— С весны, — отвечал другой. — Пришло их много, да все будто захворали, ушли. Главный остался.
— Которого Куликом зовут?
— Он самый. И в самом деле похож на кулика. Ноги длиннущие, что жерди. Я в Кежме его видал, рабочих он там брал.
— Эти, стало быть, к нему едут?
— К нему. Видал сколько? Пять человек анжинеров да трое рабочих. Добудут теперь…
— Да есть ли оно еще?..
— Это золото-то? Сказал тоже! Сколько хошь, только напасть на него трудно. Вон один мозговской стрелял в глухаря, а золото добыл…
— Как так?
— А так. Глухаря убил. Стал потрошить, вынимать кишки, а в кишках — самородок. Глухари любят клевать мелкие камушки, как индюшки. Вот и склевал заместо камня.
— Куда же он его девал?
— Вот чудак — куда девал! Глухаря съел, а самородок продал. Два червонца взял…
Немного помолчали.
…Прямо перед лицом два раскаленных уголька и широко раскрытая пасть…
— Места тут, можно сказать, золотые, — продолжал голос, рассказывавший о золотом глухаре. — Про купца Катаева слышал?
— Нет. Расскажи.
— Первый на Катанге золотоискатель был. С тунгусами торговлю вел, от них, верно, и о золоте пронюхал. Снарядил он илимку[12], подобрал компаньёнов, и поплыли они вниз золото добывать. Где они его нашли — в точности не известно, но добыли много, чуть не пол-лодки. При дележке, однако, заминка вышла, — обделил купец своих товарищей. Те церемониться, понятно, не стали, купца и прихлопнули. Поделили золото и поплыли обратно. По дороге у них, однако, провиант кончился, а без провианту в тайге, известно, — смерть. Стали спорить: как скорей выйти — рекой или прямо тайгой? Спорили-спорили и поделились на две половинки: одни поплыли водой, другие пошли сухопутьем через тайгу. Первые все пропали, их больше никто не видал, а из тех, что пошли тайгой, выбрался только один, а всех было пять человек. В тайге они заблудились, и дело подошло к тому, чтобы начать есть друг друга. За палку уж взялись: кто ухватится за конец, тому и капут, — да тут страшно каждому стало: а ну как мне? Бросили палку и разбежались в разные стороны. Человек человеку хуже зверя стал. Четверо из них тоже пропали, с голоду померли, а одного подобрали кежемские охотники, — под деревом нашли. От него и стало все это известно…
Рассказчик замолчал. К костру потянулась лохматая фигура и стала прикуривать папиросу.
— А как же золото? Принес он? — спросил жадный голос.
— Золото в тайге и посейчас лежит, друг, вместе с теми, кто его добыл. Тот человек, что вышел, сам его бросил там. Проклятое, говорит, это золото: сколько народу через него погибло!
— Может, они это золото и нашли?
— Кто? Кулик-то? Может статься. Только нам с тобой от этого не легче.
— А заведующий давеча говорил, что они камень ищут, который с неба упал. Для науки будто…
— Слушай их, они тебе наскажут! Нужен им камень, ежели он, скажем, такой же, как вот этот!
В это время залаяли собаки. Люди у костра поднялись, и я вернулся в избу.
Итак, в уме таежных людей легенда о золоте засела крепко, но в этих местах она имеет другой вариант. За следователей нас не принимают, но думают, что мы приехали за золотом, которое давно уже ищет Кулик…
Унылый вид опаленной тайги на месте падения метеорита.
У костра разговаривали охотники, пришедшие на факторию за порохом, но того же мнения, вероятно, держатся и остальные ановарцы, хотя их число и невелико: кроме заведующего — два человека. Тунгус Лючеткан, чей чум стоит рядом с факторией, не в счет. Я думаю, ему даже в голову не приходит вопрос: зачем русские едут туда, где «Агды валил тайгу»? Люче — чудной народ, они много делают того, что не поймешь. Золото? Но аваньке золота не надо, ему побольше бы белок…
Остальные тут буквально бредят золотом, и, кажется, некоторые не прочь взглянуть на него поближе. В этом отношении особенно подозрительно одно зимовье, расположенное в тридцати километрах от фактории, у устья реки Чамбе. Из этого зимовья исходит слух о тех бандитах из ссыльных, которые будто бы угрожают Кулику и которых в действительности тут нет и никогда не было. Не думают ли обитатели этого зимовья сами проверить, много ли золота накопал Кулик?..
Это вполне возможно. Остановку на фактории надо сократить до минимума…
(Продолжение в следующем номере)-
На журавлином острове.
Рассказ Бенгта Берга[13].
Во время моего пребывания в южной Швеции старый охотник однажды сообщил мне, что в Смоланде, в пустынной лесистой местности имеется болотистое озеро, и там, на островке, должно находиться гнездо журавля.
В тот же вечер я отправился по указанному мне пути. Было начало мая. Журавли должны были снести яйца недели две назад. Это было несомненно. Но где?.. Озеро оказалось налицо и островок так же, только журавлей не было. Однако местный лесничий сказал, что весной видел журавля, летавшего между озером и лесом. Журавль был один и держался молча. Было весьма вероятно, что где-нибудь поблизости находится его гнездо.
Озеро представляло собой нечто в роде пустынного болота, посреди которого поднималось несколько островков. Долго плыл я в своей лодке от островка к островку и, наконец, нашел то, что мне было нужно. Это была небольшая полоска земли, поросшая густыми крепкими елями и низкорослыми чахлыми березками. Когда я добрался в брод до этого островка, то заметил сквозь решот у деревьев взмахи больших крыльев. Журавль! Очевидно, он отбежал от гнезда и теперь улетел в глубь леса. Но откуда он появился? Недалеко от берега, среди заболоченного леса, я нашел журавлиное гнездо. Собственно говоря, это было даже не гнездо: два великолепных яйца лежали на расстоянии ладони друг от друга на большой кочке, широкой и плоской, как стол. Единственным признаком заботы журавля о птенцах был подостланный под яйцами слой травы. С фуражкой в руках, усталый, но радостный, стоял я перед гнездом и думал о том, что подобное счастье может выпасть человеку не более одного раза в жизни…
День клонился к вечеру. Надо было как можно скорее убираться отсюда, чтобы яйца, лишенные материнской теплоты, не остыли на холодном ветерке. К тому же птицы не должны знать, что их гнездо замечено. Пусть они думают, что моя лодка — лишь безобидный рыбачий челнок, случайно заехавший на их берег. Я не сомневался, что из какого-нибудь скрытого наблюдательного пункта четыре зорких глаза следят за каждым моим движением.
Лодка отчалила и поплыла обратно. Я сделал вид, что занят сетью, но под сурдинку смотрел в бинокль на островок. Долгое время ничего не было видно. Только когда начало смеркаться, обе птицы тихо, как призраки, пролетели над водой и исчезли за силуэтами деревьев. Больше я ничего не видел и поехал домой.
Всю ночь я не спал, ломая голову над вопросом, что мне теперь предпринять, чтобы подойти поближе к журавлю и заснять его при помощи фотографической камеры. Одной мысли о такой возможности было более чем достаточно, чтобы отогнать от человека сон на несколько недель…
Все обстояло бы прекрасно, будь в моем распоряжении достаточно времени, чтобы, спрятавшись поблизости в лесочке, в течение нескольких недель осторожно подбираться к гнезду. Но таким большим сроком я не располагал. Была уже вторая половина мая. Через неделю птенцы должны были вылупиться, и вся журавлиная семейка могла уйти отсюда. Оставалось одно: спешно устроить такую засаду, которую осторожные птицы не смогли бы заметить. Я располагал лишь неделей, и несколько дождливых дней могли испортить все дело. Однако мне повезло. На следующий день была прекрасная погода. Рано утром я поехал к островку. В лодке у меня был запас длинных кухонных ножей, пила, садовые ножницы, топор, две лопаты и несколько пустых мешков. Парень, которого я нанял себе в помощь, смотрел на меня с недоумением.
— Похоже, что мы едем откапывать клад, — сказал он.
— Верно, Иогансен, — отвечал я. — И ты получишь свою долю, если будешь молчать.
Мы плыли по узким заливам и заводям, пока не очутились неподалеку от журавлиного островка. Тут я предоставил лодку на волю течения и нарочно начал нести такую чепуху, что смех Иогансена раскатывался по всему озеру. Когда нос лодки врезался в болотистый островок, где находилось гнездо, птицы там уже не было. Пока Иогансен грохотал, журавль имел возможность понаблюдать за нами и убедиться, что мы попросту глупые рыбаки, меньше всего думающие о нем и о его гнезде. Куда же он девался? Берега состояли сплошь из топких болот и лесных зарослей, в которых ничего не стоило скрыться журавлю.
Когда мы вытащили наши инструменты на берег, издали доносилась перекличка двух журавлей, такая громкая и пронзительная, что кукушка, куковавшая на соседней березе, удивленно умолкла.
