Командир отряда космонавтов Николаев приходит на проверку остроты зрения. Он садится на некотором расстоянии от таблицы с буквами разных размеров, и врач показывает: читайте такой-то ряд. Николаев напряженно мычит в ответ. Врач показывает строкой выше, где буквы покрупнее. Тот же результат. Еще выше. Опять Николаев ничего прочесть не может. Так доктор добирается до верха таблицы, где изображены только две огромные буквы. И снова мычание вместо чтения. Доктор потрясен.
— Что, товарищ Николаев, вы и эту строку прочесть не можете?
— Да я, чёрт меня подери, самую нижнюю строчку распрекрасно вижу! Я только забыл, как они, проклятые, называются!..
Следующий полет на «Востоке» был тоже первым — первым женским. Космонавт этого полета Валентина Терешкова поистине достойна сочувствия. В недалеком прошлом ярославская работница и начинающая парашютистка, она попала в поле зрения кого-то из космических специалистов и была представлена генералу Каманину, отвечавшему за подбор космонавтов. Тренировки шли у нее неважно, но никто по этому поводу не беспокоился, потому что она все равно не должна была лететь. Каманин располагал отлично тренированной летчицей, а женский полет предполагался всего один (до сих пор, как известно, женщин в космос больше не посылают). Терешкова, по существующим правилам, готовилась быть дублером, присутствующим на старте «на всякий случай». Поскольку в СССР имя космонавта держат в секрете до вылета, никто никогда не знает о том, «настоящий» космонавт летит или дублер. Не откладывать же, в самом деле, «утвержденный» всеми инстанциями старт из-за такой мелочи, как болезнь космонавта, который все равно никакой роли в полете не играет!
Терешкова была дублером, но в последний момент стала космонавтом, ибо перед самым стартом у «настоящей» летчицы появилось женское недомогание, и она об этом доложила. Выйдя на орбиту, о том же доложила Терешкова, но было уже поздно. Потом Терешкова сообщила, что чувствует сильную тошноту и головокружение. Телеметрия, однако, показывала, что пульс у нее достаточно полный и кровяное давление в пределах нормы. Правительственная комиссия, в которой Королев имел после старта всего лишь один голос, решила, что полет нужно продолжать, потому что одновременно с Терешковой на орбите находился Быковский, и полет считался «длительным групповым» — разумеется, первым такого рода.
Через семьдесят часов Терешкову спустили с орбиты. Она приземлилась в самом жалком состоянии, и подбежавшие южно-уральские крестьянки стали над ней причитать: «Ах, бедненькая!» Космонавтку умыли, положили в избе на кровать и когда приступы тошноты миновали, выяснилось, что она страшно голодна: три дня не притрагивалась к еде. Женщины тут же угостили Терешкову всем, что у них было, — хлебом и луком. В этот момент рядом с деревней приземлился вертолет и забрал необычную «гостью с неба».
Позже, выступая перед публикой с рассказом о полете, Терешкова неплохо использовала этот эпизод. В ее изложении он выглядел так. Колхозницы встретили ее радушно и спросили, чем угостить. И ей захотелось простой русской еды — черного хлеба и лука. Такие истории действуют на известную часть советского населения…
Валерий Быковский, вылетевший за двое суток после Терешковой и приземлившийся почти одновременно с нею, тоже, конечно, был «первым». Он пробыл в космосе дольше всех других. Тут надо отметить, что Быковский, как космонавт, был полной противоположностью Терешковой. Его физическое состояние в течение всех 119 часов полета было превосходным.
Так прошли последние полеты на кораблях «Восток». При желании их можно было теперь повторять сколько угодно. Но американцы объявили, что программа «Меркурий» закончена — и «Восток» тут же сошел со сцены.
Здесь только остается отметить несколько любопытных подробностей, связанных с этим этапом советских космических полетов.
С самого начала, с полета Гагарина, советское руководство внимательно следило, как бы американцы не «вырвались вперед» по какому-нибудь показателю — по числу полетов или витков или космонавтов. Королев должен был обеспечить непрерывное «лидерство» в этом смысле. Поэтому, когда с полетом Малькольма Карпентера 24 мая 1962 года американцы сравнялись в количестве орбитальных запусков с Советским Союзом, в высших кругах появилось беспокойство. Оно особенно усилилось, когда выяснилось, что следующий полет «Меркурия» с Уолтером Ширрой намечен на сентябрь того же года. Именно этим, как объясняли мне люди из окружения Королева, мотивировалась необходимость послать в августе, то есть на месяц раньше, не один, а сразу два «Востока», чтобы надежно удержать «лидерство».
Действительно, Николаев и Попович летали в августе 1962 года, а старт Ширры состоялся 3 октября.
Потом, 15 мая 1963 года, Купер опять «сравнял счет»! И, более того, американцы преспокойно объявили окончание программы «Меркурий». Логично было предположить, что в США концентрируют внимание на новой серии полетов — тем более, что в общих чертах уже был известен план запуска двухместных кораблей, выхода из них в открытый космос, маневрирования и стыковок на орбите. Логично было бы направлять все средства на разработку чего-нибудь в том же роде — прежде всего, достаточно мощного носителя. Но нет, Хрущевым и его приближенными по-прежнему владели «спортивные», а вернее сказать пропагандистские соображения. И Королеву вновь было приказано «выйти вперед», да поэффектнее. Отсюда — финальные полеты «Востоков» с Быковским и Терешковой.
Все шесть полетов советских космонавтов на кораблях «Восток» сопровождались бурными взрывами пропаганды. Хрущев объявил, что «социализм — лучшая стартовая площадка для полетов в космос». Люди Королева хватались за голову: они-то были лучше знакомы с американской периодикой и знали, что с самого начала будущей программы, с двумя космонавтами, маневрированием, стыковкой и так далее, Америка сразу уйдет далеко вперед. Ведь о запуске многоместного корабля и речи не могло быть, а о маневрировании и стыковке — тем более. Знали сотрудники Королева и то, что виноватых в отставании советских космических исследований от американских найдут очень быстро. В Советском Союзе вообще умеют находить «виноватых» и расправляться с ними, «невзирая на прошлые заслуги», как гласит общепринятая в моей стране формулировка.
И еще одно знали Королев, Воскресенский и их помощники. Космические программы американцев были ясно «нацелены на Луну». У этих программ была внутренняя логика. Сперва научиться летать вокруг Земли, потом маневрировать, встречаться, выходить из корабля на околоземной орбите. Затем перенести этот опыт на орбиту вокруг Луны и, наконец, опуститься на Луну.
А советские космические полеты, так лихо начатые Королевым в 1957 году, когда он запустил спутник, не были теперь нацелены ни на что. Луна отпадала: было ясно, что американцы прилетят туда гораздо раньше. Марс? Еще более несбыточно. Чрезвычайно заманчивой и, главное, осуществимой идеей выглядели орбитальные станции со сменяемым персоналом. Конечно, такие будут и у США, но, по крайней мере, это наука, соревнование, творческое сотрудничество и известное равноправие в космосе, если забыть на момент о Луне.
Все эти проблемы особенно тяжело волновали Воскресенского. Он видел, что положение становится все более угрожающим и катастрофическим, что миф о «лучшей стартовой площадке» вот-вот лопнет; он видел, что разумными мерами можно как-то упорядочить все дело, прекратить безумную и обреченную гонку, найти свой, пусть скромный путь исследований. Но видел Воскресенский, что Королев не идет с этими предложениями к Хрущеву, а обращаться через голову своего руководителя и друга — не хотел.
Королев же не шел к Хрущеву с этими предложениями по причинам довольно очевидным. Во-первых, он понимал, что безграмотный самодур Хрущев немедленно ему скажет: «Что ж это ты, сам начал, сам нас убеждал, что выиграем первенство у Америки, а теперь — в кусты?» Хрущев был достаточно хорошим демагогом, и сумел бы сразу состряпать против Королева любую «формулировку» — например, что он «обманул партию». Это очень страшная, грозная «формулировка» в СССР.
Во-вторых, на постройку орбитальных станций Хрущев ни за что не выделил бы больших средств. В его глазах такая цель выглядела «скучной»; тут нечем было поразить мир, как поразил он первым спутником или полетом Гагарина. Не было «фейерверка». А работать в условиях ограниченных ассигнований Королев решительно не мог. Он знал, почему удалось, несмотря на все тяготы и невзгоды, запустить спутники и людей в космос: средства были неограниченны. Многие элементы спутников и кораблей обходились в штучном изготовлении куда дороже, чем если бы были отлиты из червонного золота, но на это никто не обращал внимания. Урежут фонды — ничего не удастся сделать.
