«Девушка перечитала только что созданное ею письмо».
Лучше избегать такой ответственной терминологии
Слова «работа» достаточно.
Тем более что речь как раз идет о вещах и людях, (в большинстве случаев) очень далеко отстоящих от большого искусства
«Творчество рабочих поэтов завода «Шарикоподшипник» — это слишком, чересчур
Надо назвать сборник. «Стихи и рассказы рабочих поэтов», даже «Литературная работа молодых поэтов», но не «творчество».
Я требую уважения к слову «творчество». Предпочел бы обходиться без этого слова в ряде примеров.
«Просмотров» в поэтике, в литературном деле много, и пример с творчеством не единичен.
Применяют очень широко — до газетных заметок включительно — слово «творчество». В то же время наше литературоведение боится слова, которое тесным образом связано с понятием «творчество»
В «Кратком словаре литературоведческих терминов» Тимофеева и покойного Венгрова — вовсе нет слова «гений». В самом деле — зачем в искусстве слово «гений»? Никаких гениев не бывает (так шепчет словарь вам на ухо).
Неудачно также слово «цикл» применительно к стихам. А чем заменить это слово?
Еще можно принять цикл повестей Лермонтова «Герой нашего времени», «Окуровский цикл» произведений Горького, можно даже «Стихи о Кахетии» Тихонова назвать циклом, но называть циклом стихотворений любую подборку любых стихов поэта в любом журнале только потому, что это — подборка, — конечно, неверно, неправильно.
«Цикл» — это тоже была «новинка» для меня при возвращении в Москву.
Название въелось в стихотворный быт, срослось с языком.
И это название — после больших сомнений, отыскания других вариантов, закрепил Пастернак в своем великолепном стихотворении «Ева».
Ты создана как бы вчерне,
Как строчка из другого цикла…
У Пастернака были большие сомнения, прежде чем он вернулся к этому первому варианту строфы.
В поэзии есть стихи и не стихи. Нет стихов более квалифицированных и менее квалифицированных.
В искусстве «нехудожественное» значит «антихудожественное».
Это и есть закон «все или ничего» применительно к искусству. А ведь это «что-то», что называется поэзией и чему, в сущности, нет названия. Но название может быть найдено, и все, например, определения, как они ни наивны, все служат одной цели — постижению тайны искусства.
За последние годы вышло много литературно грамотных книжек. Любителей поэзии много.
Большинство стихов этих не являются настоящими стихами. В стихах должно быть чуть-чуть побольше судьбы.
Много стихов книжных, и я думаю, работнику редакции непросто объяснять какому-либо молодому автору, чего именно не хватает в его книжных стихах.
Вообще говоря, я лично не представляю, какие логические обозначения нужны для разбора стихотворения автора. Как должен быть мотивирован отказ. Существуют ли убедительные формы отказа? Грамотных статей очень мало. За все последние годы лучшей была статья Коржа-вина в «Новом мире» несколько лет назад.
Мы очень мало обращаем внимания на «книжность» поэзии.
Между тем это недостаточно серьезно. У больших поэтов есть книжность — ярчайшие представители книжного стиха — это Мандельштам и Цветаева, — но у них у обоих сквозь книжность так ярко проступает судьба, так ярко чувствуется боль, что даже сам уход в книжность кажется стремлением защититься от этой боли.
Книжный ли поэт Пастернак? Поздний — безусловно не книжный. Но и в раннем Пастернаке (столько) яркости чувства, видения мира (я считаю термин «видение» в высшей степени удачным), свежести, наблюдаем то самое, что В. М. Инбер называла когда-то «неутомленным глазом», все это в высшей степени живо и в существе своем вовсе не книжно.
Однако существовало и другое мнение.
Я, например, беседовал с одним не то историком, не то археологом.
— Нет, не хвалите Пастернака. Это — не то. Там географию надо знать.
— Какую географию?
— Ну, Анды там всякие, Кордильеры.
Я вспомнил. Действительно, у Пастернака в «Сестре моей — жизни» были строки:
И таянье Андов вольет в поцелуй
И Т. Д.
Книжность у больших поэтов преодолевается —
у Мандельштама, Цветаевой —
тем, что для обоих поэзия была судьбой, и эго ярко выражено в каждом стихотворении.
А у Пастернака сквозь якобы книжность было всегда такое яркое, такое свежее восприятие мира, какого не было ни у одного русского поэта, кроме, может быть, Блока (который нами до сих пор не оценен как следует).
(Конец 1950-х — начало 1960-х)[60]
Книжность не следует смешивать с энциклопедичностью знаний, со стремлением «быть с веком наравне».
Пушкин — книжный поэт или нет?
А ведь у него бесчисленное количество образов, имен в стихах из мифологии из самых традиционнейших оригиналов.
По сравнению с Некрасовым Пушкин кажется книжным поэтом. А он только богаче, шире, ярче Некрасова.
Обязательно ли поэту знать (не только чувствовать) природу. Быть ботанически грамотным, чтобы не называть травой разнообразные цветы — растений с тонким зеленым стеблем — миллионы.
Будущее поэзии — это точность, детальность. Космос поэзии — это ее точность, подробность. Этот космос безграничен.
Если для прозы будущее мне кажется литературой знающих людей — типа Экзюпери, который открыл нам воздух, то будущее поэзии — все точности.
За деревьями должен видеться не лес, а голубая кожица ольхи. Каждое растение должно быть названо по имени.
Тут дело не в ботаническом знании, осушающем стихи.
Я хорошо, мне кажется, чувствую природу, но я ботанически неграмотный человек. Хорошо чувствовать природу — это значит ее очеловечивать.
Солженицын жаловался, что он не знает ботанических названий тех растений, которые встречал. И я их не знаю. И Пастернак их не знал. Но старался узнать. Отличный орешник в его стихах — убедительный пример.
Игорь Северянин — принципиальный горожанин — и знать не хотел о траве; и о деревьях. Даже такая общая форма вызывала у него раздражение.
Шофер у Северянина едет «сквозь природу» («Фиолетовый транс»).
У нас была как-то Новелла Матвеева. Это — несомненно одаренная поэтесса. Только «не те книги читала», как говаривал Чернышевский когда-то.
Сказала о Пастернаке языком слушателей Литературных курсов:
«Стихи Пастернака написаны рукой, на пальцах которой надето множество драгоценных перстней. Вот переводчик Пастернак — это да!»
Уши Литературных курсов выступают из этой фразы явственно.
Пастернак открыл людям новый мир, и нечего бояться (прозой для Новеллы Матвеевой служат ее песни), надеты на этой руке, открывающей окно в новый мир, перстни или не надеты.
Когда-то главврач Дебинской больницы т. Ильина (которая рекомендовалась так: я — сестра футболиста Ильина) просила меня — я уже кончал тогда срок, работал фельдшером в больнице: «Порекомендуйте мне что-нибудь читать».
Я говорю: «В библиотеке Хемингуэй есть, «Пятая колонна» и первые сорок восемь рассказов, чего ж лучше!»
Ильина: «Нет — Хемингуэй — это не чтение для меня. Мне нужен черный хлеб, а не предмет роскоши».
О Кафке. Читал только те два рассказа, которые были опубликованы в «Иностранной литературе». Надо думать, что это — самые плохие рассказы Кафки. По этим рассказам видно, что это писатель — гигант огромного роста.
Символические памфлеты, трактующие о судьбах мира и человека, возвращают нас к Гофману. Только фантастика Гофмана была нестрашной. Фантастика Кафки наполнена ужасом, как и его старшего современника Достоевского.
Стихи в жизни людей значат очень много.
Тяжелая раковая больная Вера Николаевна Клюева[61] — автор словаря синонимов, профессор литературы, умерла во время чтения стихов Блока. Ей целую ночь читали Блока. Дочь читала. Умерла, как Петроний в Риме.
Говорят, что стихи должны быть ясными (мысль ясно изложена) и что это, якобы, их главное достоинство.
Я смотрю на дело иначе.
В поэзии главное — не ясность, а точность. Ясность и точность — вещи разные.
Как поступать с подтекстом, с символикой? С намеком, аллегорией?
Ведь язык — вовсе не так совершенен, как нам кажется.
Разве чувства не многообразней мысли, всего запаса слов?
Разве хватит запаса слов, чтобы, скажем, описать человеческое лицо?
Чувство богаче мысли, и одна из задач стихов — передать это чувство, пользуясь таким несовершенным аппаратом, как слово.
Именно потому, что чувства богаче мысли, — завоевания в этой области, поиски нового выражения, подробности безграничны.
(Начало 1960-х)[62]
«Библиотека поэта» — издание очень хорошо задуманное. Так, как оно осуществляется сейчас, — оно не нужно никому.
