В нынешнее время, когда все мы, моряки и не моряки, такие продвинутые и просвященные в плане подводных трагедий, когда всенародно была пережита реальная, растянутая по часам и суткам подводная трагедия, гибель экипажа атомного подводного крейсера "Курск" — иное дело… Или опять же в нынешнее время, когда только ленивые не смотрели кинофильм "72 метра" — кинотрагедию, в которой все же была надежда, что часть экипажа той подлодки "Славянка" спасется… Так вот, сегодня все мы мыслим, безусловно, иначе, чем тогда, в мае 1971 года... Тогда всё воспринималось как-то спокойно. Наверное, потому, что народ был "нестреляный", "невзорванный" и "нетопленый"…
Когда Соломаха в очередной раз бодро, почти весело заверил меня, что "ничего страшного не происходит, что в нужное время мы продуемся и подымимся на поверхность "как миленькие", я не выдержал и слегка "оторвался" на него, Соломаху. Дело, мол, не в том: всплывем мы на поверхность или не всплывем, но я должен быть, где работают люди. У всех есть свои обязанности, есть она и у меня — рассказать читателям журнала о жизни подводников. Для пущей убедительности, видно, добавил, что моя командировка, ее план утверждены, в конце концов, Главпуром, а меня пытаются держать на лодке чуть ли не в качестве слепого пассажира! Последний мой аргумент возымел действие. Соломаха смутился, сказал, что это дело они поправят. Кто "они" — не сказал, но вскоре я действительно имел возможность познакомиться с торпедистами, а позже и дизелистами.
Запомнилась ночь в четвертом отсеке. Ночь по часам, ибо свет в отсеке не выключался. Четыре "спальных" места — как в вагонном купе, длинный, неширокий стол посредине, и над ним четыре хирургические лампы-юпитеры. На тот случай, если корабельному доктору придется кому-то оказывать хирургическую помощь. Только самого "дока" я на лодке не видел ни во время нашего подводного лежания, ни после… Было парко, но не как в бане — пот был холодным, липким, больным… В "купе" мы находились вдвоем всё с тем же замполитом. Больше никто не заходил и не проходил — двери в "купе" не было. Говорили о разном. Затем Соломаха сказал, что надо бы вздремнуть. Пожалуй, но не спалось. Я делал вид, что сплю. Похоже, то же демонстрировал и Соломаха. Часа в три часа ночи сон всё же сморил меня. Снилась Москва, редакция... Лучше бы дом, жена, дети… Но не бывает снов по заказу. Думал — проспал долго, но на деле всего-то два часа. Стуки на корме не прекращались. Потом был целый день. Его я провел в Центральном боевом посту. Там все чего-то ждали, чувствовалась какая-то напряженность. А может, то была элементарная собранность. Старпом Бондарев "дал добро" на мою работу в центральном отсеке. Я начал с него, хотя он и "пружинил", но постепенно разговорился. Наверное, и ему была нужна небольшая психологическая передышка, и этот разговор стал ею…
За день я побеседовал почти со всеми, кроме командира. Тот всем видом своим выражал занятость и неприступность. Навязываться я не стал…
Была ли какая еда? Как ни странно, но я этого не помню… Вода была. Но что точно — во второй половине дня дышать стало труднее. Включали регенерацию. Постепенно нарастала усталость и всё сильнее давила неопределённость. Но что делать? Если бы я имел на подлодке какую-то моряцкую работу, наверное, было бы проще.
Мой блокнот был плотно заполнен. Всё, что я хотел спросить и узнать о каждом из окружавших меня моряков, я знал и записал. Но опять же, кроме одного — командира лодки капитана 2 ранга Балашова! Записано, как говорится, железно, а точнее — карандашно. А грифель, как известно, вода, даже морская, не размывает и не уничтожает.
Госпожа Судьба, и это я сегодня пронзительно понимаю, лишь погладила всех нас, находившихся на подлодке, своей бархатной рукой.
Наконец, прошла долгожданная команда: лодка готова к всплытию. Зашипел врывающийся в цистерны воздух. Лодка слабо качнулась, выпрямилась и наконец мягко оторвалась от дна.
Мы всплыли около полуночи. Очевидно, быстро — потому что при движении вверх закружилась голова. А потом был открытый люк в рубку и черный круг звездного неба. Был воздух. Такой вкусный и пьянящий, каким до этого я никогда в своей жизни не дышал. Были огни Севастополя и полукружье топовых корабельных огней, ждавших нашего всплытия кораблей. Электронный голос из темноты: "Как на борту?" Ответ Балашова: " На борту порядок!"
…Может быть, и не зря во флотской гостинице мой коллега Виктор Передельский как раз эту ночь напился и уронил пьяную слезу на плечо дежурной администраторши, говоря при этом что-то вроде: " Знаете, каким он парнем был!" Это обо мне… А я ввалился среди ночи и, несмотря на его удивление и вопросы, уснул как убитый на целых двенадцать часов, чего со мной ни до ни после не бывало.
В журнале "Советский воин", в июльском номере, ко Дню Военно-Морского Флота появился наш фоторепортаж о черноморских подводниках "Меридианы мужества". И в нем не было ни строчки, ни намека на то, что произошло на самом деле. Увы, но военные цензоры категорически запретили даже упоминать о "внештатной ситуации". Таковы были реалии "холодной войны". Единственной моральной компенсацией стало вручённое мне там же на лодке удостоверение "Посвящение в подводники" — чем я до сих пор горжусь. А ещё горжусь словами, сказанными мне перед уходом немногословным и не склонным к сантиментам её командиром. Крепко пожав на прощание мне руку, он неожиданно и как-то очень тепло сказал: "Вот теперь у тебя есть своя лодка!"
Тогда, в той командировке, я осознал главное — на флоте не гостят! Им живут.
И больше тридцати лет остаётся для меня неразгаданным вопрос, что же все таки произошло тогда с нами? Почему мы тридцать четыре часа пролежали на дне?..
ТОГДА УМЕЛИ СПАСАТЬ ЭКИПАЖИ…
Конечно, для журналиста лучше увидеть будущих героев своего очерка в работе, но выход в море не планировался, и потому, идя на корабль — спасатель, я настроился рассказать о его экипаже и делах "по-сухому" через воспоминания и истории моряков.
Корабль был ошвартован кормой к железному пирсу и с виду сам напоминал участок пирса с огромными из толстых сварных труб сооружениями-трапециями, служившими опорами специальным мощным кранам, которые обслуживали глубоководные аппараты.
На корабле при знакомстве с водолазами-глубоководниками произошли две необычные ситуации. Первая с моим товарищем, фотокорреспондентом Леонидом Якутиным. Он для того, чтобы сделать снимки, попросил водолазов облачиться в водолазные доспехи и, когда они были уже в скафандрах, начал "выстраивать" кадр. Кому-то говорил чуть отойти, кому-то подойти…Сам присаживался на корточки, щелкал аппаратом. " Так! Хорошо. А теперь вот вы — чуточку вперед. Нет, не вы, а тот, что рядом с вами!" Шагните вперед!" ("Тот, что рядом" оказался самим знаменитым водолазом-глубоководником мичманом Медяным). Смотрел Медяный на это смотрел и, видимо, не зная, что фотокорреспондент в кожаной куртке — целый капитан 3 ранга, тихо так посоветовал: "А ты, сынок, чем нас в снаряжении двигать — сам лучше к нам подойди! Снаряжение-то глубоководника немалый вес имеет". Замполит корабля испуганно округлил глаза и бочком-бочком оттер Медяного в сторону. Повод хороший нашел: "С вами будет беседовать спецкор журнала!" Имел в виду меня, да забыл при этом предупредить об особенности характера Медяного. Я же, оказавшись рядом с Медяным, взял, как говорится, с места в карьер. Вот вы, говорю, один из лучших водолазов-глубоководников Тихоокеанского флота, расскажите, пожалуйста, о себе, как и когда выбрали вы свою трудную профессию, о необычных случаях в работе расскажите. В ответ прозвучало: "Работа она и есть работа. Что о ней толковать?" Я с другого края зашел, какой-то вопросик о недавних глубоководных учениях подбросил, о которых мне только что в беседе рассказал командир корабля капитан-лейтенант Родовиков. На тех учениях Медяный выручил молодого водолаза в трудной ситуации, можно сказать, спас его. Казалось бы, на такой вопрос даже неодушевленный медный водолазный шлем отозвался бы и рассказал все в картинках. А Медяный — всё в том же ключе: "Ну, служба есть служба". Раз такое дело — последний способ — задавать краткие, как уколы шпаги, вопросы.
— Сколько часов провели под водою?
— Три тысячи пятьсот.
— Есть ли какие отличия и награды?
— Есть.
— Какие?
— Два ордена.
— Какие?
— Трудового Красного Знамени и этот, как его… "Знак Почета"…
— За что?
— Да была работа…
— Какая?
— Обычная работа. Нечего рассказывать…
…Так и не смог я разговорить мичмана Медяного. Но зато удалось побеседовать со старшим лейтенантом Осиповым. Асом водолазного дела. Он в глубоководном снаряжении бывал на таких глубинах, которые ещё несколько десятилетий назад были недоступны даже подводным лодкам, но самым трудным, тем не менее, считал свою работу в командировке в Бангладеш, в порту Читтагонг. Город весь тогда лежал в руинах, в водах порта находились десятки затопленных кораблей. Вот наши и прислали группу опытных водолазов помочь расчистить и поднять весь этот железный хлам… Работа — адовая. Течение — норовит сбить с ног и унести в тартарары. Вода зловеще гудела. Видимость — не далее вытянутой руки. А главное, огромное количество морских змей. Буквально зеленые шевелящиеся клубки возле ног. Мимо стекла водолазного шлема проплывет, извиваясь, такой гад — оторопь берет! Мы же знали, что они очень ядовиты и противоядия у нас нет. Некоторые водолазы не выдерживали, поднимались на поверхность. Унимали дрожь в коленях, отпускали несколько крепких русских фраз, которые переводчики так и не научились переводить, и снова шли под воду. Так, в конце концов, расчистили весь порт от затонувших плавсредств и мин. По возвращении на Родину все водолазы были отмечены государственными наградами. Осипов — орденом Красной Звезды.
