Объединяет авторов и неравнодушное отношение к окружающей их красоте, и стремление защитить её, сохранив для будущих поколений, боль от несправедливости и понимание – какое бы время на дворе ни стояло, вечные человеческие ценности не должны меняться. Только тогда мы сможем оставить потомкам живую и прекрасную Землю.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Михаил Филин. Этюды о Пушкине. – М.: Минувшее, 2015. – 237 [3] с. – 2000 экз.
Историком и писателем Михаилом Филиным о Пушкине написано много. Новая книга – своего рода «избранное», куда вошли заново отредактированные миниатюры, уже выходившие в российских и зарубежных литературных журналах, и еженедельниках.
Кажется, о Пушкине сказано всё, поэтому каждая новая книга о нём настораживает: или перепевки энциклопедических статей или поиск «сенсаций» в личной жизни поэта. Когда говорят о его произведениях, то чаще всего впадают в хрестоматийно-школьную банальщину или грешат литературоведческим шарлатанством. Написать книгу, где Пушкин равноудалён от нимба и желтизны, – большая удача для автора и подарок для читателей. Филин с задачей справился и совместил практически невозможное: Пушкин у него не только живой человек, повеса и любитель жжёнки, но ещё и гениальный поэт. В своих этюдах Филин делает упор на творческое наследие Пушкина, попутно знакомя с малоизвестными фактами его биографии.
Знакомясь с книгой, читатель встретится не только с Пушкиным и его «добрым приятелем» Онегиным, но и с няней Ариной Родионовной, с графом Аракчеевым и авантюристом Толстым-Американцем, с царём Николаем I и историком Милюковым.
Книгу дополняет «Подспудное» – «околопушкинский» дневник автора. Взяв за образец «Опавшие листья» Василия Розанова, Филин записывает свои размышления о Пушкине и современности, порой обрекая их в афористическую форму: «Пушкинист подобен рабу на галере» или «Ныне автором с первой же рукописью зачастую продаётся и вдохновение».
ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Анастасия Перфильева. Пять моих собак. – М.: Речь, 2016. – 144 с.
Сегодня, к сожалению, очень мало качественных книг для детей. Особенно для подростков, для ребят среднего школьного возраста, для тех, кому совсем колыбельные истории уже не интересны, а взрослые книги ещё сложны для восприятия. Особенно востребованы книги о животных, о домашних питомцах, ведь многие ребята мечтают обзавестись настоящим другом. Стоит ли говорить, что такие истории учат заботиться о тех, кто от тебя зависит, учат любить?..
В семье Андрейки ничто не располагает к тому, чтобы завести питомца. Коммунальная квартира, сварливая соседка… А вскоре начинается война, эвакуация – казалось бы, тут не до животных. Но собаки сопровождают Андрейку и его родителей все годы его взросления.
Про кого эти рассказы – про собак или про людей? И про тех, и про других. Эти истории – о дружбе между хозяином и питомцем, об ответственности и легкомыслии, о преданности и предательстве.
Как и заявлено в названии, речь идёт о пяти собаках, не выдуманных, а настоящих, со своими кличками, со своими характерами. Вот что говорит о них сам автор: «Всё написанное в этой книжке – правда. О моих собаках мне не надо было ничего придумывать: просто эпизод за эпизодом я вспоминала смешные и грустные события их жизни…» Книга написана хорошим русским языком, очень внятно и с юмором, который дети прекрасно чувствуют.
Реалистичные иллюстрации Бориса Винокурова украшают издание.
Худосочный роман
Книжный ряд / Библиосфера / Субъектив
Казначеев Сергей
Теги: Андрей Аствацатуров , Осень в карманах
Андрей Аствацатуров. Осень в карманах: Роман в рассказах. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. – 287, [1] с. – (Проза Андрея Аствацатурова). – 3000 экз.
Новая книга интеллектуала из нашей Северной столицы по всем статьям очень питерская, хотя многие страницы её посвящены Парижу, острову Капри и другим нехилым уголкам мира. Одно из главных действующих здесь лиц – город Санкт-Петербург с его осенне-зимней промозглостью, его стремительной сумасшедшей весной, его недолгим заморочным летом: «Это всеобщее заблуждение – считать, что осень наступает в сентябре… сентябрь – никакая не осень, а так – временной перегон, крикливый, лихорадочный, попугайчатый. Прыжок кузнечика из сорной травы в жёлтое колосистое поле… стремительно меняющиеся краски листвы, и проливные дожди, и едкие запахи, и режущие ухо городские звуки… Стоял апрель, противный, сопливый, застилавший глаза мутной пеленой… В июне наружу лезет решительно всё, что вы можете себе представить в Петербурге. Расползается, становится непомерно длинным день, и ночь едва ли успевает наступить… Наступает время бессонницы. Мы стараемся укрыться от неё плотно задёрнутыми шторами, но ничего не получается… Июнь – месяц самой отчаянной зевоты». Смена времён года вообще тут играет роль эмоционального координатора, разделы книги подвёрстаны под ту или иную климатическую сетку, и это придаёт некоторой композиционной расплывчатости элемент стройности и завершённости. Да и странно было бы видеть портрет этого самого сконструированного и искусственного города в нечёткой системе координат.
О Петербурге кто только не писал: от Пушкина и Достоевского до Андрея Белого и «Серапионовых братьев», казалось бы, что нового можно тут найти. Но Андрей Аствацатуров находит неожиданные слова, свежие краски, тонкие нюансы. Его герой – и в этом видны следы милого моему сердцу нового реализма – максимально приближен к автору. Это тоже филолог, преподаватель, внук знаменитого литературоведа Жирмунского, любитель интеллектуальных разговоров и приватных бесед. Он одновременно боек на язык и несколько застенчив. Обладает хорошим чувством юмора. Не стану гадать, насколько близки к жизни любовные сюжеты с бывшей женой Джулией и силиконовой теледивой Катей (лично мне они показались несколько надуманными, хотя как раз именно это придаёт тексту немногие жанровые признаки романа), да это не так уж и важно.
По-своему любопытны собеседники героя «Осени в карманах»: философ-постмодернист Погребняк, доцент Михеев, однокашник Бойцов, художник Гвоздев, который на бытовом уровне добивается всего чаемого угрозой, что он тут сейчас всё… обмочит. Их более или менее интеллектуальные дискурсы подаются автором с большим умением: нигде его персонажи не бравируют своим интеллектом, что является свидетельством настоящей культуры. Наоборот, разговоры о серьёзных и тонких вещах намеренно травестируются до уровня интеллектуального непритязательного стёба. Роман завершается показательным эпизодом. Главный герой задумывается о том, почему к слову «Европа» часто подбирают не слишком благозвучную рифму, и его друг-философ даёт исчерпывающее объяснение этому культурологическому феномену: «Ты Шпенглера читал, «Закат Европы»?»
Итак, книга написана легко, свободно, как бы играючи. И теперь возникает вопрос: почему рецензия на неё озаглавлена в несколько ироническом смысле? Да всё дело в том, что по большому счёту перед нами никакой не роман, а если роман, то уж очень тощий. Суть не в объёме, хотя и в нём тоже. Чувствуется, как старались издатели разогнать текст книги до романного размера – при помощи шрифта, вёрстки и т.п. Странно, что не использована счастливая возможность указать в содержании все главки второй части – глядишь, прибавилось бы ещё две-три странички…
Подозреваю, что профессиональный филолог, специалист по англо-американской литературе внутренне был против такого произвола, но смирился с издательским диктатом. Романом эту в целом симпатичную книгу можно назвать только с большой натяжкой, в том числе и потому, что кроме сюжетной линии, связанной с альтер эго автора, тут практически ничего нет, а лирическая тема дана лишь в зачатке.
В своё время герой Бабеля «старый старик» реб Арье Лейб напутствовал собеседника: «Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень...» В данном случае души героя осень коснулась лишь мимолётно, а сконцентрировалась в основном «в карманах»…
Новорождённая любовь
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Сычёва Лидия
Теги: Екатерина Глушик , Своё стояние
Екатерина Глушик. Своё стояние: Рассказы. – Екатеринбург: Караван, 2015. – 312 с.
Проблема чтения есть проблема духовного зрения писателя и читателя. Способен ли автор к созданию цельных, достоверных и подлинно художественных образов? К творению их во взаимодействии, в движении, на пространстве самобытного художественного мира? И способен ли читатель к воссозданию в своём воображении книжных образов? Или окружающая обыденность и телевизионная картинка атрофировали у него духовное зрение, привели к слепоте? Очевидно, что существуют механизмы по разрушению способностей человека к духовному зрению, к творению образа. Их внедряют в жизнь не абстрактные «силы зла» или потусторонние сущности, а вполне конкретные люди, очарованные пороками и выводящие из этого целую философию.
