Мы как-то постепенно, не отдавая сами себе в этом отчета, оказываемся в совершенно новом для нас пространстве и в совершенно новом времени. В «Империи» киборги не фантастика, а реальность новой антропологии, мировое правительство — не конспирологический миф, но общепризнанный правовой институт и т. д.
«Империя» приходит не извне, она прорастает сквозь, она обнаруживает свои сетевые узлы сама собой, и постепенно мы интеллектуально, информационно, экономически, юридически, психологически оказываемся интегрированными в нее. Но эта интеграция означает полную утрату идентичности. Об этом Негри и Хардт говорят вполне определенно, что проект «Империи» означает постепенную утрату этнической, социальной, культурной, расовой, религиозной идентичности. Но по их мнению, «Империя» способствует этому процессу недостаточно быстро, революционный проект требует еще более ускоренного превращению народов и наций в количественное космополитическое большинство. Но даже если отвлечься от такой революционной позиции, сама «Империя» основана на том, что не признает никакого политического суверенитета ни за какой коллективной сущностью — будь то этнос, класс, народ или нация. На то она и «Империя», чтобы постулировать тотальность и вездесущесть своей власти.
В то же время Негри и Хардт с какой-то фатальностью правы в том, что простая ностальгия ни к чему не приведет. Да, сегодня мы русские, живем в России. Пока еще русские, пока еще в России. Сколько еще это продлится?
«Империя», однако, уже здесь. Здесь и сейчас. Ее сети пронизывают наше общество, ее лучи нас регулярно сканируют, ее передатчики планомерно и непрерывно ведут свое вещание.
Революционный проект Негри и Хардта, их альтернатива, их отказ нам явно не подходят. Нам нужен иной отказ — Великий Отказ, нам нужная иная альтернатива — могучая и серьезная. Соответствующая нашему духу и нашим просторам. Нам нужна ни больше, ни меньше как Иная Империя. Своя. Без нее нам не нужно ничего.
От понимания этого факта зависит, сохранится ли Россия как суверенная держава, способная проводить самостоятельный политический курс.
В самом определении «политики», по мысли немецкого философа и юриста Карла Шмитта, уже содержится изначальное деление на «друзей» и «врагов», которое и формирует в дальнейшем все остальное. В нашем конкретном случае ситуации начала XXI века Россия должна политически определиться в первую очередь в отношении глобализации — это «друг» или «враг»?
И если глобализм — враг, то как и каким образом от него защититься? Политическая стратегия в отношении нового мирового порядка предопределит и военную доктрину России. Фраза Клаузевица, назвавшего войну продолжением политики, до сих пор вполне актуальна.
Структура Вооруженных Сил России не является изолированной самостоятельной темой и формируется исходя из того геополитического и международного статуса, который будет иметь наша страна в ближайшем будущем. А это на данный момент — открытый вопрос. Россия должна ответить на целый ряд существенных геополитических вызовов, и от того, какой вариант ответа она изберет, будет зависеть вектор, качество и этапность военного строительства державы.
Главным вызовом для России в XXI веке является тенденция глобализации, фактор глобализма. Эта тенденция предполагает процесс постепенной передачи стратегических полномочий управления от национальной администрации к транснациональным инстанциям, где основную роль будут играть США и близкие к ним страны «богатого Севера». Как уже было сказано выше, сами глобалисты описывают этот процесс как «объективный», «прогрессивный», «сам собой разумеющийся», но при этом налицо следующий факт: глобализация предполагает в качестве обязательного условия всеобщую стандартизацию экономики, политики, культуры под американский эталон и признание стратегической доминации американских интересов в планетарном масштабе. По сути, глобализация есть десуверинизация всех стран, введение внешнего управления. От того, как российская власть отнесется к складывающейся «Империи», и зависит судьба «главных союзников» России — ее армии и флота: структура вооруженных сил не является изолированной самостоятельной темой и формируется исходя из того геополитического и международного статуса, который будет иметь наша страна в ближайшем будущем. А это на данный момент — открытый вопрос. Возможны три варианта ответа на него.
Первый вариант ответа на вызов глобализации: полное ее приятие. Совершенно очевидно, что, приняв такой сценарий, сказав глобализации «да», Россия должна подстроить под этот критерий свои Вооруженные Силы. Такой вариант предполагает полный отказ от стратегических видов вооружений (или, по меньшей мере, передачу стратегического оружия под американский контроль), превращение всей системы российских вооруженных сил (ВС) в модернизированную «региональную полицию» — т. е. укрупненную версию войск МВД. Задачи таких ВС в рамках глобализации будут заключаться в осуществлении полицейского контроля над теми территориями, которые «мировое правительство» выделит России в качестве ее квоты в согласии с общей моделью военно-стратегического проекта в планетарном масштабе. Т. е. российская армия станет локальным подразделением глобальной армии.
Именно к этой модели реструктуризации ВС были направлены конкретные действия по реформированию армии с приходом в начале 90-х годов в РФ к власти либерал-демократов, западников. Тот факт, что полностью искомого результата достичь не удалось, можно объяснить лишь силой инерции советской армии, которая была построена для реализации совершенно иных задач. И тем не менее значительная часть российской политической элиты, ориентированная на глобализацию, до сих пор понимает «военную реформу» именно в таком ключе: отказ от стратегических видов вооружений и переход к компактной модернизированной профессиональной армии «полицейского типа».
Второй вариант ответа на вызов глобализации: региональная глобализация, империи «больших пространств». Этот ответ на вызов глобализации состоит в концепции многополярного мира. Здесь вместо единоличной доминации англосаксонских ВС и полной стратегической десуверинизации большинства стран мира предполагается система нового стратегического баланса, где несколько «больших пространств» обретают относительную независимость друг от друга, которую они способны подтвердить на практике — в том числе и своим военным потенциалом. Данная модель также предполагает определенную степень «глобализации» — но на сей раз глобализации частичной, относительной, «региональной». Здесь возникает не одна «Мировая Империя», но несколько империй, каждая из которых уравновешивает другие. В данном случае также происходит частичная десувернизация отдельных стран, но не в пользу одного единственного полюса планетарной власти («мировое правительство»), а в пользу региональной инстанции — наподобие Европарламента или других руководящих органов Евросоюза.
В такой картине будущего российские ВС должны ориентироваться на совершенно иную модель. Здесь на первый план выходят стратегические виды вооружений — стратегическая авиация, ракеты средней и большой дальности с ядерными боеголовками, ядерные подводные лодки, авианосцы, система противоракетной обороны, космическое оружие, активная инновация в видах вооружений стратегического профиля («умное оружие», биохимическое оружие, разработки тектонических и лазерных технологий и т. д.).
Для реализации модернизации у самой России едва ли достанет собственного потенциала, и опыт СССР показал, что развитие этих видов вооружений на должном уровне в одиночку приводит страну к экономическому перегреву и позже к краху. Именно поэтому модернизация стратегического сектора ВС России в модели многополярного мира должна проходить в тесном сотрудничестве с другими «большими пространствами» — Евросоюзом, странами Азии (Япония, Китай Индия, страны тихоокеанского региона), исламскими государствами, Израилем и Турцией, а также — в особом формате — и с США. Задача выхода на уровень полноценной стратегической субъектности в многополярном мире решается только за счет того, что Россия подключит к этому процессу внешний ресурс — экономический и технологический. Так как США сделали ставку на однополярную модель, то ожидать от них прямой помощи в этом вопросе не приходится. Но вместе с тем американское «большое пространство» может превратиться в настоящего партнера России, начиная с того момента, когда развитие иных полюсов — европейского, азиатского и собственно евразийского (российского) — достигнет определенного критического порога, за которым стратегическая доминация США будет надежно локализована в замкнутом пространстве между Тихим и Атлантическим океанами. До этого времени стратегическое развитие ВС России может осуществляться через процесс активного обмена с соседними «большими пространствами» российского военного потенциала на экономический и технологический эквивалент. Если Россия поставит перед собой задачу активно способствовать превращению Евросоюза, Азии и исламского мира в мощные и самостоятельные ядерные империи — через всестороннюю пролиферацию собственного ядерного оружия, — полученные от этого средства могут быть затрачены на осуществление стратегического рывка в области модернизации собственных евразийских ВС, что приведет к новому превосходству и отрыву России от конкурентов, но уже на качественно высшем уровне. Понятно, что это рискованное мероприятие, так как, идя на такой шаг, Россия по собственной воле наделяет более слабых в военном смысле партнеров важными козырями, которые впоследствии могут быть использованы и против нее самой. Но рывок в модернизации всегда предполагает определенный риск, именно на такой риск пошло сталинское руководство, интенсифицировав в 30-е годы промышленные, технологические и военно-стратегические контакты с гитлеровской Германией, что в результате привело к резкому повышению боеспособности СССР накануне Великой Отечественной войны.
