Я познакомился с ним в Петрозаводске, году в 1978-м, сразу после выхода в Детском издательстве блестящей антологии современной поэзии. Они приезжали вдвоем с Михаилом Лобановым , как некие послы нарождающегося и формирующегося русского движения. Помню небольшой зальчик, набитый до отказа, споры о русскости, о народности, о традиционализме. Многое из того, что я услышал тогда от Кожинова, было для провинции внове, непривычно, ломало всю систему взглядов. Я естественно, бросился с ним в спор, защищая свободу и независимость писателя. Его право на вольность и эксперимент. Сейчас признаю всю правоту тогдашних его утверждений. Это и была ползучая фундаменталистская революция по всей России. Оспорив и поразившись невиданному консерватизму, многие молодые русские писатели позже сами стали занимать еще более радикальные русские позиции. Почвеннические десанты оказались не напрасными. Это надо знать и сегодняшним русским лидерам: не бояться ни споров, ни спорщиков, уметь заронить в душах молодых зерно фундаментальной русской истины. Помню, Вадим Валерьянович объяснял моему другу, тогда заведовавшему отделом поэзии в журнале "Север", Валентину Устинову, а заодно и мне, почему он не смог опубликовать ни одной из его длинных баллад в той нашумевшей книге стихов русских поэтов, подготовленной Кожиновым. Я и сейчас считаю, что в это лучшее устиновское время его стихи не уступали многим из опубликованных в книге. Но сейчас я понимаю и другое. Вадим Кожинов уже в ту пору был не просто послом русского движения, но и формировал свою кожиновскую плеяду. Выискивал талантливых и близких ему поэтов по всей России. Попасть под его крыло — уже почти гарантировало вхождение на вершину поэтического процесса. Хотя никогда не был Вадим Валерьянович литературным начальником, чиновным функционером. Он был кем угодно: подвижником, пассионарием, пропагандистом, просветителем, воспитателем, влиятельнейшим литературным критиком, душой общества, веселым бражником, знатоком поэзии, вольнодумцем, полемистом, исполнителем романсов, но только не чиновником. И вот этого состояния "кем угодно" хватало ему, чтобы сделать десятки молодых поэтов, литературоведов, критиков, позже певцов всенародно знаменитыми. Но уж кто в силу каких-то обстоятельств или особенностей характера не попадал в кожиновское гнездо, тот должен был с удесятеренными усилиями пробиваться сам. Того Кожинов не хотел замечать и даже ревниво относился к успехам. На беду свою или не на беду, но Валентин Устинов в кожиновском гнезде не числился никогда. Винить в этом Вадима Валерьяновича смешно. Он же не был чиновником, который обязан отмечать все молодые таланты, он волен был собирать именно свою команду. Он ее и собирал: Николай Рубцов, Анатолий Передреев, Владимир Соколов, Станислав Куняев, Василий Казанцев, Борис Сиротин… Позже выделил из всех Юрия Кузнецова. Честь ему и хвала. Один поэт другого лучше. Кожиновская плеяда уже будет жить в нашей литературе всегда. Но остаются талантливые поэты и вне этого круга. Они были обречены в нашей патриотической среде на путь одиночества. Позже стал собирать вокруг себя Вадим Валерьянович плеяду молодых критиков и литературоведов. Со всей своей неуемностью возился с ними. Ревниво следил за их успехами. Пробивал их статьи и монографии.
Он никогда не любил биться за себя, за свое благополучие, за свою карьеру,так и оставаясь, к стыду всех филологов России, а особенно к стыду ИМЛИ, где проработал многие десятилетия, рядовым кандидатом наук. Но зато,как лев ,он бился за своих птенцов… Я сам тоже никогда в кожиновской плеяде не был, его птенцом не числился.
Говорю о своем неучастии в кожиновской плеяде с определенным сожалением, ибо по-светлому завидовал его критическим и поэтическим питомцам. Но, может быть, именно поэтому, будучи свободен от его влияния и его поддержки, я вижу объективную роль в формировании Вадимом Валерьяновичем литературной атмосферы в России. Осознаю значимость его как русского мыслителя и просветителя. Иногда я чувствовал некую ревность по отношении к себе со стороны Кожинова. Ревновал он, естественно, сопоставляя меня не с собой, он был абсолютно свободен от зависти, ибо был до самой смерти творчески силен и цену себе знал, а со своими иными так и не вспыхнувшими, все время дотлевающими молодыми учениками. А я, чувствуя эту ревность, искренне жалел, что не оказался в числе его молодой плеяды, не почувствовал на себе мощной Вадимовой поддержки. Но пробив себе самостоятельно дорогу, уже не мог примазываться к его критической плеяде задним числом, а вести себя с ним на равных не мог, хотя бы из уважения к возрасту. Да и как личность, я его уважал всегда, даже когда вступал с ним в полемику. Уникальнейший человек. Я его не раз сравнивал с Аполлоном Григорьевым, но, думаю, Кожинов все же масштабом выше. Я даже на ты обращался к нему с некоторой неловкостью, все время хотелось перейти на вы, но так как он-то меня звал Владимир или Володя, а я и сам давно уже не мальчик, и, главное, учеником его считаться не могу, вынужден был и его так же ответно звать Вадимом. Он легко проходил через все официозные головомойки и никогда не отчаивался. Он был критик и мыслитель моцартианского склада. Шествовал по жизни , как творянин, по-хлебниковски заменивший "д" на "т". Думаю, что даже если бы его в конце концов выгнали с рядовой должности сотрудника ИМЛИ за какой-нибудь отчаянный радикальный поступок, он бы не стал долго расстраиваться. Может быть, поэтому он никогда и не был зол на советскую власть, что не терпел от нее никаких невзгод, не подлаживался под нее и не укрощал свои мысли. Это все работники ЦК КПСС, журналисты из "Коммуниста" и других идеологических структур оказались в большинстве своем в наши дни якобы жертвами советского строя и лютыми антисоветчиками яковлевской пробы, ибо вынуждены были ежедневно себя укорачивать. А Вадим Кожинов, с его легкой иронией и вольным творческим поведением, видел в советской власти лишь позитивные факторы для укрепления и народа, и державы, в результате стал доверенным лицом Геннадия Зюганова. То же произошло и с Куняевым, Тряпкиным, Примеровым, Глушковой… Те, кто не рвался во власть, больше ее и ценили.
Для нынешних молодых он был примером русского интеллигента. При всей своей доброжелательности он никогда не предавал своих принципов, а взгляды менял не в толпе со всеми, а скорее, наоборот, в противовес всем, в силу своих внутренних метаморфоз. В молодости он был более радикальным политическим бунтарем, чем его коллега Андрей Синявский, было время , когда он увлекался авангардизмом, а во времена перестройки, когда почти все его тихие и робкие коллеги дружно стали задним числом ругать коммунистов и перечеркивать советскую литературу, Кожинов опять пошел против всех. Впрочем, после 1993 года и Андрей Синявский голосовал все время за Зюганова и клеймил позором ельцинских расстрельщиков. Так получилось, что именно у меня в кабинете, в газете "День" , спустя десятилетия встретились Кожинов и Синявский, весело повспоминали общую молодость, а затем поучаствовали в нашей дискуссии о дальнейшем пути России.
Поразительно, как легко и изящно после своей смерти Вадим Валерьянович из современников перешел в историю. Иные, куда более знаменитые и патриоты, и демократы, на другой же день после своей кончины, несмотря на все старания властей или соратников, переходят в сноски и примечания, становятся фоном ушедшей истории, о них забывают не только друзья, но даже родственники. Популярность Вадима Валерьяновича растет у нас на глазах, книги раскупаются одна за другой. Россия сегодня почувствовала потребность в своих национальных мыслителях. И в одном ряду с Константином Леонтьевым, с Аполлоном Григорьевым становится Вадим Кожинов. Кстати, меня поражает, как по-хамски либералы присвоили себе имя Аполлона Григорьева, почвенника, крутого национального идеолога, он же по взглядам своим для либералов трижды фашист. Либералы сработали на опережение, знали, что придет время потребности в национальных русских мыслителях, а они тут как тут со своими услугами… Дай Бог пронесет, и народ все-таки обойдется на этот раз без их услуг…
Меня радует выросшая за год слава Вадима Кожинова не только потому, что я с большим уважением отношусь к нему самому и к его творчеству, но и потому, что это свидетельствует о народном пробуждении. Без всякой рекламы он начинает занимать место Дмитрия Лихачева в умах русской интеллигенции, тот тускнеет, а кожиновское влияние на умы растет. Я не собираюсь их сталкивать лбами, каждому — свое, и труды по древнерусской литературе Лихачева останутся на видном месте в литературоведении, но без ежедневной рекламы вдруг оказалось, что никакой общей концепции русской истории и русской культуры у Лихачева нет и не было. А у Вадима Кожинова на первый план нынче выходят не его блестящие работы по теории литературы, и даже не его поиск молодых талантов. Не формирование поэтической кожиновской плеяды, а его взгляд на Россию, его видение проблем России, его анализ русского пути. Это как надежный фундамент для будущего.
