Третья правда книги — что Лужкову Моссовет всегда стоял попрек горла. С самого начала, с первой сессии последнего Моссовета, когда Лужков единственный раз в жизни зависел от голосования людей, близких к пониманию того, что есть власть. Лужков навсегда сохранил в себе ощущение враждебности к этой массе людей, волей которых он мог быть лишен номенклатурных перспектив, которые сами могли задать ему непростой вопрос и не принять в ответ набора пустопорожних энергичных фраз. Свою враждебность Лужков запомнил как враждебность к нему со стороны депутатов. И мстил им всю оставшуюся жизнь.
Полятыкин стал орудием этой мести. По-лакейски приняв мнение хозяина за свое, он выставил Моссовету абсолютно бредовый счет за те грехи, которых сроду не существовало. Полятыкин налгал мелко, бессистемно, бесталанно. Поэтому нет нужды разбираться в этих нечистотах. Если собрать по книге все упоминания Моссовета и относящихся к нему фраз, можно обобщенно сказать, что все это — чушь собачья. Не было в Моссовете никакой комиссии “по гласности”, не было победы “демороссов” в райсоветах с преимуществом в 2/3, а в Моссовете 1/2 (все было наоборот), никогда не отчитывался Лужков перед депутатской сессией и т. п.
Одна лишь деталь подробнее. Полятыкин выдумал такую картинку с первой сессии — жидкий остывший чай в моссоветовском буфете, которого там сроду не было (буфет вообще был в Общественном центре МК и МГК КПСС, что стал потом парламентским центром на Цветном бульваре). Зато с чаем лужковского будуара, заваренным от таких же пакетов, промашки не дал — запомнил. Такая вот лакейская избирательность памяти.
В книге на вопрос Лужкова “Как тебе удалось так быстро переделать статью о власти, что там все переменилось?” автор отвечает: “Так я же профессионал”. Вот так откровенно! Такого рода холопий “профессионализм”, действительно, царит среди лужковской дворни.
Лужков и Полятыкин нашли друг друга не только в ненависти к Моссовету, Горбачеву и народному контролю. Книга переполнена грубостями, отточиями матерных слов и прямо непечатными пакостями. Именно здесь Лужков готов признать за собой “дефектик”: “Никак не отучусь материться, хотя, признаюсь, никогда и не пробовал”.
Дружок Лужкова декламирует ему по телефону похабную частушку про “сладкий фаллос” и мэр его прекрасно понимает. Читателю же будет непросто расшифровать ребус, который номенклатурщики разыграли в полятыкинском сюжете.
Присутствие по соседству строк о молодой супруге мэра делает пакость еще более отвратительной. Хоть бы из приличия опустили бы в книжке упоминание о женщине, о которой только и можно сказать, что она была молода, а потому как-то особенно завлекает Лужкова к домашнему очагу. Игривые намеки могут вызвать у доверчивого читателя предположение, что мэр женат на даме с внешностью и фигурой манекенщицы. Чтобы развеять иллюзии, рекомендуем взглянуть на семейные сцены четы Лужковых в журнале “Лица” (№ 5, 1997) и убедиться, что Юрий Михайлович подобрал себе в спутницы совершеннейшую свою копию.
* * *
Есть в книжке картинки с натуры, которые характеризуют Лужкова и его окружение точнее, чем любая критическая зарисовка.
Вот входит к Лужкову управделами Шахновский с огромной папкой бумаг. Лужков ему: “Уйди, Василий”. Шахновский: “Ну тогда в лифте”. Лужков: “В лифте — пожалуйста…”. Что это, диалог “шестерки” с “паханом”? Наверное, именно так. У них так принято. Подчиненный либо холоп и лизоблюд, либо — за порог его!
А вот и еще одна оговорка. Тут рассказ о том как некий провинциал упрашивал полятыкинского дружка о том, чтобы тот отдал ему фотографию, где он снялся с Лужковым. На вопрос “зачем?” провинциал ответил: “Мафии покажу, пусть видят с кем ты, мой лучший друг, сфотографировался…” Сразу понятно, кто у мафии пользуется авторитетом.
Одно небезынтересное совпадение. Студенческого товарища Лужкова звали Витей Березовским. Не Борисом. Но Лужков учился на нефтехимическом факультете и Боря Березовский в конце концов по локоть залез в нефтяные дела, Лужков специализировался на автоматизации производства, и Боря Березовский хоть и учился в лесотехническом, но потом работал по тому же профилю, что и Лужков. Выходит, по одной тропке идут? Дойдут ли к общему финишу вместе — до тюремной камеры?
Вот просто удивительный пассаж по поводу жертв разборки ОМОНа с демонстрантами у Останкино в 1992 году: “…зная отношение Ю.М. к подобного рода эксцессам, убежден: если бы кого-то и пристукнули — никто бы не узнал, труп, как будто живого нарушителя забрали бы в отделение — и только его и видели. Утрируя, я на работе ребятам сказал: омоновцы его так бы пришпилили к телеграфному столбу или к стене, что в течение недели никто бы не догадался, что это труп”.
Вероятно все именно так и было, как рассказал тут садист-журналист. Проболтался, поганец, снова. Были, были трупы; ОМОН убивал по приказу Лужкова и скрывал преступления, как описал это Полятыкин.
И про Храм Христа Спасителя Полятыкин прямо проговаривается: “…невозможно построить такого монстра, не запустив руку в государственную казну.” “Монстр” — это чудовище, “запустить руку в казну” значит — украсть. В переводе с полятыкинского фраза означает: чтобы подсунуть Москве чудовище под видом Храма, Лужкову пришлось обворовать казну. Опять проболтался, холоп!
Еще одна оговорка. При закладке того же Храма на торжественной церемонии журналист пристает к мэру с лакейским вопросом: “А где вы так научились хорошо держать мастерок?” Лужков отвечает, что сложил несколько фундаментов на дачах у друзей. Но фундаменты не кладут из кирпича, а значит не используют при этом мастерок! То ли журналист сочинил непрозвучавшие слова, то ли Лужков неизвестно где и что складывал своим мастерком. Вообще неплохо было бы найти таких друзей, у которых Лужков служил чернорабочим… Не у Гусинского ли?
Прав автор, в его книге мы имели дело не с человеком, а с явлением. Явлением, включающим в себя физиономии Ельцина, Лужкова, самого Полятыкина, двойной стандарт, матерщину, коррупцию, лакейство, садизм, вранье, непрофессионализм и многое другое. В том и ценность холопьих писаний — в них явление можно разглядеть во всей его мерзостной полноте.
Друг студентов, бедняков, мертвецов
“Друг студентов, малоимущих и мертвецов”, — примерно так был отрекомендован публике автор книги “Мы дети твои, Москва” Ю.Лужков. Именно эти слова прозвучали на одной официозной презентации.
Книга представляет собой весьма посредственную работу, выполненную, как и все, что делает Лужков, с большим внешним блеском и внутренним пороком.
Первый порок состоит в том, что книга наполовину состоит из иллюстраций — фотографий старой Москвы и новостроек. В этот фотомузей вставлены страницы с литературным опусом Лужкова, набранные невероятно крупным шрифтом. Для обеспечения большего объема книги практически каждое предложение опуса отделено абзацем.
В книге Лужкова наличествует обилие исторической информации, которую самостоятельно Лужков ни получить, ни оценить не смог бы. Скорее всего, ему помогали, но помогали явные дилетанты. Изложение исторических фактов ведется бессистемно и бесцельно.
На низкое качество и низкую концентрацию интеллекта в книге указывает использование ранее опубликованных материалов, не скрепленных какой-либо общей идеей.
И бумага снова уж больно хороша…
Литературный жанр книги Лужкова чем-то напоминает труды Л.Брежнева “Малая земля”, “Возрождение” и “Целина” или Б.Ельцина “Исповедь на заданную тему” и “Записки президента”. Уж не из той же команды “литературных негров” набрал Лужков себе помощников?
Если и из той, то основательно поработать им не удалось. По крайней мере, между занятными детскими воспоминаниями и приглашением на работу в Исполком Моссовета зияет почти полувековой провал. Оно и понятно. Не только Лужкову, но и многим другим персонажам застоя, числящимся сейчас профессионалами в управлении и производстве, есть о чем умалчивать. Расскажешь — стыда не оберешься.
Второй явный огрех книги — неаккуратное отношение к фактам. Они воспроизведены Лужковым такими, какими он решил их запомнить. Вот только многое из описанного им можно проверить и убедиться, что память мэра (как и совесть) серьезно пострадала от той установки (скорее психической, чем политической), которой он придерживается сегодня.
Например, Лужков пишет о своем назначении председателем Исполкома Моссовета на депутатской сессии 26 апреля 1990 года. Достаточно взглянуть в стенограммы, чтобы понять, что у Лужкова действительно что-то с памятью не в порядке. Между тем, ему было легко дать задание своим многочисленным подчиненным, которые без труда извлекли бы стенограмму сессии из архивных анналов. Тогда не было бы очередного обвинения во лжи, которое мы вполне обосновано предъявляем нашему антигерою. Лужков мог бы также подкорректировать историю, обыграв зафиксированные стенограммой слова в свою пользу. Но то ли Лужкову и его борзописцам было лень этим заниматься, то ли избирательная кампания требовала спешного издания душещипательной книжки…
