Тома Флиши - Китай, Иран, Россия: новая Монгольская империя? Поиск главенства и кибер-конфликты: геополитическое воссоединение в Центральной Азии

В Китае осмотрительность уже давно в чести. В ежедневной жизни не следует предаваться «потоку излишних слов». Китайцы не придают большого значения красноречию. Действительно, дискуссии часто вызывают ненависть людей. При любых обстоятельствах нужно скрывать свои намерения и оставаться «темным как мрак». Это справедливо и для общественной деятельности. Например, один мандарин давал будущему губернатору следующие советы: «Много слушайте, чтобы ослабить ваши сомнения; будьте внимательны к тому, о чем вы говорите, чтобы не сказать ничего лишнего, тогда вы редко будете совершать ошибки».

Традиции китайского нейтралитета противостоит русская манера прямых и открытых речей.

Прямая речь русской прессы неразрывно связана с традицией сильной власти, которая выковала Империю. Французские путешественники в России с восемнадцатого века свидетельствовали о деспотизме, присущем этому краю. Его можно наблюдать даже в семье: «Русский настолько почитаем в своей семье, что самого Императора может уважать вся нация; он приказывает, он метает гром и молнии, он тиранит, и пусть и не верят в его право убивать, то вся разница состоит только в том, что ему не позволено это делать законно и с некоторыми церемониями. Отец, следовательно, имеет абсолютную власть над своими детьми, и ни возраст, ни положение, не могут избавить сына от отцовской власти. Даже у людей самого низкого происхождения есть та же власть над их детьми. Это право основано на том общем правиле, что родители всегда все делают во благо своих детей, и, следовательно, они не должны отчитываться в своем поведении по отношению к ним, как бы грубо они с ними ни обращались. Поэтому достаточно, чтобы отец или мать захотели, чтобы их сына посадили в клетку или отстегали его плетьми, и нужно повиноваться, не побеспокоившись о том, чтобы узнать, заслужил ли сын уготованное ему наказание или нет».

Права мужей в отношении их жен еще шире. Муж это владелец своей жены и рассматривает ее в качестве товара, которым он может располагать, как будет угодно его фантазии. Он больше не должен опасаться, даже тогда, когда ему случается убить свою жену, избив ее в припадке гнева, как будто он убил своего раба. Рассказывают также, что «русские женщины прежде любили, когда их били их мужья, и среди народа есть те, кто гордится этими ласками. Объяснение, которое они дают по этому поводу, заслуживает того, чтобы сказать о нем. Если мой муж меня любит, говорят они, то очень нужно, чтобы он ревновал; если он ревнив, у него всегда найдется причина, чтобы побить меня». Императорский деспотизм, это зеркало домашнего насилия, частично объясняет предпочтение русскими прямой речи.[19]

Иранские провокации тесно связаны с тем фактом, что со времен арабского завоевания Персии Иран развил у себя культуру осажденной крепости. Географически Иран представляет собой как бы остров. Он и был бы островом в физическом плане, если бы море поднялось на несколько сотен метров. Иран также ощущает себя как крепость, в крутых стены которой есть совсем немного дверей.

Однако вторжения в Иран происходили часто, что объясняет существование многочисленных укрепленных деревень на иранском плато. Их можно найти в Хорасане, Систане, а также в окрестностях Исфахана. Горы с древних времен играют роль убежища: горы Загрос, например, которые тянутся с широты озера Урмия до района Персеполиса, отделяя иранское плато от месопотамской равнины. Физическая конфигурация региона, где низины, плотно втиснутые между крутыми обрывами, доступны только через узкие горные проходы, всегда делала из Загросских гор убежище для населения, бежавшего туда от арабов, монголов, или туркменов.

Иранской крепости, следовательно, было очень трудно распространять свою культуру в окружающий мир. Впрочем, память о древних вторжениях ожила в начале девятнадцатого века, с наступлением полуколониального периода, когда русские и англичане делили Персию между собой. С начала девятнадцатого века Иран начинает подвергаться давлению со стороны России и Великобритании, в рамках Большой Игры. Интерес англичан к Ирану был вызван необходимостью защитить торговые пути, ведущие в Индию, тогда как интерес русских состоял в продвижении к Персидскому заливу. Преследуемые до наших дней окружением и блокадой иранцы иногда отвечали на попытки удушения провокационными речами.

Таким образом, традиции китайской прозрачности, русской авторитарности, как и персидского конспирационизма (тяги к поиску заговоров) объясняют по большей части разногласия, присущие современным стратегиям влияния этих государств.

Если бы альтернативное информационное сообщество постепенно сформировалось в Евразии — Россия, Китай, как и Иран, распространяют некоторое количество общих идей — то разногласия их подходов объяснялись бы историей этих трех цивилизаций. В терминах кибернетического влияния вербальная агрессивность Китая, России и Ирана оказывается обратно пропорциональной силе этих стран. Если же эта сила будет увеличиваться, то эти государства постепенно перейдут от влияния к стратегии насыщения.

Итак, сговор между Россией, Китаем и Иран представляется одной из современных метаморфоз геополитической реальности, уже давно канувшей в лету. Основанный на крепких связях, соединяющих китайскую и персидскую цивилизации, новый союз может вписать свои деяния в блистательную историю кочевых держав Евразии. Образовывая настоящую общность интересов, новая Монгольская империя распространяет сегодня то видение мира, которое является противоположным нашим собственным стереотипам.

Однако ей понадобится все-таки преодолеть две структурные слабости. Первая слабость — демографическая. С 1991 года население России уменьшается в связи с синхронным падением рождаемости и ростом смертности. Усилия нынешнего правительства пока лишь в очень небольшой степени притормозили это падение. В Китае неумолимые последствия регулирования рождаемости приводят к старению нации, которое угрожает будущему росту. Со своей стороны, рождаемость в Иране уменьшилась с пяти детей на одну женщину детородного возраста в 1979 году до 1,9 сегодня. Последствия этого демографического падения очень разнообразны: Китай, Россия, как и Иран, старея, столкнутся с уменьшением количества инноваций. Этим государствам придется очень значительно увеличить свою производительность, чтобы скомпенсировать негативные последствия дефицита в людях. Если они не смогут исправить свою демографию, они не смогут осуществлять долгосрочное влияние.

Во-вторых, эти три континентальные державы страдают от реального дефицита доступа к морям и недостаточной морской силы. Этот дефицит никогда не удовлетворялся ими в достаточной степени. За неимением достаточных средств русский флот концентрировался лишь на своих ближайших соседях. На Юге приоритетом для Москвы является регион Каспийского моря — Черного моря, что объясняется наличием значительных энергетических и пищевых ресурсов. Этот регион также близок к российскому Кавказу, где развиваются организованная преступность, нелегальная торговля (наркотиками, людьми и т. п.) и терроризм. Иран, который мог распространять свое влияние только тогда, когда владел ближайшими морскими пространствами, затрудняется сделать решительный шаг в сторону моря из-за своего бегства к ядерной энергетике. Что касается Китая, то он чаще всего поворачивался спиной к океану, чтобы эффективнее бороться против вторжений с севера. Нынешний рост китайской морской мощи представляется в этом отношении настоящим переворотом. Китай мог бы даже однажды принять участие в усилении морской мощи Ирана в обмен на поставки природного газа. Однако эффективная морская политика может осуществляться только в долгосрочной перспективе.

В общем, что касается этой темы, нужно констатировать, что эти три континентальные державы пока продвигаются на ощупь.

Но, несмотря на ее слабости, новая Монгольская империя располагает одним несомненным преимуществом: ни одна из трех цивилизаций, которые составляют ее, не воспринимает себя как принадлежащую к общей культурной сфере. Чуждые химере выхода своих культур за пределы их традиционных ареалов с помощью отмены границ, эти три государства смогут в будущем соединить свой прагматизм со способностью влияния, которую каждое из них почерпнет в своей истории. Испытывающий недостачу людей и окруженный водами этот пластичный новый союз будет извлекать свою будущую силу главным образом из культур, которые его составляют. Следовательно, можно легко понять, что он в первую очередь будет опасаться разлагающих возможностей глобализации.