"Вспомни обо мне, когда наступит Праздник, и зеленые звезды, шелестя, прольются над городом..." Да не прольются они никогда над этим городом. Потому что их никто не заметит!
Сфорца отбирает у безмолвных романтиков осколки форм и сущностей и прилежно склеивает из них шедевры.
Климов не в силах презирать Сфорца - может он лишь запутаться в собственной боли. Кто ж виноват, что имеющий фары в конце концов продаст их владельцу автомобиля, либо останутся они вечным нелепым украшением микрокосма, розовой елочной игрушкой, источником мазохизма создателя.
Сотворил, но для кого?
Сфорца победил потому, что не стал гоняться за миражами. Он вышел в жизнь, обеспечил себе устойчивое существование, установил равновесие со средой, даже подвигнул ее на развитие. Все-таки, шедевр!
И есть лишь один неформальный прокол, которого не видит зачумленный отступничеством Климов.
Сфорца слишком приблизил искусство к жизни, из нее он взял методы и средства, вычеркнув недоговоренность пророчества и личностный фактор. Создав совершенное из кусочков, навсегда отчуждая свои работы от создателя и себя, он нарушил целостность и размыл грань реальности, оставшись вне судьбы, которую кропотливо творил.
Игнациус, бесцельно бродящий среди умирающих садоь и каналов, тоже обречен.
Он - то недостающее чувство сопричастности, которое покинуло Сфорца. Он - утопия, незадачливый Ланцелот на час, никому ничего не доказавший, провалившийся в вечность собственных предчувствий.
"- Любите ли вы ее, сударь? И готовы на великие жертвы?
- Да. - сказал Игнациус."
Сфорца усердно производит во имя конкретных, непризрачных, благородных целей.
Один вне жизни - на том и погибает. Другой вне мечты, и в том ущербен, и однажды умрет в недоумении, не поняв: за что меня так?
""Люблю" - голый сквозняк ветвей, "никогда не расстанемся" - последние скрюченные листья, "не спрашивай меня" Исаакий в сугробах, "давай забудем" - черное шуршание на Неве." Кто знает, что отдал бы Сфорца за это сомнительное счастье?
Игнациус отдал жизнь.
III.
"Все, что имеется: жар сквозняка
Звезды и сор. Лопухи и эпохи.
Плаха собора. Град страха. И крохи
Веры, иссохшей неведомо как..."
В такой мир происходит доморощенный производитель дождя Сфорца и петербургский магистр Антиох.
Первый остается в мире - признанным и обласканным шаманом. Второй создает абсолютный текст, способный разрушить абсолюты - взлетно-посадочную площадку, нуль-переход через все грани и границы в мир, тщательно маскируемый нашим сознанием, сознанием общества, культурой, цивилизацией.
И время течет обратно, и оживает скользящий в небытие город, и чей-то теоретический или литературный опус...
"Недобрые были знамения."
Ислам запрещает создавать изображения. Каноническое обоснование: нельзя состязаться с Творцом; в судный день он потребует от дерзнувшего - оживить свое творение, и горе, если картина не оживет! Не верю. За тысячу лет найдется безумец или гений, или просто смельчак, который презрел бы эту очень уж абстрактную - опасность, а услужливое общественное сознание тут же выдумало бы вариацию легенды, что, да, конечно, нельзя, но... Страх того, что картина оживет, и художник окажется равным Аллаху, сильнее объективности, сильнее случайности. И не церковника, а "правоверные прихожане" не допустят нарушения запрета".
"Недобрые были знамения. Подходившие обозы видали белых волков, страшно подвывающих на степных курганах.
Лошади падали от неизвестной причины. Кончились городки и сторожки, вошли в степи Дикого поля. Зной стоял над пустынной равниной, где люди брели по плечи в траве. Кружились стервятники в горячем небе. По далекому краю волнами ходили миражи. Закаты были коротки - желты, зелены. Скрипом телег, ржанием лошадей полнилась степь. Вековечной тоской пахнул дым костров из сухого навоза. Быстро падала ночь.
Пылали страшные звезды. Степь была пуста - ни дорог, ни троп. Все чаще попадались высохшие русла оврагов. От белого света, от сухого треска кузнечиков кружились головы. Ленивые птицы слетались на раздутые ребра павших коней..." Создать абсолютный текст - величайшая цель древней магии! Антиох действует на первичном, языковом уровне, управляет системой-переводчиком, иначе транслятором.
Чтобы жить в мире, его надо назвать. И мысль человеческая, тщетно добиваясь равновесия с творящей Вселенной, создает свой собственный информационный мир. Мир этот играет роль скафандра, призванного защитить наши души от пустоты и безмолвия Космоса. Важно понять, информационное пространство создаем мы все: творцы и обыватели, святые и насильники, умники и глупцы. И потому оно существует вне любого из нас.
Представьте остальные миры - все эти иноземья и иновременья, и сказочные фейерверки, и фантастические абстракции, и символьные конструкции математиков, и реальность с ее самодовлеющей безысходностью - измерениями этого пространства. В рамках большинства философий такое представление не будет ошибочным.
Язык организует связи между информационным пространством и всем, что лежит вне его. Вне его существует материальная природа, вещество - для материалиста, Бог, как воплощение абсолютной идеи - для объективного идеалиста, личность - для идеалиста субъективного. Нет оснований предпочесть один из этих подходов, нет и нужды выбирать между ними.
Структуры языка сложны и динамичны, мы в силах охватить лишь внешние проявления их. Кроме того, рассуждать о языке приходится на языке; введение металангов успокаивает наше воображение, но не решает задачу осмысления языка.
Аркадий и Борис Стругацкие с присущим им тактом шутя затронули эту тему: в "Понедельнике..." упоминается маленькая частная проблемка, известная под названием Великой проблемы Ауэрса: найти глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова "бетон". Станислав Лем сформулировал в явной форме "проблему значения" ("Сумма технологии"). Андрей Столяров обратился к семиотике - металингвистике в рассказе "Телефон для глухих" и вернулся к ней в "петербургской сказке" "Ворон".
Вообще-то, человечество не придавало большого значения внутренним связям языка. Задача упорядочения мира решалась испытанным путем анализа. Целостность раскололась на измеримую логику и неизмеримые чувства. На грани измеримости возникли науки и искусства, и, как отражения им - идеология и религия. Антиох предложил красивое, в известной мере, легко реализуемое действо: наложить объективные структуры мироздания, определенные наукой, и субъективные структуры мироздания, сопричастные искусству, на дикий и бесконечный живой язык, подчинить себе основу информационного пространства и научиться манипулировать его проявлениями.
Ключевое слово "ритм". Известно, что активность умирающей клетки совпадает с активностью клетки, которая только что родилась; разница лишь в ритме, в степени упорядоченности протекающих процессов. Так что, овладев ритмом, можно повернуть умирание вспять.
Антиох мог стать Богом. И разве не сотворил он больше чудес, чем любой признанный кандидат на это звание?
"Я сдался. Я всегда сдаюсь, когда кто-то ставит себя рядом с Гегелем. Или выше. Я, например, не ставлю." Отталкиваясь мыслями от чужих информационных закоулков, рассказчик, солидный и уважаемый завлаб, вынужден признать, что есть сила, которая влечет его, реалиста-прагматика, в пустой и нелепый выдуманный дом, к вымышленным людям со странной судьбой.
Антиох ушел, не сумев, или, скорее не пожелав сломать сонное равновесие Мира Существующего своим абсолютным текстом, квинтэссенцией магии. По Ст. Лему: поступок истинного бога - отказаться от своей власти.
От обычной лампы сгорает абсолютный текст.
Но у Антиоха были предшественники. И найдутся последователи.
III-а. Через все измерения, через все структурные этажи информационного пространства проходит деление на среду и объекты. Непосредственно мы воспринимаем только среду - слабо связанные или вовсе несвязные крупицы информации: отдельные факты и фактики, обрывки текстов с ограниченным (не более, чем человеческим) взглядом на мир. Эта среда мертва и подвластна нам. Мы творим ее, подобно тому, как Бог или Вселенная творят материю. Мы вправе складывать любые узоры, любые лабиринты из атомарной информационной пыли, из микроскопических цветных стеклышек, сотканных нашим воображением, и эта игра безопасна. Она и бесплатна. Мы можем уничтожить любой конечный объем информационной среды.
И упиваясь своей властью, легко забыть об ее ограниченности. Между тем, семиотическое пространство не исчерпывается средой: в нем двигаются, функционируют, размножаются живут - странные непризрачные существа, информационные объекты.
В этих строках нет и тени метафоры. Объект - это просто информация, обладающая столь богатой и сложной внутренней структурой, что именно эта структура, а вовсе не наши намерения, определяют ее существование. Несколько упрощая, можно сказать, что информационный объект есть информация, переставшая зависеть от своих создателей.
