— Сколько птиц! — вырвалось у Брэма, когда он увидел огромные стаи уток на озерках и болотах и стройные шеренги журавлей, аистов и цапель на речных отмелях. Все кругом было покрыто птицами. Стаи прилетали и улетали; по временам солнце скрывалось словно за тучами — так много птиц взлетало с воды; свист миллионов крыльев сливался в ужасающий гул. Марабу чинно стояли на кочках или расхаживали по луговинам, у самой воды шныряли кулички, а высоко в небе парили грифы.
— Пали! — и выстрелы загремели. Целиться не приходилось: птиц было так много, что каждый выстрел сбивал по нескольку штук. Отец мог быть доволен — каждый день приносил ему десятки редкостных шкурок.
Губернатор Хартума принял путешественников с большим почетом. Они решили остановиться в городе, и Брэм тотчас же занялся устройством маленького зверинца. Натуралисту уже мало было шкур и шкурок, ему хотелось иметь у себя живых птиц и зверей. Брэм быстро обзавелся таким хозяйством, что из охотника превратился в дрессировщика, а двор его дома стал напоминать зверинец. Он приручил и обезьян, и страуса, и марабу — и они бегали за ним кучкой, как только он выходил из дома. Но этого ему показалось мало. Он купил двух молодых гиен (всего за полтинник на наши деньги!) и занялся их приручением. Гиены были совсем маленькие, величиной с таксу, но злобные и коварные, и кусались так, что скоро у Брэма на руках не осталось ни одного целого пальца.
Шли дни, а гиены все не приручались. Если они и делали кое-какие успехи, то только в одном — с каждым днем кусались все больнее. Впрочем, именно в этом не было ничего удивительного — кормили их доотвала, и росли они не по дням, а по часам.
— Как ваши гиены? — ехидно спросил Мюллер, косясь на завязанный тряпочкой палец Брэма.
— Ничего!
Они привыкают, — ответил Альфред, поспешно пряча за спину предательскую руку.
— К руке привыкают? — улыбнулся Мюллер.
— К руке? Нет, это я просто накололся. — Брэм никак не хотел сознаться, что его гиены только и умели делать, что кусаться при всяком удобном и неудобном случае.
Теперь это были очень милые и воспитанные животные…
Брэм терпеливо ждал. Он решил, что как только гиены немного подрастут и окрепнут, он живо расправится с ними. Подождав еще с недельку, он нашел, что можно приниматься за дрессировку. Войдя в сарай, где помещались гиены, он подошел к одной из них и спокойно протянул руку. Цап! — рука была немедленно укушена. Вот тут-то и началась выучка гиены: Брэм колотил ее до тех пор, пока не отмахал себе руку.
— А, ну? — и он снова протянул гиене палец. Гиена цапнула его на совесть, и снова посыпались удары на визжавшего зверя. Брэм решил, что он или забьет гиен до смерти или приучит их к себе и отучит кусаться. И он ежедневно всыпал гиенам хорошую порцию ударов, бил их до тех пор, пока они не перестали огрызаться и кусать его за пальцы. А когда одна из гиен попробовала было снова взбунтоваться, он принялся окунать ее в воду. Брэм купал гиену до тех пор, пока та не начала хрипеть и выкатывать глаза. Купанье помогло — гиена перестала бунтовать.
Теперь это были очень милые и, в своем роде, воспитанные звери. Они привыкли к Брэму, бросались к нему навстречу, клали лапы ему на плечи, визжали и пытались лизнуть в лицо.
Местные жители на улицах шарахались во все стороны, когда встречались с Брэмом, ведшим на веревке гиен. Гиены приводили также в немалое смущение гостей Брэма: за чайный стол усаживались не только гости и хозяева, но и пара зверей.
Брэм так увлекся приручением и воспитанием самых разнообразных животных, что Мюллер начал хмуриться, — он платил деньги натуралисту совсем не за это, а за поездки на охоту. С каждым днем Мюллер все больше ворчал. И вот однажды, когда Брэм вернулся в город после недели охоты в дальних лесах, они поссорились.
— Ну, сколько привезли? — встретил Мюллер Брэма.
— Сто тридцать штук.
— Только-то? За столько дней…
Брэм разозлился: «Как? Я провел столько дней в лесу, меня трепала лихорадка, я измучился, а он…» И Брэм надулся на Мюллера… Но порвать с ним совсем он не решился: что стал бы он делать здесь без барона, точнее — без его денег? И Брэм продолжал охотиться и стрелять птиц для барона.
К концу февраля они встретились с майором египетской службы Петериком, направлявшимся в Кардофан. Они отправились вместе с ним в эту пустынную страну. Охота в Кардофане была обильна и успешна, но жара была так убийственна, что Брэм ежеминутно ждал смерти.
«Вот, доеду до этого кустика и свалюсь, — думал он, покачиваясь на спине верблюда. — Вот этот пригорок — последний…»
Кусты сменяли пригорки, пригорки — кусты. Верблюд мерно шагал, унося на спине нашего спутника в глубь пустыни…
Путешествие окончилось. Брэм снова очутился в Хартуме. Но и здесь лихорадка не оставила его; Мюллер также сильно страдал от нее; поэтому они двинулись вниз по Нилу, в более здоровые места Египта. Губернатор дал им две барки, которые были нагружены ящиками со шкурками и клетками с живыми зверями и птицами. Часть обезьян не уместилась в клетках и ехала просто на привязи. Это был замечательный караван!
Вскоре Мюллер уехал в Европу, а Брэм остался в Египте. Он принялся изучать не только животных — их было тут маловато, — но и быт и нравы туземцев. Чтобы удобнее было этим заниматься, он отпустил себе длинную бороду, надел туземное платье и научился говорить по-арабски. Араб вышел хоть куда — рослый, широкоплечий, почтенный…
— Кто это? — спрашивали про него арабы.
— Это И-бре-ем, — отвечали знакомые натуралиста. — Он перешел в нашу веру и отказался от своего франкского имени. Его имя было страшное — Афреид…
Из «Альфреда» арабы сделали «Афреида», что означало по-арабски: «дьявол». Впрочем, вскоре Брэма стали именовать уже Халил-эфенди, настолько он «обарабился»…
Незаметно прошли несколько месяцев. Пора было трогаться на юг, во второе путешествие, о котором Брэм уговорился с Мюллером. Брэм рассчитывал на этот раз пробраться подальше к югу, достичь экватора и изучить животных этих широт. С ним ехал его старший брат Оскар и врач Фирталер. Барон обещал присоединиться к путешественникам в Хартуме. Шли дни, багаж путешественников был приготовлен, зверинец наполовину ликвидирован, а о бароне не было ни слуха, ни духа.
— Чего его ждать! — решил Брэм. — Трогаемся. А деньги займем. — И он мигом назанимал у своих приятелей-арабов порядочную сумму денег.
Приехали в Хартум — барона нет, писем от него — также, денег — и подавно. Брэм решил ждать известий от своего «антрепренера», а покамест жить на занятые деньги и охотиться в окрестностях Хартума. Нужно оговориться: под «окрестностями» Хартума Брэм подразумевал любое место на расстоянии одного-двух дней пути. Поэтому некоторые «окрестности» оказывались в сотне и больше километров от города.
Во время этих поездок было настреляно множество птиц и зверей, снято немало шкур и шкурок, сделано огромное количество наблюдений. Львы и бегемоты, антилопы и буйволы, носороги и крокодилы смешались в пеструю толпу с птицами-ткачами, буйволовыми птицами и «сторожами крокодилов». Во время одной из поездок брат Брэма Оскар утонул, купаясь в реке. Это так расстроило Брэма, что он вернулся со своим караваном в Хартум. Печальный въехал он в город и тут же получил пренеприятное известие: барон фон-Мюллер ухитрился разориться и не мог ни сам приехать, ни денег прислать.
«И как это его угораздило! — недоумевал Брэм. — Всего полгода назад все было у него в порядке…»
Положение Брэма было не из приятных: до родины — 3 000 километров, в кармане — ни гроша, на шее — груз ящиков с коллекциями и клетки со всякой живностью. К тому же — куча долгов. Имущество стоило гроши, а покупать ручных зверей и птиц никто не хотел.
— Что ж! — философски сказал натуралист. — Нет денег — значит, будут деньги. — И он мигом доказал справедливость этого изречения: пошел к губернатору и занял у него 5000 пиастров (Брэм внушал такое уважение и доверие, что губернатор никак не мог отказать ему.) А раз деньги были в кармане — можно было и снова отправиться в поездку.
Пиастры губернатора, однако, быстро растаяли, занимать у него снова Брэм не решался. Пришлось сидеть в Хартуме и пробавляться мелкими займами. Это дело Брэм изучил в совершенстве: мимоходом, на базаре, в кофейне, перед входом в мечеть, встречая знакомых, он у всех занимал по нескольку монет. Брэма любили и ему верили — деньги не переводились у него в кармане. Однако на поездки денег не было, и Брэму осталось одно — заняться своим зверинцем. Суданский паша подарил ему ручную львицу Бахиду, прелестное животное. Она бегала за Брэмом, как собака. По ночам она залезала к нему на постель. Страшное и вместе с тем трогательное зрелище представляла голова могучего зверя, лежавшая рядом с густой окладистой бородой натуралиста…
