С бешеной быстротой — около 1.800 оборотов в минуту — мы бежим по льду к намеченному месту старта посреди фьорда. Вдруг мы видам, что лед трескается далеко впереди нас и вода бьет водопадом.
В один миг машина бросается в глубину фьорда, прямо на ледник, и развивает скорость до крайних пределов — 2.000 оборотов. Это было одним из самых захватывающих моментов. Пилот сидит у руля. Если бы он сидел за столом и завтракал, то едва ли был бы спокойнее. Но по мере того, как скорость растет, — и мы приближаемся к леднику с бешеной быстротой. Мы несемся по льду с быстротой бури. Скорость растет и растет, и вдруг… да, внезапно, происходит чудо. Резким рывком поднимает он аппарат вверх со льда. Мы в воздухе. Мастерски сделано! Мне кажется, что я ясно слышу, как напряженное состояние всех оставшихся внизу и с затаенным дыханием смотревших на нас разрешается облегченным «А-ах!» — чтобы затем вылиться в бурный клик восторга.
Обе огромные птицы начинают вместе свой полет к неведомому…
Глубокая и искренняя благодарность моим пятерым сотоварищам, которые все добровольно бросают жизнь на чашку весов, благодарность за то, что страшное ярмо снято, наконец, с моих плеч, снято и исчезло навсегда насмешливое презрение, которое мне столько раз приходилось чувствовать за два последних года при моих постоянных неудачах. Даже если бы мы рухнули вниз, тут, на этом месте, то все же с нашего предприятия нельзя было бы уже сорвать печать серьезности.
Мы быстро летим вдоль северо-западного берега Шпицбергена, где море под нами совершенно свободно ото льда.
Через час полета мы находимся на траверзе Амстердамского острова. Но здесь нас встречает неприятный туман, густой, как каша. Сперва он идет на нас клочьями с северо-востока — сырой и холодный. Затем гуще и гуще. Тем временем пилот берет руль высоты, и мы летим как бы над шерстяным одеялом.
От вершины Амстердамского острова мы направляемся к северу, в царство тумана. Ледяное поле колоссальных размеров лежит перед нами. Целых два часа мы летим над ним, на расстоянии добрых 200 километров. Время от времени мы пролетаем над крохотным просветом в нем, и я получаю представление о характере лежащей внизу местности. Такое странное положение вещей продолжается впредь до самого 82° северной широты.
Немного после восьми часов туман расходится и вдруг, в одно мгновение, исчезает, как под влиянием волшебства, а под нами и впереди нас открывается огромная сверкающая поверхность, знаменитый сплошной лед.
Сколько несчастий на протяжении ряда лет ты ни приносило, о, бесконечное белое пространство, каких только лишений и каких только бедствий ты ни видало! Но ты также повстречалось и с теми, кто поставил ногу на твою выю и силой бросил тебя на колени. Не припомнишь ли ты Нансена и Иогансена? Не припомнишь ли ты герцога Абруццкого? Не припомнишь ли ты Пири? Не припомнишь ли, как они шли по тебе и все же, хотя ты и сопротивлялось, поставили тебя на колени. Тебе следовало бы отнестись с уважением к этим молодцам! Но что ты сделало с теми, которые держали путь прямо в твое сердце, чтобы никогда больше не вернуться домой? Куда ты их девало, спрашиваю я. Никаких следов, никаких знаков — только одна бесконечная белая пустыня!..
Я никогда еще не видел ничего более пустынного и унылого. Я думал, что изредка покажется какой-нибудь медведь, который хоть немного нарушит это однообразие. Но нет, — абсолютно ничего живого. Если бы я знал это, то, пожалуй, захватил бы с собой блоху, только для того, чтобы иметь рядом хоть что-либо живое!
В 1 час 15 минут утра в ночь на 22-е мы долетели до первого свободного ото льда пространства, сколько-нибудь значительного по размерам. Это была не полынья, а целое озеро с узкими рукавами, расходившимися по различным направлениям. Оно давало нам первую возможность спуска. Так как Фохт сообщил, что половина всего запаса бензина уже использована, то мы нашли нужным попробовать спускаться. Поэтому мы решили сделать необходимые наблюдения для определения своего местонахождения.
Теперь возник вопрос, куда нам спускаться? Разумеется, спуск на воду был самым безопасным, поскольку дело касалось самого спуска, но тут опять явилось возражение, что лед может закрыться и раздавить нас раньше, чем мы успеем снова подняться на воздух. Поэтому мы все были согласны с тем, что, поскольку встретится возможность, мы будем садиться на лед. Для того, чтобы обследовать местность как можно тщательнее, мы начали спускаться большими спиралями. Во время этого маневра в заднем моторе начались сильные перебои, и это изменило все положение. Вместо того, чтобы выбирать, мы должны были брать то, что подвертывалось. Машина была еще слишком тяжела, чтобы держаться в воздухе с одним мотором. Необходимо было спускаться без промедления.
Мы спустились так, что лед затрещал и захлюпал. Для нас было счастьем, что мы опустились среди сала, потому что оно несколько замедлило нашу скорость, но, с. другой стороны, это ослабило маневренную способность аэроплана. Мы проносимся мимо тороса на правом берегу. Машина кренится и уклоняется влево, так что несущая поверхность почти касается тороса, проносится над ним и вздымает высоко кверху лежащий на нем снег. Берегись!
Мы несемся на другой торос с левой стороны; он выглядит еще более внушительным и грозным. Убережемся ли мы от него? Каждое мгновенье я ждал, что левое крыло разлетится вдребезги. Скорость нашего бега теперь быстро убывала в толстом слое мелкого льда, и мы остановились в глубине рукава, почти уткнувшись носом аппарата в торос. Чуть быстрее, и мы разворотили бы себе нос!
Пока-что все хорошо. Мы еще живы.
Во в любой момент и без всякого предупреждения наше свободное пространство между льдами могло снова закрыться и раздавить нас, как давят орех щелкунчиком. Чтобы предохранить себя от этого, мы решили вытащить аэроплан на торос, у которого мы находились.
С первого взгляда это могло показаться безнадежным. Сперва нужно было снести прочь торос, а потом устроить наклонную плоскость. Но чем, собственно, мы будем работать? Мы рассчитывали опускаться на годный для этой цели лед и подниматься с удобного же льда. Такого же положения, в каком мы оказались, никто и во сне не видал! — Итак, мы начали с осмотра наших инструментов, выбирая подходящие: три финских ножа, один большой нож, один топорик, один якорь для льда, в случае нужды могущий сойти за кирку, и, наконец, одна большая и одна маленькая лопата. Просто невероятно, чего только человек не сделает, когда его понуждают к этому обстоятельства. Перед нами был только один выход, и он заключался в том, чтобы отвести машину в безопасное место, а для достижения этой цели нужно было срыть прочь торос и выравнять льдину, хотя бы нам пришлось работать просто голыми руками.
Так как мы были совершенно неопытны в такой работе, а она свалилась на вас совершенно неожиданно, то вначале мы работали несколько неуклюже. Но мы вложили в работу всю свою волю, и при невероятной выдержке нам удалось разделаться с торосом. Позднее мы срывали подобный торос в баснословно короткое время.
4-го июня в два часа утра мы начади эту работу и работали целый день. Когда к вечеру мы закончили расчистку и подготовку поля, спустился туман и помешал нам стартовать. Немного позднее началась оживленная подвижка льда, а ночыо он стал вздыматься и напирать со всех сторон. Вокруг нас свистело и завывало, и лед начал зажимать аэроплан в тиски. Дитрихсон вооружился алюминиевой штангой четырех метров длины и с ее помощью превратился в выдающегося работника. Омдаль работал штативом от кинематографического аппарата. Штатив был очень тяжел и оканчивался тремя острыми, окованными железом ногами. Поэтому каждый удар им был тройной удар и производил чудовищный эффект! Рисер-Ларсен был единственным, кто привез с собой резиновые сапоги и вот, подтянув их до самого пояса, он выделывал прыжки, поразительные по своему сокрушающему действию.
Борьба продолжалась целую ночь, и когда наступило утро, мы еще смогли, бросив взгляд кругом, увидеть, что поле битвы осталось за нами. Но во время этой битвы толстый старый лед значительно придвинулся к нам навстречу. Повидимому, в особенности «Сфинкс» точил на нас зубы. Это был страшный торос футов тридцати вышиной, изумительно напоминавший сфинкса!
Подвижка льда замкнула полынью и совершенно испортила всю нашу работу по устройству места для старта. Весь день 5-го июня стаял промозглый и густой туман и моросило. Время от времени лед пищал и потрескивал, как-будто обращая наше внимание на то, что он еще существует и не совсем расстался с нами. Что же оставалось тут делать?
Со своей обычной энергией Рисер-Ларсен отправился после обеда в экскурсию через торосы, в сопровождении Омдаля, чтобы посмотреть, нельзя ли будет найти какое-нибудь другое место, которое можно было бы приспособить под стартовую площадку. Они уже повернули, чтобы итти домой, как вдруг туман, который все время мешал им видеть, внезапно рассеялся, и что же оказалось? Они стояли среди единственной равной льдины, которой можно было бы воспользоваться! Она была не совсем ровная, но из нее можно было при усердной и терпеливой работе приготовить поле для разбега, Они вернулись домой, веселые и полные надежд, и сейчас же по адресу «Сфинкса» загремела бодрая песня.
