Мы тосковали по дождю, по облакам, по холоду и влаге, мы, северяне, и люди с больной душой. Дождя не было. Его не принесла и осень. И новое лето началось так же. Досужие прорицатели предсказывали бездождье на семилетие. Газеты призывали экономить воду. А в пыльных полях, как в печной золе, лежало невсхожее зерно… Так было…
Как знать — не хотела ли природа что-то немо сказать сим знаком и значением, заставить оглянуться нас, таких умных-разумных, уже расщепляющих ее атомы, как лучину, не желающих понимать счастье обычного дождя? Кажется, она еще только предупреждала…
Пришел ветер и стена тучи встала серо, широко и влажно. Стена темнела и высилась, и уже дышало оттуда холодом и мраком, и было что-то безнадежно-радостное, восторженно-глухое там, в глубине, над и за отемненным горизонтом. И это восторженное росло, а неизбежное надвигалось, уже доносилось сюда в коротких пылевых вихрях, шальных порывах, скакало по дорогам, заставляло тревожно переговариваться вершины тополей. Ждали, свинцовели окна, напряженно хмурились крыши. Во всем было словно боязливое ожидание-предвиденье и больше всего в лицах детей и старух. И вот, наконец, дошло, — когда тронулись, задышали, согнулись и понеслись все в одну сторону белые от страха тополя, и неуловимый свист, как от чего-то размахнутого сплеча, пронесся над землей, мелькнул в небе, и все началось, смешалось, хлынуло бешеным ливнем, раскачиваясь в плаче, радости, боли и безотрадности.
И — ах, как хорошо было видеть — осязать чувство растерянной принимающей дождь Земли и гневно любящего хмурого неба…
И еще в дополнение:
…Идет дождь, и все, как куры, спрятались, забрались под карнизы, сгрудились под свесами, сплотились под тесными крышками у входов в магазины. Противен городской житель своей боязнью холода, непогоды, ветра.
Один человек все-таки идет, подставляет ладони дождю. Мокрый, облипший — нечего терять, но самый, наверное, умный из всех, самый счастливый.
И еще… Не помню, возле какой станции метро. Две старухи разминулись у входа.
— А что б ему, этаму даждю… Что б ему… — первая, спешащая в укрытие.
— А ты, матушка, чай с ума сошла, без хлеба, видать не сидела… До старости дожила. Дождь проклинать! Нет стыда-то у тебя… Дождь-то ведь — хлеб…
Золотой дождь… Я так и не понял его, сколько ни искал от расхожих частностей до горных дуновений. И не найти, наверное, как эти дуновения, как не проследить запредельный полет мысли до громовой стрелы замысла. Но всегда есть благодарная и благодатная почва у художника — человечество, по каплям собирает он с ее поверхности, из ее глубин святую и чистую влагу. И счастлив художник, когда его туча разверзается золотым дождем, и восходит под ним не сорняк и плевел, но улыбчивые цветы счастья и добра.
Оформление З. Баженовой
Автор имеет в виду картину «Динарий кесаря».
Смотрите книгу «Певчие птицы». (Прим. автора)