«Всю свою жизнь я искал какие-то устойчивые ценности, какие-то вечные ценности и до сих пор не нашел ничего более верного, чем природа. Поэтому и мое пристрастие к простым, примитивным людям вызвано не капризом. Для меня роман — это прежде всего образ человека, а человек в самых подлинных, в самых его непосредственных реакциях уже не попадается на высотах цивилизации, только в народе. То, что мы называем цивилизацией, скрывает немалую толику лицемерия. Воспитание начинает с того, что учит притворяться, а кончает тем, что стрижет всех под одну гребенку. Человек, который носит модный костюм и подавляет в себе любые порывы, — это плоский человек, без внутреннего борения, без естества и потому ничем для романа не интересный» — такую декларацию предпослал Делибес первому тому собрания своих сочинений.[4] Концепция, заявленная с решительной прямотой и претворенная в великолепную, кристально чистую по форме прозу, вызвала дискуссионные вихри в испанской прессе. «Руссоизм», «романтическая критика прогресса», «утопия» — вот определения, которые чаще всего прилагались к творчеству Делибеса. За спорами об ярлыках и традициях стоял главный вопрос, по цензурным условиям не высказанный открыто, но подразумевавшийся, — вопрос об отношении художника к действительности, конкретно-исторической действительности франкистской Испании.
Делибес, по-видимому, признавал правомерность такого вопроса и необходимость сформулировать недвусмыслелный ответ. Вначале он попытался сделать это в публицистическом выступлении. В качестве редактора вальядолидской газеты «Эль Норте де Кастилия» он напечатал серию своих репортажей о кастильской деревне, в которых сельская жизнь раскрылась не только как заповедник душевной цельности и слияния с природой, но и как чудовищный анахронизм; в XX веке люди живут в нищете, отсталости, униженности, достойных мрачного средневековья! Репортажи навлекли на газету правительственные репрессии, и Делибес вынужден был уйти с поста редактора. «Когда мне не позволяют говорить со страниц газеты, я говорю романом, — объясняет Делибес замысел «Крыс». — Но, несомненно, «Крысы» гораздо суровее, чем статьи в «Эль Норте де Кастилия».[5]
Да, романический мир «Крыс» куда суровее, мрачнее, страшнее, чем факты, которые можно привести в репортаже. Делибес доказал, что он смотрит на франкистскую Испанию ясным, прямым взглядом. Деревня, в которой живут мальчик Нини и дядя Крысолов, временами кажется одним из кругов Дантова ада. Землянка дяди Крысолова на самом деле скорее пещера. Проезжая по дорогам Испании, видишь целые селения таких пещер. Вырубленные в склоне холма, с земляным полом, без окон (свет проникает только через проем двери), они похожи на жилище первобытного человека.
Неужели дядя Крысолов действительно такое тупое и темное, первобытное существо, что ему никак нельзя втолковать про «аварийное состояние» и «угрозу безопасности», неужели его даже насильно нельзя облагодетельствовать домиком из трех солнечных комнат? От ответа зависит, понимает ли писатель истинные причины крестьянских бедствий или же вековая отсталость, невежество, жестокость кажутся ему самодовлеющими и неизбывными.
Делибес отлично понимает, что корень зла — не темнота дяди Крысолова и других крестьян. Корень зла в том, что три четверти земли принадлежат богачу Антеро, а остальные крестьяне перебиваются, кто как может. Поэтому дядя Крысолов промышляет ловлей и продажей водяных крыс — нутрий, поэтому нутрии для крестьян — лакомство, поэтому крестьянка жалеет лишний кусок хлеба и яйцо столетнему отцу, поэтому крестьяне бывают жадны и жестоки, поэтому с недоверием и насмешкой встречают они все «прогрессивные» мероприятия властей. Они знают, что платить за прогресс придется им, и только им, как дяде Крысолову за уютный домик надо заплатить столько песет, сколько он сразу в жизни не видел.
Пока социальная система остается неизменной, все попытки насадить в деревне образование, агротехнику, культуру быта есть насмешка над крестьянами, над их каторжным трудом. Все, что идет из города, от властей: посадки деревьев на опаленной солнцем пустоши, взрыв землянок, психологические тесты для определения вменяемости, увоз больных в сумасшедший дом, — все без разбору воспринимается крестьянами как злое и бессмысленное издевательство. Все это только отягощает их жизнь, ничуть не улучшая ее. Символом «научного» подхода, чреватого надругательством, служит история крестьянина по прозвищу Старый Раввин. Два лишних позвонка и умение бегать на четвереньках вызвали такое восхищение некоего профессора, что Старого Раввина демонстрировали на ученых собраниях как индивидуума, застрявшего на полпути эволюции от обезьяны к человеку. За что банда фанатиков во время гражданской войны убила старика: не кощунствуй над святым крестом, не доказывай, что человек произошел от обезьяны!
Роман Делибеса исполнен глубокого социального реализма, но было бы упрощением видеть только социально-критическое, обличительное начало. «Крысы» — произведение не однозначное, двойственное.
Главный персонаж «Крыс», мальчик Нини, редко говорит о нищете, в которой он живет. Он как будто даже не очень-то и ощущает голод, убожество, нависшую над землянкой угрозу. Нини живет особой жизнью, жизнью природы, всего сущего. Для него события — прилет аиста, закол свиньи, убийство лисенка. Он вслушивается в голос ветра и шум паводка, запоминает приметы, ему внятен язык растений. Даниэль-Совенок был обычным шаловливым ребенком — Нини кажется маленьким старичком, мудрым гномиком, хотя и он не прочь по-детски созорничать. Нини не столько реальный деревенский мальчик, сколько символ, персонификация народной мудрости: «Устами младенца глаголет истина». Нини знает «истину»: нет ничего вернее и прекраснее природы, люди делятся на тех, кто понимает и любит природу, и на тех, кто равнодушен к ней. Всеми силами он сопротивляется попыткам филантропов оторвать его от природы, послать в город учиться. «Я не хочу быть важным господином», — с неестественным в ребенке упрямством твердит Нини. В один враждебный клан — «они» — объединяет мальчик инженера, судью, губернатора, который иногда проезжает мимо села, городского парня, который охотится на крыс не для пропитания, а для развлечения. «Они» никогда не поймут правоту дяди Крысолова, ну а Нини не хочет понимать их законы, их правила, их ненужную науку.
Так утверждается незыблемое противопоставление двух миров: народного, органичного и прекрасного даже в своей трагической жестокости, и городского, социального, по представлению писателя, выморочного и паразитического. Реальное общественное противоречие абсолютизируется, всякое преодоление его кажется невозможным; из города не может прийти ничего хорошего, так оставьте нас в покое, ведь в нашей тяжкой жизни нам ведомы и настоящие радости (хотя бы долгожданный дождь или ветер, сбивающий иней с колосьев), которые недоступны горожанам! — вот смысл «истины» Нини.
Двойственность романа навлекла на него критические отзывы как справа, так и слева. Официозная критика возмущалась демонстрацией ужасов и грязи, обвиняла Делибеса в том, что он воскрешает легенду либералов о «черной Испании», то есть нищей, отсталой, несчастной стране. «Можно подумать, что «черная» — вернее, несчастная — Испания когда-нибудь переставала существовать. Ничто не изменилось за последний век в грустной Кастилии. Селения из глины с каждым днем становятся все беднее. Так зачем же я буду скрывать правду? Зачем поддерживать «белую» легенду?», — негодующе возразил писатель.[6]
Однако и левая критика предостерегала от «эстетизации» народной жизни. Эстетизация, пишет оппозиционный журналист, сказывается в том, что писатель начинает одухотворять голод, нищету, невежество, «открывает в косности и примитивности глубинные свойства народной души и подлинное выражение национального духа… Эстетическое возвеличение нищеты способствует выработке идеологии, оправдывающей исторический квиэтизм и противление прогрессу».[7] Этот упрек (адресованный не одному лишь Делибесу, а группе видных испанских писателей), быть может, неоправданно суров. Делибес никогда не любуется нищетой, не превращает ее в объект эстетического умиления. Но беспокойство антифранкистской интеллигенции было оправданным: патернализм, которым прикрывается диктатура, стал одним из серьезнейших препятствий на пути к демократии. А из «Крыс» демагогически можно сделать и такой вывод: народ — это ребенок, он погружен в свое органическое бытие и нуждается в разумной опеке сверху.
Делибес вскоре доказал, что он всматривается и вдумывается в изменяющуюся жизнь. Как раз в это время его книги получили широкое признание и за границами Испании: их перевели на французский, немецкий, английский, шведский языки. Делибес совершил несколько поездок в Европу, США, по странам Латинской Америки. Яснее прорисовались в его сознании ближайшие перспективы испанского общества. В 60-е годы стало очевидным, что франкистский режим не сможет дольше держать страну в изоляции от мира. Это угрожало полным экономическим крахом. Поощряемый туризм, разрешение испанцам выезжать на заработки в богатые европейские страны, привлечение иностранных инвестиций — все это стимулировало экономику, позволило несколько повысить жизненный уровень. В устоявшийся веками испанский быт, в консервативные нравы стали вторгаться новые, непривычные черты. Личные впечатления от путешествий помогли Делибесу конкретнее представить себе, в каком направлении эволюционирует его страна. В Испании по мере индустриализации укреплялось современное развитое капиталистическое общество, именуемое на западе «обществом потребления» или «обществом изобилия».
