- Вы часто поднимались на высоту принятия решений?
- Как и все мои современники. Нынешним людям уже не объяснишь, что за ними стояло. Ведь, переехав в Ленинград, я не только менял род занятий, я терял московскую прописку. Или... я даже не знаю, с каким поступком, совершенным сегодня, можно сравнить отказ подписать письмо с одобрением ввода войск в Чехословакию. В 2003 году принимать решение можно гораздо более легкомысленно, чем полвека назад.
- А как, по-вашему, сложилась ваша кинокарьера?
- Феноменально удачно. Меня сделали люди, дарованные судьбой. Они для меня папы Карлы: был поленом, стал мальчиком. И в первую очередь это относится к Иосифу Хейфицу, первым позвавшему меня на главную роль в "Большой семье".
- Тем не менее вы любите повторять, что считаете себя "ненастоящим" актером?
- Ну конечно, я ненастоящий. Истинный актер должен быть готов играть ежедневно, раз за разом. Готовиться к выходу на сцену, к перевоплощению в существо, необходимое для нынешнего спектакля. Другими словами, жить в невероятном, нечеловеческом режиме. Речь не о том, чтобы приходить вовремя на репетицию и вообще блюсти дисциплину. Театр - своеобразный монастырь, и живет он по своему уставу. При этом публика может быть и случайной, невесть зачем забредшей в театр. Настоящий актер играет, исходя из собственных представлений о прекрасном, а не для тех, кто сидит в зале. Достаточно сказать, что классический пример актерского самопожертвования случился просто на репетиции. Когда Николаю Хмелеву, игравшему царя Грозного, принесли весть о предательстве Курбского, ему стало так плохо, что он не успел произнести монолог. И умер.
Такие примеры, а их множество, мне не надо разыскивать по сусекам, достаточно взглянуть на историю МХАТа. Когда Борису Добронравову запретили играть, он продолжал ежедневно приходить в театр: сидел в буфете или в уборной за шахматами. Он не знал другой жизни и в конце концов все-таки ослушался врачей, вышел на сцену, но не дожил до аплодисментов. Я просто не могу поставить себя в ряд рыцарей театра, великих артистов, которых я ви-дел и помню. Назовись я актером, я чувствовал бы себя нечестно по отношению к ним.
- А прославиться в роли настоящих рабочих парней было честно?
- Так то ж в кино. В кино нельзя ни долго раздумывать, ни выкобениваться. Хочешь воплощать персонажей, близких тебе по духу? Ну так сиди и хоти. Сегодня, возможно, мечта стала ближе: можно пойти в сериал, можно заплатить за участие в проекте свои деньги. А я вошел в кино по счастливому трамвайному билету.
- И как: утром поговорив с Ахматовой, вечером шли отображать образ истинного комсомольца из рабочей династии Журбиных? Не испытываете неловкости за такую идеологически верную картину, как "Большая семья"?
- Нисколько. Только постановка такого романа - признанного и одобренного свыше - могла стать реабилитацией для Хейфица, избавить его от запрета на съемки художественного кино. Он ходил - буквально! - в заштопанных рубашках. Потому и взялся за Кочетова - самого, пожалуй, кондового из всех советских литераторов. Кочетов, кстати, приходил на съемки, стучал палкой. На самом деле я уверен, что роман никто не читал, это было выше человеческих сил. Начальство узнало его содержание, только когда картина была готова. Но мы снимали картину, как работницы плетут кружева: из простых, дешевых ниток пытались сплести тонкий и неповторимый узор. Очень старались сделать этот материал живым.
- В результате вы навечно застряли в образе "современного героя"...
- Кино всегда приклеивает к лицу маску. Бабочкин умер Чапаевым, хотя не был на него даже похож. Уже играя шофера в "Деле Румянцева", я понимал, что воздвигаю непреодолимую стену между собой и любимым Чеховым. Когда затеялась история "Дамы с собачкой", в "Крокодиле" появился фельетон: мол, Баталов будет играть Гурова, как смешно! Наверное, власти решили: ну да бог с ним, какая-то там собачка, пускай попробует. Потом мне посчастливилось сыграть совсем не героев в "Живом трупе", в "Беге". Но не было такой роли, за которую меня не ругали бы. "Даму с собачкой" пропесочили в "Искусстве кино" вообще до выхода фильма на экран. Это все равно что описывать последствия падения метеорита в то время, пока он еще летит.
- Что, впрочем, не помешало вам стать режиссером. И снять "Шинель".
- А "Тараса Бульбу" поставить так и не дали. Да и "Шинель" я снял совершенно случайно: на "Ленфильме" не нашлось другого проекта, который можно было бы быстро запустить к юбилею Гоголя. И, пройдя через тернии борьбы за Ролана Быкова, я снял этот фильм как диплом, за рубль сорок. А после "Трех толстяков" мне сказали, чтобы о классике я даже не заикался.
Юрий Герман и Иосиф Хейфиц меня учили: если ты мечтаешь снять кино, у тебя в столе должно лежать по крайней мере три сценария. Мы написали сценарий с Владимиром Максимовым. Но он очень резко выступил против требований цензуры (у нас потребовали убрать из сценария арест отца героя), а вскоре и вовсе эмигрировал. Я написал сценарий по повести чудного Георгия Владимова "Три минуты молчания": комсомольцы, сейнера, Ледовитый океан что может быть лучше? Но Владимов взял да уехал в Германию.
Алексей Баталов избрал своим жизненным девизом слова Пушкина: "Самостоянье человека, залог величия его"
(Фото: ВЛАДИМИР НОВИКОВ)
- А в постсоветский период время уже ушло?
- Для фильма нужны люди, а сегодня всюду разброс и растерянность. Я дружил с оператором Параджанова Суреном Шахбазяном - это было божество, а не оператор. Настоящий соратник. Сегодня таких нет.
- Ну вот, Алексей Владимирович, а говорили, времена всегда одинаковые. Может, таких людей сегодня нет просто в вашем окружении?
- Кто знает, если выделить время, найти большие деньги... Но это сегодня не более чем мечты. Мечты идиота.
- Как вы думаете, актерский род Баталовых на вас закончится?
- Дело не в родстве. Я принадлежу всего лишь ко второму актерскому поколению, так что о династии речи не идет. Все очень индивидуально. Гоголь в детстве играл в домашнем театре, а стал Гоголем. Пожилой учитель литературы пришел однажды к Станиславскому, выпросил у него роль и стал лучшим Фирсом всех времен и народов. Да возьмите Василия Шукшина! Он кто? Блестящий актер, режиссер, а перед смертью признавался, что его главное дело - писать.
- Сегодня окрестности Дома на набережной, где вы живете, старым москвичам просто не узнать. Неизменным остался разве что Кремль. Вас радует новый вид из окна?
- Очень. Недавно у нас прямо перед окнами сломали дом. И теперь видно не только Кремль, но и крышу английского посольства. Именно такой вид я помню с детства. Если бы еще звезды на башнях погасили - иллюзия была бы полной. Показалось бы, будто перенесся на многие годы назад.
