У религии есть привычка вселяться в здания, которые ей раньше не принадлежали. Вот и эта церковь Святого Лаврентия (СанЛоренцоинМиранда) в Риме построена в V веке на руинах римского храма Антонина и Фаустины.
Воинствующие атеисты тоже могут прийти в ярость, поскольку в книге религия представлена так, будто она достойна и дальше служить оселком для наших духовных устремлений. Они сошлются на яростную нетерпимость многих религий и в равной степени глубокие, но более логичные и свободные истории об утешении и просветлении, предлагаемые искусством и наукой. В дополнение они могут спросить, почему тот, кто открыто заявляет, что не готов принять так много религиозных постулатов, кто не будет отстаивать непорочное зачатие или соглашаться с тезисами, с благоговением приведенными в сказках Джатаки, будто Будда – реинкарнация кролика, все равно хочет, чтобы его ассоциировали с таким скомпрометированным понятием, как религия.
Ответ таков: религия заслуживает нашего внимания за непревзойденное концептуальное честолюбие, за изменения мира, какие удавались лишь редким мирским институтам. Религия сочетает принципы морали и метафизику с практическим участием в образовании, моде, политике, путешествиях, гостиничном деле, создании церемоний, полиграфии, искусстве и архитектуре: с таким диапазоном интересов даже стыдно упоминать достижения самых знаменитых и влиятельных светских движений и личностей за всю историю человечества. Те, кому интересно распространение и влияние идей, будут безусловно зачарованы примерами наиболее продуктивных образовательных и интеллектуальных усилий, которые знала эта планета.
5
В заключение скажу, что в книге не ставилась задача воздать должное конкретным религиям, у них есть собственные апологеты. Зато предпринята попытка исследовать аспекты религиозной жизни, содержащие концепции, которые могут быть с толком использованы для решения проблем светского общества. Сами религиозные догматы выпариваются, чтобы получить в остатке только то, что может оказаться уместным и утешительным для современного скептического ума перед лицом страданий и разочарований конечного во времени существования на этой беспокойной планете. Автор надеется помочь сохранить все прекрасное, трогательное и мудрое из того, что уже не представляется истинным.
а) Встречаясь с незнакомцами
1
Одна из потерь, которую современное общество ощущает наиболее остро, – чувство общности. Мы склонны думать, что ранее существовала некая степень добрососедства, которую вытеснила теперь безжалостная анонимность, состояние, при котором люди идут на контакт друг с другом исключительно ради узких личных целей: финансовой выгоды, продвижения по социальной лестнице или романтической любви.
Отчасти эта тоска определяется нашим нежеланием проявить милосердие к тем, кто попал в беду, но при этом нас беспокоят раздражающие симптомы социальной разобщенности, наша неспособность, к примеру, сказать «привет» друг другу на улице или помочь пожилым соседям с покупками. Живя в гигантских городах, мы все больше чувствуем себя заключенными в кастовых гетто, образовательных, классовых или профессиональных, и начинаем считать остальное человечество скорее врагом, чем интересным коллективом, к которому мы хотели бы присоединиться. Завести разговор ни о чем с незнакомым человеком в публичном месте кажется чем-то странным и выходящим из ряда вон. А после тридцати новых друзей у нас уже практически не появляется.
Пытаясь понять, что разрушило наше чувство общности, важную роль традиционно отводили приватизации религиозной веры, что произошло в Европе и Соединенных Штатах в девятнадцатом веке. Историки полагают, что мы начали пренебрегать нашими соседями примерно тогда же, когда перестали собираться вместе, чтобы чтить наших богов. Отсюда возникает вопрос: а что делала религия до того, как это произошло, чтобы усиливать дух общности, и, если посмотреть с практической точки зрения, сможет ли мирское общество возродить этот дух, не опираясь на теологические институты, с которыми оно когда-то жило душа в душу? Возможно ли вернуть дух общности без религиозной основы?
2
Если мы рассмотрим причины социальной отчужденности более подробно, мы поймем, что отчасти наше чувство одиночества обусловлено числом одиноких. Миллиардам людей, которые живут на этой планете, сама мысль заговорить с незнакомцем кажется более опасной, чем в прежние времена, потому что степень общения между людьми, похоже, обратно пропорциональна плотности населения. Обычно мы с готовностью заговариваем с людьми, когда не имеем никакой возможности общения с ними. Если бедуин, чей шатер – единственный на сотни километров пустыни, психологически готов оказать теплый прием любому, то его современники, живущие в городе, столь же добросердечные и щедрые, чтобы сохранить хоть каплю душевного равновесия, вынуждены притворяться, будто не замечают миллионов человеческих существ, которые едят, спят, спорят, совокупляются и умирают в считаных сантиметрах от них со всех сторон.
Проблема еще и в том, как нам знакомиться друг с другом. Общественные места, где мы обычно встречаем других людей – пригородные поезда, запруженные толпой тротуары, залы ожидания аэропортов, – словно сговорились показывать сильно упрощенную картину наших личностей, а это снижает и нашу способность осознавать, что каждый человек – сложная и неповторимая индивидуальность. Трудно на что-то надеяться относительно человеческой природы после прогулки по Оксфорд-стрит или ожидания вылета в чикагском аэропорту.
Раньше мы ощущали более тесную связь с нашими соседями потому, что зачастую они становились нашими коллегами. Дом не всегда был безликим общежитием, куда возвращались поздно и откуда уходили рано. Соседи знакомились не потому, что были прекрасными собеседниками, просто им приходилось вместе возить сено или класть школьную крышу. Такие проекты естественным образом способствуют возникновению новых связей. Однако капитализм терпеть не может местной продукции и индивидуального производства. Для него предпочтительнее, чтобы мы вообще не контактировали с соседями, ему ни к чему, чтобы они задерживали нас по дороге в офис или, не дай бог, помешали онлайновой покупке.
В прошлом мы знакомились с другими людьми, потому что нам ничего не оставалось, как обращаться к ним за помощью… и они, соответственно, обращались к нам. Благодеяние было составной частью досовременной жизни. В те дни практически не удавалось избежать ситуаций, когда люди просили денег у малознакомых или сами подавали милостыню бродяге-нищему, – ведь в том мире отсутствовали система здравоохранения, пособия по безработице, муниципальное жилье. И приближение сирого, убогого, бездомного не заставляло прохожих отворачиваться – никто не считал, что эту проблему должно решать какое-нибудь государственное ведомство.
С финансовой точки зрения мы гораздо щедрее, чем наши предки, потому что отдаем чуть ли не половину наших доходов на общественные нужды. Но, по существу, мы этого не осознаем, передавая средства через анонимный институт налогообложения. Если бы мы над этим задумались, то, скорее всего, возмутились бы, что наши деньги используются на содержание ненужных бюрократов или для покупки ракет. Мы редко чувствуем связь с нашими менее удачливыми согражданами, для которых наши налоги оплачивают чистые простыни, суп, крышу над головой и ежедневную дозу инсулина. Ни реципиент, ни донор не видят необходимости сказать «возьмите, пожалуйста» или «благодарю вас». Наши пожертвования не оформляются – в сравнении с христианской эрой – как связующее звено в сложных взаимозависимых отношениях, когда материальные блага достаются получателю, а духовные – донору.
Мечты о встрече с единственным человеком, который избавит нас от необходимости искать общения с человечеством.
Для нас, забившихся в индивидуальные коконы, основным источником, дающим представление о том, каковы другие люди, становятся средства массовой информации, и, как следствие, мы, само собой, ожидаем, что все незнакомцы – убийцы, мошенники и педофилы. Отсюда и стремление доверять только тем считаным индивидуумам, с которыми мы познакомились через прекратившую ныне свое существование семью или по учебе и работе. В тех редких случаях, когда обстоятельствам (бурану, удару молнии) удается вытащить нас из наших герметичных капсул и свести с людьми, которых мы не знаем, нас поражает, что наши сограждане совершенно не стремятся отрубить нам голову или растлевать наших детей, да и вообще они на удивление приятные люди и рады помочь.
Даже став одинокими, мы, разумеется, не утратили надежды на налаживание отношений. В закоулках одиночества современного города нет более почитаемого чувства, чем любовь. Однако это не та любовь, о которой говорит религия, речь не о всеобщем человеческом братстве, эта любовь ревнивая, не выходящая за определенные пределы и крайне неприветливая. Это романтическая любовь, которая отправляет нас на маниакальные поиски одного человека, с которым мы надеемся прожить всю жизнь, такого человека, который избавит нас от необходимости стремиться к общению с человечеством.
