Ознакомительная версия.
Спас положение Гриша. Не знаю, как бы все сложилось, если бы он не приехал, не заказал заранее ужин, не разрядил обстановку. Видно, нервы сдали, но меня в тот вечер раздражало все: Осина жена, какая-то провинциальная суета, этот стол «а-ля рюс» с непременной водкой и селедкой. Я не пью и никогда не пила этот яд, но так полагается после семнадцатилетней разлуки. Нам всем надлежит напиться, упиться, лишившись всякого рассудка, рыдать друг у друга на плече. Таковы правила и традиции. Я понимала, что нельзя даже помыслить, чтобы этого не произошло.
Катя так и не приехала со своей Камчатки, хотя Иосиф сказал, что оповестил ее.
Видимо, он мало с ней общался, потому что не мог определенно ответить на мои расспросы о ее жизни, семье, дочери. Но я все еще надеялась, что все как-то образуется, уладится и мы с Олей все же окажемся в атмосфере семейного тепла. Хотя первые признаки того, что этого так и не случится, уже были налицо.
Особенно докучало повышенное внимание советских властей. Они быстренько все решили за меня: в какой школе учиться Оле, где нам жить (была предоставлена прекрасная квартира в доме ЦК на улице Алексея Толстого, от которой я тут же отказалась), заставили подписать документы на восстановление советского гражданства. Словом - от чего уехала, к тому и приехала. Мне устроили пресс-конференцию, о которой я не просила, с заранее заготовленными вопросами и ответами, без иностранных журналистов. Я все же постаралась использовать эту возможность для того, чтобы раз и навсегда объяснить, что мое возвращение продиктовано только личными, а не политическими мотивами, и попросить прессу впредь оставить меня в покое».
Из выступления Светланы Аллилуевой на пресс-конференции:
«Прошу вас всех понять, что я вернулась в город, где родилась почти 59 лет назад. Здесь моя школа, мой университет, мои друзья, дети, внуки. Я наконец дома. Что вам еще? Что я должна объяснить? Меня приняли с великодушием, с доброжелательностью, которой я даже не ждала. Нас приняли, как принимали блудного сына в библейские времена. Я бесконечно благодарна».
Конечно, далеко не все чувства были высказаны ей тогда перед журналистами. Все было гораздо глубже, сложнее и трагичнее.
Из интервью Владимира Аллилуева:
«Светлана призналась мне, что все эти годы ее не покидало чувство вины. Сколь она ни старалась, у нее не получалось жить так, как американцы, наслаждаться жизнью, как они. Жизнь за границей утратила для нее смысл. Хотела жить среди интеллигентов, писателей, художников, заниматься сочинительством, языками, историей, но не вышло. Сложилась ли ее жизнь? Не знаю. То, что у нее была куча мужей, это ее дело. У нее трое детей: сын -профессор, дочь - вулканолог, еще одна дочь есть. Конечно, на ее судьбе, как на всей нашей семье, лежит отпечаток близости к Сталину. Это наш общий крест. А у нее еще и характер от отца и матери - резкий, неуступчивый, несдержанный. Какое уж тут тихое семейное счастье в окружении любящих и любимых родственников?
Возвращение в Москву у Светланы сразу не заладилось. Она нормально общалась только со мной, нашим двоюродным братом Сашей и сыном Василия Александром Бурдонским. Повидалась-то почти со всей многочисленной родней, да только лучше бы этого не было. Со всеми переругалась, перессорила между собой. Сын Якова Евгений Джугашвили рассказал мне, что их семья, в которой просто царил культ Сталина, с почетом и уважением приняли свою родную тетку. И его просто потрясло, что через некоторое время в военную академию, где он служил, пришло письмо от Светланы, где сообщалось о побочных незаконных доходах полковника Джугашвили, о его жизни на широкую ногу, было требование разобраться. Хорошо, что это были уже не «старые добрые времена» и никто не обратил на письмо внимания. Она и мне наговорила массу гадостей про сына Иосифа и его жену».
С Иосифом сложилось хуже всего. Даже спустя много лет в общении с нами Светлана Иосифовна не могла скрыть неприязни к его жене, своему внуку Илье, а главное, она была уверена в том, что сын по заданию КГБ специально своими звонками и слезными письмами «выманил» ее в Москву.
Из интервью Иосифа Аллилуева:
«Знаете, когда мы стали перезваниваться и она заговорила о возможном возвращении в Москву, я оказался в сложном положении. Я же не мог сказать матери, чтобы она не приезжала. Сиди, мол, и не рыпайся. Если бы я так сказал, то не знаю, что было бы. Но я и не уговаривал. Лишь пару раз высказал мысль, что живут же люди как люди, вместе с семьей, а не через океан. Может быть, это и было воспринято, как «выманивание».
Когда она приехала, то тут начались просто чудеса. Я никогда и никому этого не рассказывал. К тому времени прошло 17 лет, как мы были оставлены, выросли в этой стране, анев Америке. И тем не менее с ее стороны не было даже намека на чувство вины за то, что устроила нам сложности, неприятности. Может быть, и жизнь была бы у нас другая. Никакого раскаяния, а, наоборот, был произведен «смотр войскам»: квартира не такая, жена не такая, сын не такой. Короче, пошло-поехало. Мне ее фраза запомнилась: «Я вернулась к тому, от чего уехала!» А к чему ты хотела вернуться? У нас ничего не изменилось.
Потом был просто безобразный эпизод. В партком института, где я тогда готовился защищать докторскую диссертацию, от матери пришло письмо, напечатанное на машинке с двух сторон страницы через один интервал. Представляете, как много! Там говорилось, что я карьерист, приспособленец, пролезший в партию антисоветский человек. Она требовала исключить меня из партии, лишить всех ученых степеней и званий, а после всего этого выслать на Сахалин. Конечно, это было бы смешно, если бы не было так грустно: вернулась из Америки, чтобы бороться за чистоту коммунистических рядов.
Хотя время было уже другое, но на парткоме все же разбирались. Резюме было такое: спокойно живите, работайте, а матери посоветуйте обратиться к психиатру. Между прочим, попади такое письмо в другую пору и в другие руки, еще неизвестно, чем бы кончилось. Вот такая мерзкая история.
Больше мы не виделись. Так и не пришлось просто вдвоем посидеть, поговорить.
Думаю, что уже и не увидимся. Знаете, когда человеку уже под 60, как мне сейчас, ему родители не очень-то уже и нужны. Да и потом все так запутано, столько всего было сказано и написано, что строить на этом какие-то новые взаимоотношения уже просто невозможно.».
«Возвращение» Светланы Аллилуевой в Москву длилось всего месяц. Она очень лаконично и явно неохотно вспоминала об этом времени в разговорах с нами. Быть может, пришло позднее осознание своих новых ошибок в отношениях с родственниками, а может, наоборот, окончательно уверилась в своей правоте и непогрешимости. Не нам ее судить.
Можно сказать лишь одно: человеку свойственно представать перед собеседниками таким, каким, по его ощущениям, он соответствует уже сложившемуся образу. Мы видели в Светлане Иосифовне человека тонкой душевной организации, трагической судьбы, неуемного характера. Такой она и была с нами.
Обо всем остальном предстояло судить по самым разным фактам, событиям, свидетельствам.
В результате всех семейных неурядиц, родственных разборок и склок с властями мать и дочь оказались в Москве так же одиноки, как и на чужбине. Светлане постоянно казалось, что за ней следят, подслушивают ее телефонные разговоры, постоянно преследуют журналисты. Справедливости ради надо сказать, что подчас за такой негласный надзор она принимала, быть может, несколько повышенное внимание властей.
Предложили, например, отличную квартиру в элитном доме на улице Алексея Толстого в Москве, а Светлана отказалась, сказав, что не желает жить среди партаппаратчиков и кремлевских чиновников.
Для учебы Ольги были предложены несколько лучших столичных школ, но ни одна не устроила - всюду мерещилась «советская казарма». Меж тем учителя, беседовавшие с дочерью, были поражены ее вопиющим невежеством и неуживчивым упрямым характером.
В Москве Светлана пыталась восстановить отношения с некоторыми старыми друзьями, бывшими коллегами, но и это не удалось. Люди сторонились ее. Известно лишь о встрече с Федором Федоровичем Волькенштейном, человеком, которому она посвятила свою первую книгу «Двадцать писем к другу».
Из интервью Светланы Аллилуевой:
«Этот месяц был сплошным кошмаром. Меня все время мучила мысль: зачем мы приехали сюда? Это было каким-то неоправданно опрометчивым шагом, идиотством каким-то. Я сама навесила на себя старые цепи. Между прочим об этом же мы говорили и с Федором Федоровичем Волькенштейном, Фефой, как я его называла. Это были его слова: «Зачем ты приехала сюда? Мы все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети и без тебя в порядке. Что тебе здесь делать? Позволять и дальше, чтобы тебя использовали для пропаганды? Ведь тебе этого не нужно?» Мне нечего было ответить. Я была не готова сказать ему, что мы уедем. Еще надеялась.
Ознакомительная версия.
