будет? Ничего с вами не будет. Только дело вы загубили. Нефтяник ваш после похорон выезжает в Западную Сибирь. Всего себя отдам работе и всё такое. Дело, понимаете…
— Но расчетное…
— Да плевать там хотели на ваши расчеты, и что не вы совершили ошибку. Этих-то, кто вспомнит, дело житейское. Тут нужно было изящнее, вас за тонкость ценили.
Папа хотел сказать «нас», но гордость ему не позволила. Фролов понял, что Папа сделал какую-то большую ставку, и ставка эта была бита.
— Там, — он сделал жест наверх, — не любят позора. Глупостей смешных там не любят.
Ничего с вами не будет, но мы выбрали кредит доверия.
В том, что вы не болтливы, я уверен, я-то вас давно знаю. Да только теперь никто к вам не прислушается.
Видно было, что Папа снова хотел сказать «к нам», но эти слова ему были поперек горла.
— И что теперь? Разгонят нас?
— Да зачем вас разгонять, играйтесь в свои кубики. Эх, чижика съели!
Папа посмотрел на стену, на которой замерли магнитики, да что там — замерло экономическое развитие страны.
— Я теперь не смогу им… Я уже нечего не могу им сказать про ваши дурацкие идеи. И про нефть.
Фролов слушал всё это, чувствуя, как его понемногу отпускает.
Он смотрел на стену с некоторым облегчением — пусть всё будет, как будет.
Страна получит нефть и газ, у нас через двадцать лет будет нефть и коммунизм.
Мы его купим. Или получим как-нибудь ещё — неважно, каким способом.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
06 сентября 2015
Победитель дракона (День танкиста. Второе воскресенье сентября)
(2015-09-13)
Der aber ritt schön weit von der Stadt,
und es war ein Himmel voll Lerchen über ihm.
Rainer Maria Rilke. Der Drachentöter
Староста, не веря своим глазам, смотрел на горизонт — там приближался тонкий в начале, дальше размазанный вширь, треугольник поднявшейся пыли.
А так всё хорошо складывалось, всё, казалось, предусмотрено и рассчитано — никакого соревнования. Но правила нерушимы, и нужно было трижды позвать всех, кто хотел биться с Драконом. Один раз надо было крикнуть вверх, в небо. Один раз прошептать приглашение на бой воде. И, наконец, произнести его, глядя в степь — туда, откуда приближался Победитель Драконов.
А у старосты был давно продуманный верный план — и этот план сидел сейчас на скамье, глядя себе под ноги. План сплёвывал семечки, и ему было шестнадцать лет.
Староста давно хотел выдать дочь за сына мельника. И мельников сын должен был завтра идти биться с Драконом.
Того, кто пришёл вчера, он не считал за конкурента — второй был нищим, человеком воздуха. Воздух гулял по его карманам и звенел в его голове. Он добрался сюда на чихающем бензином дребезжащем драндулете о двух колёсах, к которому был привязан воздушный змей. Всего имущества, что увидел у него староста, была зелёная труба с пороховой ракетой внутри да очки на раскосых китайских глазах.
А дочь старосты была предназначена мельнику уже тогда, когда завопила в первый раз от шлепка повивальной бабки, уже тогда, когда произнесла первое слово, когда задумчиво глядела на вращающееся колесо и бездумно слушала журчание реки.
Теперь всё рушилось — но староста ещё не хотел верить. Была ещё одна примета, и вот он услышал хриплый металлический звук — сначала тонкий, как писк комара, но нарастающий с каждой минутой.
I got on the phone and called the girls, said
Meet me down at Curly Pearls, for a…
И сердце его упало, а рот наполнился кислой слюной.
«Ney, Nah Neh Nah» — жестью гремел динамик, и староста в раздражении дёрнул себя за бороду.
Механическое чудовище, пыля по гладкой как стол равнине, приближалось. Деревня высыпала на край оврага, глядя как, поводя башней, танк поднимается на бугор. Сначала он исчез на секунду, а потом выпрыгнул и в облаке пыли двинулся вдоль деревенского забора.
Боевой слон остановился на площади — рядом с бронированным трактором мельника. Трактор был похож на ежа — из каждой дырки в броне торчал ствол. Но рядом с пришельцем он казался детской игрушкой. Однако как раз пришелец был весело раскрашен, пятнист разным цветом — от ржавого до грязно-белого, украшен оранжевой бахромой по бортам, и всё ещё хрипел на нём репродуктор-колокольчик:
In my high-heeled shoes and fancy fads
I ran down the stairs hailed me a cab, going
Ney, Nah Neh Nah
When I pushed the door, I saw Eleanor
And Mary-Lou swinging on the floor, going
Ney, Nah Neh Nah
Sue came in, in a silk sarong
She walzed across as they played that song,
Going…
Но тут что-то щёлкнуло, и музыка кончилась.
Сухая земля на секунду замерла в воздухе, будто думая, осесть ли на лица крестьян, решила наконец, и вот облако пыли начало редеть. Из башни вылез Командир — высокий и длинный парень, в выцветшем до белизны комбинезоне, сладко потянулся и спрыгнул вниз.
Староста ждал его, не двигаясь.
— Когда? — только и спросил танкист.
— Завтра, после рассвета, как в правилах сказано — ударим в рельсу и начнём…
— Ну и хорошо. — И, к удивлению старосты, высокий, не дослушав, вернулся к машине, стукнул в броню железякой:
— Ганс, Мотя, вылезайте.
Из машины выползли, будто нехотя, щурясь на солнце как кроты, ещё двое.
Экипаж пошёл на базар мимо селян, что тупо смотрели на эти чудеса. Последним шёл горбоносый радист в шлеме с наушниками. Он вдруг обернулся и показал замешкавшейся селянке козу двумя пальцами.
Селянка отшатнулась, подавшись назад, наступила на спящую в пыли собаку, разом поднялся лай, крики — но танкисты уже шли к торговым рядам, горбоносый раскрывал мешок, показывал издали разные диковины — батарейки да ножики, блестящую кастрюлю с крышкой и странное — большой шар, весь разрисованный непонятными кляксами, покрытый загадочными письменами и ровными линиями.
Они вернулись, нагруженные и повеселевшие, отогнали танк к ржавой, но действующей заправке — по давнему правилу бесплатной для них.
— Что удивительно, — бормотал Мотя, — это то, что у меня глобус купили. Два
