— Алик, Алик! Что с тобой? Алик, что с тобой?
Сознание ко мне вернулось сразу, и я услыхал, как Сашка Винокуров, стоя справа, растерянно зовет меня по имени. Я не чувствовал, как лейтенант перетащил меня на нашу сторону, и сейчас я лежал животом вниз на склоне канавы, где-то между рощицей и моими ящиками с минами. Локтями я упирался в землю, ладони мои прикрывали зажмуренные глаза. Внутренней частью правой ладони я чувствовал, что правый глаз неестественно сильно выдается вперед, отчего внешняя часть глазной оболочки касается мозолей на согнутой ладони. В левом виске и правом глазу жгло резкой болью. "Вошла в левый висок и вышла через правый глаз", — равнодушно подумал я.
— Алик! Что с тобой? — опять услыхал я.
Слева за моей спиной, на валу, продолжали зло огрызаться два автомата и пулемет. Кроме этих стволов, во врага больше никто не стрелял. Я простонал и услыхал вопрос Винокурова:
— Алик, тебя эвакуировать?
В сознании возникла недавняя картинка: темная масса боевиков находится, накапливаясь, за валом, ждет своего часа. "Сейчас прорвутся", — отрешенно подумал я, но голос сказал устало и спокойно:
— Со мной все нормально. Иди к пулемету.
Рядом со мной несколько раз хрустнул снег под ногами лейтенанта, и через секунду я услыхал собранный и твердый голос Винокурова :
— Хорошо. Я пошел.
Он спрыгнул на дно канавы и начал подниматься к тропинке. Звук его шагов затерялся в грохоте перестрелки. Но до пулемета лейтенант Винокуров так и не дойдет. Когда он приподнимется над гребнем, в лоб ударит пуля и выйдет через затылок. Тело лейтенанта рухнет на склон вала и скатится вниз на тропинку. Через несколько минут он скончается, не ощутив никакой боли и мучений.
В моем сознании продолжали появляться равнодушные и как будто чужие мысли. Я продолжал лежать на склоне, тупо ожидая чего-то неизбежного и слушая звуки перестрелки... "Так. Вошла в висок и вышла через глаз. Повреждены лобные пазухи. Минут через пять будет болевой шок — и тогда все. Пока я в сознании, надо посчитать до десяти. Раз, два, три. Раз, два, три… Понятно, висок, левый глаз и правая глазница. Досчитать до десяти не получается. Надо пойти за лопатой. Да, я же утром отдал лопату связистам — сейчас ее не найдешь".
Я пришел в чувство от того, что лицом я лежал на мокром и рыхлом снегу, который мерзким холодом обжигал кожу. Моя правая рука была вытянута вперед, а левая согнута в локте и подобрана подо мной. Правая нога тоже была вытянута назад, а левая нога согнута в колене и подана вперед. Мне это положение что-то напомнило, но я так и не вспомнил что именно.
"Надо вперед. Надо ползти". И я опять двинулся вперед. Несколько раз я терял сознание, затем это сознание возвращалось ко мне и я продолжал ползти и ползти, насколько мне позволяли навалившиеся слабость и усталость. Раны на голове ныли тупой болью. Между повязкой и кожей образовывалась подсыхающая корка, но кровь постепенно наполняла правую глазницу, пленка прорывалась и кровь сразу заливала лицо тепло и неприятно. Ползти теперь уже приходилось по-пластунски, отчего вся одежда насквозь промокла. На мне были надеты лишь летнее обмундирование и теплое нижнее белье. От холода тело била крупная дрожь.
"Вот выйду к своим — там и согреюсь. Главное — не попасть к боевикам”.
Опять подводило сознание: то оставляло бренное тело, то возвращалось обратно. Тогда я вновь вслушивался в ночь и полз к шипению ракет. Вокруг то затихала, то усиливалась беспорядочная перестрелка. Нельзя было точно определить, где свои и где чужие. Единственным ориентиром для меня были взлетающие ракеты. У нашей пехоты практически не было ни ночных прицелов, ни ночных биноклей. Зато осветительных ракет — навалом, и это было мне очень даже на руку. Плохо было то, что сильно доставал собачий холод, который пронизывал все тело, кроме ступней. Они были в шерстяных носках и валенках.
Внезапно я уперся руками не в податливые стебли камыша, а в какой-то куст. Я попробовал обползти его справа или слева, но только натыкался на такие же кусты. "Ага. Это те заросли между Златозубовым и пехотой. А где-же наши? Через года слышу… блин, когда ты заткнешься." Почему-то мне не получилось догадаться отползти назад из этого тупика, и я продолжал нащупывать руками проход между кустами, пока опять не провалился в пустоту...
Сознание медленно и вновь влезло в мое тело, и впереди я услыхал чью-то речь. Кто-то невидимый громким шепотом материл кого-то. Мат был не такой уж отборный, но, главное, произносился без акцента, на чистом русском языке. "Так. Это наши. Теперь нужно, чтоб они меня с испуга не подстрелили. Надо встать и позвать на помощь". Я еще полежал немного, выжидая, пока говоривший не отведет душу полностью. Когда наконец-то его шепот затих, я медленно поднялся на ноги, руки сами собой выставились перед лицом, и сквозь стиснутые зубы я позвал:
— Эй, помогите! Помогите!..
К большой моей радости, я услыхал настороженный голос:
— Ты хто?
Я стал медленно процеживать сквозь челюсти тягучие слова:
— Я — а-а — ста-а-арший лейтена-
а-ант Зарипов.
Сразу же последовал другой вопрос:
— Ты откуда?
— Я из спецна-аза.
Впереди никак не унимались:
— Назови первую букву фамилии своего командира батальона!
То ли от холода, то ли от контузии, но у меня никак не получалось вспомнить нужную букву, и я сказал все, что вспомнил о комбате:
— Мой командир батальона — майор Перебежкин.
Впереди послышалась возня, и все тот же голос соизволил сказать:
— Ну ладно. Иди сюда.
Меня это разрешение почему-то взбеленило:
— Так и сяк вашу мать! Я не вижу. Я ранен.
Теперь уже не спереди, а откуда-то справа раздался возглас:
— Это Алик!
И оттуда ко мне побежали несколько человек. Я сразу узнал голоса майора-замполита, Валеры Златозубова и контрактника Чернова. Подбежавшие подхватили меня под руки, и вовремя: ноги стали как ватные и начали подкашиваться.
— Как там первая группа? — спросил я.
— Рассеяна по кушерям, — сказал мне Валера.
— А сколько времени?
— Полшестого, — снова ответил Валера. Меня под руки вели куда-то.
Из всех имеющихся войск как на валу, так и в штабе группировки, ни одно подразделение так и не пришло на помощь четырем офицерам и одному контрактнику, насмерть вставшим на пути рвущегося в Чечню отряда Салмана Радуева.
Боевики "прорвались" на рубеже обороны первой группы первой роты. Возьми они чуть вправо или влево, просто перескочили бы через вал и не встретили бы никакого сопротивления. Но военная судьба распорядилась иначе, и боевики Радуева пошли в лобовую атаку на несколько автоматов. До границы Ичкерии оставался всего один километр, но именно этот километр дался боевикам очень тяжело. Как чеченцы, идущие в атаку, были убеждены в своей вере — защитить любой ценой свободу Чечни, так и четверо офицеров и один контрактник спецназа ГРУ, ставшие насмерть на пути боевиков, тоже были правы в своей вере — защитить Россию как единое государство. И столкнувшись в яростной и беспощадной схватке как чеченские бойцы, так и русские солдаты, умирали с верой, что их смерть будет не напрасной и Родина будет спасена. Хотя на самом деле, убивая друг друга, мы убивали с каждым человеком еще одну частицу своей единой Родины. Слепые в своей ненависти, лютые в своей ярости, безудержные в своей мести, мы расстреливали в упор, разрывали на бесформенные куски мяса, забрасывали гранатами, убивали, убивали и убивали самих себя...
Через несколько минут после начала боя на позиции десантников у моста прибежали сначала двое солдат, а затем один офицер и еще двое бойцов. Как потом рассказывал обладатель постового тулупа, "они были, мягко говоря, в панике". Это была подгруппа из 8-го батальона, которая должна была прикрывать правый фланг первой группы первой роты третьего батальона. А еще через несколько минут позиции десантников были обстреляны из гранатометов и автоматов. Небольшая группа боевиков, подобравшаяся незамеченной, обстреляла десантников, чтобы те не смогли прийти на выручку отстреливавшимся разведчикам. В результате обстрела были ранены несколько человек; среди них был тяжело раненный выстрелом из противотанкового гранатомета полковник, все эти дни ходивший в постовом тулупе из барашка. Единственным убитым на позициях десантников оказался солдат по фамилии Коленкин...
«РУССКИЙ ОРДЕН» В ЦК ПАРТИИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
Валерий Ганичев
3 июня 2002 0
23(446)
Date: 04-06-2002
Author: Валерий Ганичев
«РУССКИЙ ОРДЕН» В ЦК ПАРТИИ: МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ (Беседа с Владимиром БОНДАРЕНКО)
Владимир БОНДАРЕНКО. Как начинался твой русский путь, Валерий Николаевич? Казалось бы, комсомольская молодость, быстрая карьера в ЦК ВЛКСМ — как тут осознать себя русским? Все тогда распевали песенку на слова Роберта Рождественского "Наш адрес не дом и не улица, наш адрес — Советский Союз", все считали себя просто советскими, даже в паспорт собирались внести графу "советский". С утра до вечера твердили и по радио и по телевидению, что все мы "родом — из Октября". И до 1917 года не было ничего путного, ничего хорошего. И вдруг не откуда-то снизу, с отброшенных историей замшелых островков уцелевшей лапотной Руси, а в кругах молодых коммунистических лидеров, военных, ученых, заговорили о соборности, об особом пути России, о тысячелетней истории. Вас назвал своим главным идеологом первый космонавт мира Юрий Гагарин, что и послужило концом вашей блестящей номенклатурной карьеры. И это была русская национальная идеология. Как ты сам к ней пришел? Что побудило тебя искать русский путь в советском обществе?
