Ни в «Охранной грамоте», ни в «Люверсе».
«Доктор Живаго» – прозаический роман, вошедший в историю, главным образом, как политический документ ужаса советской власти, несмотря на чудесные пейзажи, отличные прозаические куски, имеет нечёткий сюжет с путаными мотивировками, а главное, невыразительный образ главного героя, от имени которого Пастернак в конце романа даёт архигениальную подборку стихов.
Не увлекают меня прозаические эссе Цветаевой и даже Ахматовой. Я говорю о том, как они пишут о Пушкине. Анна Андреевна вдруг становится прагматичным, хотя и глубоким, исследователем, а Марина Ивановна взволнованной поклонницей, в каждой строке которой звучит, как сказал бы Чехов, «больной, натянутый нерв». Впрочем, этот нерв, с моей точки зрения, присущ большей частью и стихам этого прекрасного поэта. Ахматову и Цветаеву объединяет неприязнь к Наталье Николаевне Гончаровой. Впрочем, вдова поэта не нуждается в адвокатах. Её на века защитил от всех нападок сам Пушкин в строфе:
…Творец тебя мне ниспослал, тебя,
моя Мадонна,
Чистейшей прелести
чистейший образец.
Прозу Беллы Ахмадулиной я люблю и попробую объяснить почему. В каждом образе Ахмадулина ни на мгновение не перестаёт быть поэтом. В том же любимом моём сборнике «С любовью и печалью» она в стихах и прозе пишет о своих друзьях. Прислушайтесь. Придётся цитировать и ещё раз цитировать.
Начну с Бориса Пастернака. В прозе «Лицо и голос». Первая встреча.
«…Тогда я не знала ничего, но происходившее на сцене… то есть это уже со мной что-то происходило, а на деревянном возвысии стоял, застенчиво кланялся, словно, да и словами, просил за что-то прощения, пел или говорил, или то и другое вместе, – ничего похожего и подобного я не видела, не увижу, и никто не увидит. И не услышит.
Пройдёт несколько лет, я прочту все его книги, возможные для чтения в ту пору…»
Теперь в стихах:
…Начну издалека, не здесь, а там.
начну с конца, но он и есть начало.
Был мир, как мир. И это означало
всё, что угодно в этом мире вам…
Сурово избегая встречи с ним,
я шла в деревья,
в неизбежность встречи,
в простор его лица,
в протяжность речи…
Но рифмовать пред именем твоим?
О нет.
И снова проза: «Спиной и ладонями я впитывала диковинные приёмы его речи – нарастающее пение фраз, доброе восточное бормотание, обращённое в невнятный трепет и гул дощатых перегородок…». Опять стихи:
…Из леса, как из-за кулис актёр,
он вынес вдруг высокопарность позы,
при этом не выгадывая пользы
У зрителя – и руки распростёр.
У Ахмадулиной одно восприятие явления и человека, выраженное в рифмах и без них.
А уж характеристики любимых поэтов и писателей! «Памяти Осипа Мандельштама».
В том времени, где и злодей,
Лишь заурядный житель улиц,
Как грозно хрупок иудей,
В ком Русь и музыка очнулась!
Ему – особенный почёт,
Двоякое злорадство неба:
Певец, снабжённый кляпом в рот,
И лакомка, лишённый хлеба.
О Владимире Высоцком. Как точно в прозе: «Для личности и судьбы Высоцкого изначально и заглавно то, что он – ПОЭТ. В эту его роль на белом свете входят доблесть, доброта, отважная и неостановимая спешка пульсов и нервов, благородство всей жизни (и того, чем кончается жизнь)». И в стихах:
На что упрямилось воловье
двужилье горловой струны –
но вот уже и ты, Володя,
ушёл из этой стороны.
Я уже не буду приводить здесь характеристики таких любимых друзей поэтов и писателей, как Аксёнов, Вознесенский и особенно Окуджава. Боюсь утонуть в цитатах. Вернее, уже утонул. Но необходимо остановиться на имени, с которого я начал свой рассказ об Ахмадулиной.
– Долгое время я соседствовала с Александром Трифоновичем Твардовским в дачном подмосковном посёлке…
– Нас сблизила страсть к Бунину, открытому ему в молодости смоленским учителем...
– Твардовский неизменно называл меня Изабелла Ахатовна, выговаривая моё паспортное имя как некий заморский чин.
И вот характеристика великого поэта, муза которого так не похожа на её ахмадулинскую музу:
– Русский язык был его исконным родовым владением, оберегаемым от потрав и набегов. И перу подчас приходилось опасаться сторонней опеки, но, в добром расположении духа, говорил он замечательно. Его полноводная речь наступательно двигалась, медля в ложбинах раздумья, вздымаясь на гористые подъёмы деепричастных оборотов, упадая с них точно в цель.
Кто из литературоведов может похвастаться такой красотой, такой образностью характеристики!
Так же пишет Ахмадулина о самом Великом из Великих. О Пушкине написана бездна стихов и прозы. Непревзойдёнными по сей день являются «На смерть поэта» Лермонтова и «Тебя, как первую любовь, Россия сердцем не забудет». Из прозы, конечно же, речь Достоевского и, увы, недописанный роман Юрия Тынянова «Пушкин» и его же «Кюхля». О прозе на пушкинскую тему Ахматовой и Цветаевой я уже высказал своё некомпетентное мнение.
В большом словаре, ставшем недавно моей настольной книгой, сказано: «Метафора – оборот речи, состоящий в употреблении слов и выражений в переносном смысле на основе какой-то аналогии свойств». Сложноватое и не совсем понятное определение. Правда, тут же примеры, конечно, из Пушкина: «говор волн», «змеи сердечной угрызенья». Меня учили, что такое метафора, по известной цитате талантливого писателя Юрия Олеши: «Она прошумела мимо меня, как ветка, полная цветов и листьев». Красиво! Проза Беллы Ахмадулиной метафорична насквозь, как и её стихи. Этим она отличается от других, даже больших, поэтов. У них даже нельзя поверить, что стихи и проза написаны одним и тем же человеком. У Ахмадулиной рифмованные строфы и прозаические образы принадлежат ей, и только ей.
