Последний судебный процесс готовился неторопливо, основательно: На примере «любимца партии» страна должна была окончательно убедиться в гнусном облике перерожденцев, согласившихся ради личных благ стать пособниками фашизма.
Суд над Бухариным стал последним открытым процессом. Головка мощного заговора была разоблачена. Оставалось добивание остатков подполья — рутинная приборка, подметание, подчистка…
Допрос Бухарина начался на четвёртый день процесса.
Вышинский мастерски владел своим искусством прокурора и несколькими точными вопросами припирал подсудимых к стенке.
По своей привычке блудословить, Бухарин сделал попытку втянуть обвинителя в пустопорожний многословный спор.
ВЫШИНСКИЙ. Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре.
БУХАРИН. В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным.
ВЫШИНСКИЙ. Прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что здесь он не философ, а преступник. И о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить.
БУХАРИН. Он сказал: «должны». Но смысл этих слов не «зольден», а «мюссен»…
ВЫШИНСКИЙ. Вы вашу филологию оставьте. «Должен» по-русски — это значит «должен»!
БУХАРИН. «Должен» имеет в русском языке два значения.
ВЫШИНСКИЙ. А мы здесь хотим иметь одно значение!
БУХАРИН. Вам угодно так, а я имею право с этим не соглашаться.
(Заходит речь о месте Бухарина в заговоре и о задачах троцкистского подполья.)
БУХАРИН. Я главным образом занимался проблематикой общего руководства. Так сказать, стороной идеологической.
ВЫШИНСКИЙ. Какие цели преследовала ваша организация?
БУХАРИН. Эта организация, если сформулировать коротко… Она преследовала, по существу говоря, хотя, так сказать, может быть, недостаточно сознавала и не ставила все точки над «и», своей основной целью реставрацию капиталистических отношений в СССР.
ВЫШИНСКИЙ. Свержение советской власти?
БУХАРИН. Свержение советской власти — это было средством для реализации этой цели.
ВЫШИНСКИЙ. При помощи?
БУХАРИН. При помощи использования всех трудностей, которые встречаются на пути советской власти. В частности, при помощи использования войны, которая прогностически стояла в перспективе.
ВЫШИНСКИЙ. На условиях?
БУХАРИН. На условиях, если говорить конкретно, целого ряда уступок. Вплоть до территориальных.
(И подсудимый называет эти территории: Украина, Белоруссия, Приморье, Средняя Азия.)
Даёт показания Иванов, старый агент царской охранки, продвинутый Бухариным на руководящий пост в Северо-Кавказском крайкоме партии.
ИВАНОВ. По заданию Бухарина я в 1928 году пытался организовать повстанческую Вандею на Северном Кавказе. В 1932 году по его же установкам я включился в восстание по свержению советской власти… В 1934 году он говорил со мной о необходимости ориентироваться на агрессивные фашистские страны, в первую очередь на Германию и Японию. В соответствии с этим группа правых в Северном крае под моим руководством развёртывает террористическую, диверсионную и шпионскую деятельность. После всего этого мне странно было слушать здесь заявление Бухарина о том, что он лишь «чистый теоретик» и занимается только «проблематикой» и «идеологией»… Да, я делал чудовищные преступления, я за них отвечаю. Но я их делал вместе с Бухариным, и отвечать мы должны вместе.
(В конце своего пространного признания Иванов внезапно вспомнил одну, как он выразился, «характерную подробность».)
ИВАНОВ. Бухарин, утверждая необходимость рядом диверсионных и террористических ударов сорвать оборону страны, говорил о том, что правые в нашем крае очень лениво готовят повстанческие кадры, и заявлял следующее: «Конечно, за помощь придётся заплатить уступками окраин. Даром не дают, не помогают. Но в конце концов не обязательно России быть одной шестой частью мира, она может быть и одной десятой!»
На совести Бухарина лежит организация жуткого голода во многих районах страны, в том числе и на Северном Кавказе. Голод заговорщики решили использовать для массового недовольства советской властью.
ВЫШИНСКИЙ. У вас ставилась задача организовать повстанческое движение? Вы посылали на Северный Кавказ Слепкова для этого дела? Посылали вы в Бийск Яковенко?
БУХАРИН. Да.
(После перерыва речь заходит об убийстве Кирова.)
ВЫШИНСКИЙ. Это преступление тоже совершено с ведома и по указанию «право-троцкистского блока»?
БУХАРИН. Это мне не было известно.
ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Рыков, что вам известно по поводу убийства Кирова?
РЫКОВ. Я ни о каком участии не знаю.
ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Ягода…
ЯГОДА. И Рыков, и Бухарин говорят неправду. Рыков и Енукидзе участвовали на заседании центра, где обсуждался вопрос об убийстве Кирова.
ВЫШИНСКИЙ. Имели к этому убийству отношение подсудимые Рыков и Бухарин?
ЯГОДА. Прямое.
Припёртый тяжестью улик, Бухарин теряет самообладание и всю свою пустопорожнюю велеречивость. Едва речь зашла о планах убийства Ленина в 1918 году, он стремительно вскочил с места и, мотая пальцем, закричал.
— Я не говорил: убить. Не говорил. Я говорил: надёжно изолировать!
Председательствующий и обвинитель молча смотрели на него до тех пор, пока он не смешался сам, и не уселся на своё место.
Последним испытанием Бухарина явилось выявление его подлой роли в расправе с вождём немецкого рабочего класса Э. Тельманом. После поражения восстания в 1923 году Тельман скрылся в подполье. Бухарин «достал» его тем, что хозяйничал в те времена в Исполкоме Коминтерна. Он украдкой провёл решение об исключении Тельмана из коммунистической партии. На защиту чести пламенного антифашиста выступил Сталин. На объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в апреле 1929 года он добился отмены этого кощунственного решения.
Государственный обвинитель Вышинский выступил с пространной и суровой речью.
Он потребовал для всех обвиняемых высшей меры социальной защиты.
В тот же день вечером выступили защитники И. Брауде и Н. Комодов.
Весь следующий день, 12 марта, подсудимые выступали с последним словом. Ни один из них не ждал приговора с поднятой головой, с гордыми словами о смерти ради своих высоких идеалов. Все без исключения униженно каялись и просили пощады.
Подошла очередь говорить Бухарину.
— Я обязан здесь признать, — заявил он, — что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки — террор, разведка, расчленение СССР, вредительство — шли в первую очередь из этого источника…
Слова предателя падали в напряжённую тишину переполненного зала.
В голосе Бухарина внезапно зазвучали искренние нотки.
— Я около трёх месяцев запирался. Потом стал давать показания. Почему? Причина этому заключается в том, что в тюрьме я переоценил всё своё прошлое. Ибо когда спрашиваешь себя: если ты умрёшь, во имя чего ты умрёшь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютно чёрная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И наоборот, всё то положительное, что в Советском Союзе сверкает, всё приобретает другие размеры в сознании человека. Это, в конце концов, меня разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной…
Голос Бухарина пресёкся, он помедлил, пожевал бледными губами.
— Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР.
Зал, казалось, не дышал. Бухарин сделал над собой усилие и ровным голосом произнёс:
— С этим сознанием я жду приговора.
Словно предвидя нынешние спекуляции по поводу «невинных жертв сталинского произвола», Бухарин вдруг предупредил, что не хочет и не примет никакой защиты с Запада.
— Я не хочу такой защиты! — с надрывом произнёс он.
В самом конце дня случился казус: подсудимый Розенгольц внезапно прервал свою речь и громко запел: «Широка страна моя родная», после чего упал на скамью и зарыдал. Ягода в своём последнем слове был предельно краток:
— Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, — пощадите!
Поздно ночью суд удалился на совещание.
В 4 часа утра, когда над Москвой занимался рассвет, был зачитан приговор. Чтение его заняло ровно полчаса. Из всех подсудимых в живых были оставлены лишь двое: врач Плетнёв получил 25, а Раковский 20 лет тюремного срока.
Оказавшись в камере, Бухарин попросил бумаги, и принялся сочинять прошение о помиловании. Он писал:
«… Я считаю приговор суда справедливым возмездием за совершённые мною тягчайшие преступления против социалистической родины, её народа, партии, правительства. У меня в душе нет ни единого слова протеста. За мои преступления меня нужно было расстрелять десять раз. Пролетарский суд вынес решение, которое я заслужил своей преступной деятельностью, и я готов нести заслуженную кару и умереть, окружённый справедливым негодованием, ненавистью и презрением великого героического народа СССР, которому я так подло изменил… Я рад, что власть пролетариата разгромила всё то преступное, что видело во мне своего лидера и лидером чего я действительно был.
