Не подозревая дальнейшего развития событий и педагогически поддерживая увлечение музыкой, вспомнив об успешно разученных мной в отрочестве Коробейниках, мама подарила мне чехословацкую гитару Иолана-Star-V, купленную по случаю и стоившую фантастически дешево по сравнению с нынешними ценами - сто шестьдесят рублей.
Я сочинял музыку, по ходу осваивая квадрат и нисходящие гармонии, сочинял слова, подгоняя мужские и женские рифмы, сочинял аранжировки, узурпировал полномочия дирижера и диктатора, не терпящего возражений. Бывал неосознанно жесток к друзьям.
Однажды, рассерженный непонятливостью нигилистов, я объявил на репетиции конкурс дураков. Побеждал тот, кто более ошибался. Леху, кроме прочего, заставлял еще и выбивать чечетку, воплощать, так сказать, режиссерскую задумку.
Не знаю, почему они слушали меня, а не надавали по шее. Я требовал, требовал, требовал, не понимая, как можно ссылаться на очередную сессию, очередную девицу, на что-то там еще, а не бросить все и репетировать, репетировать, репетировать. Их молодецкие заботы казались предательством по отношению к нигилизму. Вся жизнь была впереди, подходил к концу шестьдесят девятый год.
Теперь-таки, через столько лет, рок-музыку перестали замалчивать или только ругать. Вдруг ее стали нахваливать почти без разбору, вдруг объявилось множество людей, желающих писать о ней или с ее помощью. И поселившись в Ораниенбауме с видом на царские чертоги, я неожиданно испугался, что распишут ее по необязательным страницам. Куда ж мне тогда деваться со своими воспоминаниями?..
Волосатикам вслед плевали старушки, хмурились милиционеры. Иногда за длинные волосы могли побить. Несколько раз, возвращаясь с репетиции вечером, мне приходилось защищать честь и защищать кулаками. Родители перестали со мной разговаривать. В припадке какого-то юношеского безумия я ночами слушал новую музыку, записи или пластинки, днем сочинял сам, вечерами репетировал в Мухе, терроризируя товарищей, доставал динамики, сколачивал акустические колонки, паял провода, таскал, таскал, сотни раз таскал аппаратуру по этажам Мухи, из Мухи и в Муху, когда нас гнали оттуда и возвращали обратно. Мне не исполнилось еще и двадцати.
Тогдашние городские рок-группы, если и пели собственносочиненное, то лишь в виде кокетливой добавки к фирме. Это называлось снять один к одному. Лесные братья, Аргонавты и Фламинго копировали лучше всех. Мы же репетировали свое, тяп-ляп, ржавые гвозди и горбыли, но - свое. Творили, елки-палки, наперекор Востоку и Западу. Как въедливый юноша, ночами я вслушивался не только в рок-н-роллы, но и, накупив по дешевке, в записи Вивальди, Баха, лютневой музыки, Малера и прочих, оплодотворяя в памяти рок-н-роллы гармониями великих. Впрочем, это лишь расширяло кругозор, не прибавляя ничего к скайфлз, музыке подворотен, которую я сочинял. Правда, тогда мы временно репетировали в окультуренном подвале ЖЭКа. Выходит, это была подвальная музыка.
В результате конкурсов и иной террористической деятельности Боб и Леха отдались безраздельно прыжкам с шестом, а их место заняли блистательные слухачи, рыжие Лемеговы из Академии.
В подвал на репетицию Серегу принесли, а Володя пришел сам. Он сел за барабаны, дрянные барабаны ожили, запели на разные голоса, принесенный Серега перебросил ремень баса через плечо, басовым глиссандо вонзился в первую четверть. У меня аж слюнки потекли: такая получалась кайфовая ритм-секция!
Серега и Володя учились на архитектурном с Альбертом Асадуллиным, вместе музицировали до поры, но Альберт, сильный тенор, уже присматривался к профсцене. У брательников имелась солидная практика, они были выразительные, с рыжими усами, рослые парни. Средний рост нашего нигилистического сборища равнялся ста восьмидесяти пяти сантиметрам, а это тоже имеет значение. До сих пор я считаю, что для успеха в первую очередь следует понравиться девицам в зале, а девицам в зале и не в зале отчего-то больше нравятся высокие.
Тогда же велись переговоры с Михаилом Боярским. Он учился в Театральном на Моховой, неподалеку от Мухи. Там же, на Моховой, он репетировал с Кочевниками в малюсеньком зальчике, одно время мы репетировали параллельно.
Помню лето, зной, шпили отражаются в воде, ангелы и кариатиды. Берем лодку напрокат и гробом 740 каналу Грибоедова в ласковой тополиной июньской метели. Боярский говорит, будто намеревается собрать группу, голосами аналогичную Битлз. У меня басо-баритон, у него - высокий баритон. Мои нигилисты не аналогичны Битлз, а идеи Боярского не устраивают нас. И наш Санкт-Петербург.
Названию, прическам и иным аксессуарам нигилисты тогда, да и теперь, уделяли значительную часть своей нигилистической деятельности.
- ...Санкт-Петербург, - сорвалось с языка во время праздного толковища. Рыжие братаны и Летающий сустав замерли, молчали долго, цокали языками, я же, вспотев от удачи, ждал.
- Санкт-Петербург? - переспросил Летающий сустав.
- Круто! - сказали рыжие братаны.
Да, мы родились в этом городе, выросли в старом центре и город жил в нас и станет жить до последнего дня, мы плохо умели, но сочиняли сами, на родном языке, а ведь иные (многие!) доказывали:
- Рок не для русского языка! Короткая фраза англичанина - в кайф, а русская - длинна, несуразна и не в кайф! Не врубаетесь?
Это оскорбляло. И мечталось, пусть не на уровне четкой формулировки, проявить себя, доказать, что приобретенные возрастом обязанность служить в армии и право жениться должны быть дополнены необходимостью обязанности и права на свой крик; словно новорожденные, мы мечтали закричать по-русски: Мы есть!
Я написал композицию Сердце камня и посвятил ее Брайану Джонсу: И у камня бывает сердце, и из камня можно выжать слезы. Лучше камень, впадающий в грезы, чем человек с каменным сердцем... Ми-минор, ре-мажор, до-мажор, си-мажор по кругу плюс вторая часть - вариации круга, да страсти-мордасти басо-баритона и ритм-секции. Я написал боевые композиции Осень и Санкт-Петербург.
У меня в допетербургские времена имелся некоторый опыт: провал на вечере биологического факультета в ДК Маяк, случайный наш квартет первокурсников играл плохо и нас освистали; однажды помогал играть на танцах в поселке Пери ансамблю, собранному из охтинских рабочих парней - помню пыльный зальчик, помню, как перегорели усилители, помню, дрались в зале из-за девиц и помяли заодно кого-то из оркестрантов...
Уже запекались по утрам на парапетах первые льдинки. Днем же сеял дождик, а встречный ветер боронил невские волны. Той осенью семидесятого года я рехнулся окончательно. Часть жизни, что была впереди, начиналась,
У Санкт-Петербурга появилась мама, рок-мама Жанна - взрослая, резкая, выразительная женщина-холерик. Она устраивала джазовые концерты (с Дюком Эллингтоном и его музыкантами организовала встречу в кафе Белые ночи; в припадке восторга городские джазмены повыдавили там стекла и снесли двери), устраивала концерты первым нашим самостийным рок-группам и, побывав случайно на репетиции Санкт-Петербурга, решила содействовать нам.
Сошедший с ума, я получил с ее помощью неожиданное приглашение выступить на вечере психологического факультета Университета. Нам даже обещали заплатить сорок рублей.
Стоит вспомнить, как концертировали первые рок-группы. Контингент болельщиков был не столь велик, сколько сплочен и предан, рекрутировались в него в основном студенты. В вузах же, под видом танцевальных вечеров, и проходили концерты. Зал делился по интересам - к сцене прибивались преданные, а где-то в зале все-таки выплясывали аутсайдеры прогресса. Муха, Университет, Академия, Политехнический, Бонч, Военмех- надо б там вывесить мемориальные доски.
Рок-групп наплодилось, словно кроликов, каждую субботу выступали в десятке Мест. Героические отряды болельщиков проявляли поистине партизанскую изворотливость, стараясь проникнуть на концерты, поскольку на вечера пропускали только своих учащихся, а посторонних боялись, зная, чем это может кончиться. Но все одно кончалось. Отчего-то наиболее удачно просачивались через женские туалетные комнаты. Иногда влезали по водосточным трубам. Иногда приходилось разбирать крышу и проникать через чердак. Главное, чтобы пробрался в здание хотя бы один человек. Этот человек открывал окна, выбивал черные ходы. Если здание оборонялось, и местные дружинники перехватывали хитроумных лазутчиков, шли повзводно напролом, пробивали бреши, срывая с петель парадные двери, и растекались по коридорам. Бред какой-то! Видимо, не я один сошел с ума той осенью семидесятого года...
Мы привозим На Красную улицу нашу электрическую рухлядь. Там в низеньком особнячке, дугой обнявшем двор с булыжным старинным покрытием, расположился факультет психологов. Актовый зал оказался с небольшой низкой сценой, с большими, до пыльного потолка, окнами.
Расставляли с брательниками и Мишкой усилители и акустику, пробовали микрофоны и пытались разобраться в проводах. Эти красивые рослые парни не волновались. Я им заговорил зубы, затерроризировал уверенностью, а сам же уверен не был, и теперь мне было зябко, нервничал. Жизнь еще только была впереди и это теперь легко делать выводы и теоретизировать о происхождении и социально-музыкальных составных рок-музыки и причинах ее успеха.
