Впервые я прочел научно-фантастический журнал в 1933 г. Это был августовский выпуск «Удивительных историй», основанный Хьюго Гернсбеком в 1926 г. Все последующие значительные события моей жизни были следствием этого события; и я часто думаю, кем бы я стал, если бы в те годы еще не выходил этот журнал. Я начал переписываться с другими энтузиастами научной фантастики, покинул родной Орегон, когда мне исполнилось восемнадцать, и стал снимать со своими новыми друзьями квартиру в Нью-Йорке. Один из этих друзей, Фредерик Пол, нашел мне первую мою работу редактора-ассистента в издательстве «Книги для всех». Потом я познакомился с Джеймсом Блишем, который устроил меня референтом в литературное агентство Скотта Мередита. Оба раза я уходил с работы примерно через год, однако именно тогда я постиг почти все, что мне известно о писательском ремесле. С тех пор, не считая двух-трех мелких исключений, я зарабатывал себе на жизнь только трудом, так или иначе связанным с научной фантастикой; оставив в стороне столь же мелкие исключения, я никогда и не писал ничего, кроме научной фантастики.
Мне кажется, есть люди, от рождения лишенные способности удовлетвориться миром, в котором они очутились. Научная фантастика околдовала меня своими прозрениями иных миров, лучше развитых, более разнообразных и увлекательных, чем этот мир. Со временем чары научной фантастики перестали быть для меня такими сильными, я уже не принимал ее целиком и полностью, стал разборчивее и ко многому относился критически. Теперь я искал в книгах фантастов те качества, которые вначале не имели для меня решительно никакого значения: обоснованные экстраполяции, разработанные характеристики, отточенный стиль и многое другое.
Сейчас, когда мне уже за сорок, я нахожу в научной фантастике новые достоинства; она привлекает меня как двигатель философии и искусства, как выражение того, о чем никак иначе не сказать и не написать.
Научная фантастика — это революционное искусство в том смысле, что она учит читателей относиться скептически ко всем догмам, политическим, религиозным и даже научным. Она хранит и использует способность человека не останавливаться в познании. И главное, это литература, которая не поворачивается спиной к будущему.
Современный мир похож на летящий вперед экспресс, в котором нет машиниста, а все пассажиры сидят против хода поезда. Пожалуй, одни фантасты вот уже без малого век смотрят не назад, а вперед.
Мы не пророки и не можем с точностью определить будущее. Но мы, по крайней мере, можем сказать: «Возможности таковы. Выбирайте».
Часто указывают, сколь велика роль научных фантастов в растолковании достижений науки широким слоям публики. Действительно, это большое дело, но его лучше делают популяризаторы науки, которые строго придерживаются фактов, а не выворачивают их наизнанку, как обычно поступают научные фантасты.
Писатель-фантаст должен прежде всего видеть в себе художника, модель которого — все человечество. Главная его обязанность та же, что и у прочих романистов: писать о людях. Он ничуть не меньше должен продумывать свои слова и выражения; ведь его рассказ построен из слов, значит, они ему так же важны, как строителям мостов их конструкции.
Но фантасты воспринимают человечество и его проблемы по-особому, и это, как правило, связано со специфичностью людей Запада и изумительным техническим переворотом, который они совершили в течение последних двух веков. Весь мир взирает на этот переворот с восхищением или боязнью, но почти всегда с завистью. Тема эта необъятна, и если мы не всегда отображаем ее во всем ее значении, не следует нас слишком строго судить.
Что касается меня, то, рассказывая о последствиях этого переворота, я стараюсь избегать крайностей. Я стремлюсь обходиться без старых примитивных штампов и изгоняю из своих рассказов законченных злодеев; в мире существует зло, но оно заключено в каждом из нас, и глупо надеяться на то, что мы радикально изменим мир к лучшему, отправив на тот свет нескольких негодяев.
Я стремлюсь также по возможности противиться очевидному соблазну переместить действие произведения на другие планеты. Когда Ефремов посылает своих героев в галактику, создается ощущение необъятной широты видения. И она действительно есть, эта широта. Но такое же ощущение можно создать и описывая обычную квартиру, причем читатели острее почувствуют неизведанное, если оно предстанет им в обычной квартире, а не среди звезд.
Я пишу не столько о самой технике, сколько о последствиях, к которым она ведет. Хотя себя я могу охарактеризовать как оптимиста, большая часть мною написанного звучит пессимистически; нам, пережившим две мировые войны, труднее представить себе совершенный мир, чем это было Герберту Уэллсу, когда он писал в 1905 году «Современную утопию».
Я меньше всего хотел бы давать какие-то рекомендации другим писателям; для этого я слишком высоко ценю роль индивидуальности в творчестве. Наш век таит угрозу обезличивания, тем более нужно сохранить свою личность в искусстве. Писателю нечего позаимствовать у другого писателя; он может научиться у него только самостоятельности.
Все, что я говорил, звучит весьма серьезно; читателю покажется, что мои рассказы отнюдь не преисполнены юмора. Но подобно многим писателям, я испытываю не только одиночество, но и желание побыть в обществе других. Ничего бы мне не хотелось так сильно, как присутствовать при учреждении Всемирной ассоциации писателей-фантастов, и я твердо верю, что через несколько лет такая ассоциация будет создана. Чем более интернационально мы будем мыслить, тем существеннее окажется наш вклад в избранную нами жизненно важную область литературы.
Я увлекся научной фантастикой, и начал сам ее писать в таком юном возрасте, что сейчас я, право, не помню, чем это было вызвано. Но верность научной фантастике я сохранил на всю жизнь, и, думаю, причина здесь в ее уникальной способности давать людям совершенно четкое представление о будущих последствиях того, что все мы делаем сегодня.
Большинство людей, особенно те, кто живет в добившихся относительного процветания странах, испытывает перед будущим сильный страх. Они видят в нем какую-то угрозу себе, несчастье, которое они не в силах предотвратить и о котором поэтому не хотят думать. Вот почему у автоматики и счетно-решающих устройств так много противников; люди не знают, к чему все это приведет, но боятся, что последствия для них будут безрадостными.
Однако в научно-фантастических произведениях можно исследовать многочисленные возможные варианты будущего. Фантасты понимают, что автоматизация, например, может лишить часть людей работы, но зато эти люди получат какое-нибудь более благодарное занятие. Опасность атомной войны велика и грозна, но фантасты видят и другое: если удастся этой опасности избежать, человечество может впервые в истории обрести действительно прочный мир, направить все средства, поглощаемые гонкой вооружений, на другие цели, и тогда исчезнут страх и недовольство, которые сейчас владеют нами.
Писатели-фантасты и их читатели знают то, что предстоит узнать всему миру: будущее — это не лавина, которая погребет нас; мы можем устроить будущее согласно нашим потребностям. Вплоть до последнего времени люди боролись с окружающим их миром; теперь эта борьба угасла, и наши единственные враги — это мы сами; так что если 2000 год окажется плохим годом, винить нам будет некого, кроме самих себя.
Каждый писатель-фантаст выражает эти идеи своими средствами. Боюсь, мои рассказы кажутся сардоническими, подчас мрачными. Но мне кажется, что я лучше выполняю свою задачу, когда стремлюсь не предсказывать, каким было бы будущее, если бы мы вели себя разумно и достойно, а предупреждать, что случится, если мы не будем себя так вести. Из всех заглавий написанных мною книг наиболее точным я считаю «Обвинение против завтрашнего дня».
В действительности я настроен отнюдь не мрачно; я убежден, что человек способен постигать уроки, и в конечном счете выучится вести себя правильно. Я не надеюсь застать приход Утопии, но верю, что еще при моей жизни настанет время, когда сами тревоги наши изменятся, когда, по выражению Герберта Уэллса, нам «не нужно будет больше страдать, как страдают животные, и мы сможем изведать страдания, достойные человека».
Корреспондент. Научная фантастика прошла большой путь от «Войны миров» Герберта Уэллса и эпохи чудищ Франкенштейна[3] до сложной и весьма плодотворной формулы, какой она пользуется сегодня. Каковы различия между книгами Уэллса и, скажем, Вашими произведениями?
