Марсо, занятый в то время в Ренне восстановлением потрясенного своего здоровья, считал, что protégée его находилась в безопасности. О кончине Анжелики он узнал необычайным образом и при необычайных обстоятельствах. Еще ранее того времени познакомился он в Ренне с графом Шатожироном, который в период владычества Революции сменил высокородовитое свое имя на скромное имя гражданина Лепретра. Благодаря какой-то дружеской услуге, оказанной им сыну Шатожирона Ипполиту, молодой офицер из революционной армии сделался другом дома в семье Лепретра и особенным любимцем madame Лепретр, гордившейся прямым происхождением от знаменитого философа Декарта. В этом доме нашел Марсо дружеский и любезный прием на время восстановления своего здоровья. Между ним и старшей дочерью хозяев возникла симпатия, которая поощрялась матерью. Симпатия эта привела дело к обручению, которое повлекло за собой дружелюбное разлучение супругов Лепретр, так как отец, в качестве представителя высшей аристократии, не хотел соглашаться на брак своей дочери с простым гражданином, да еще притом бывшим генералом революционной армии. Впрочем, внезапная смерть молодого воина помешала этому браку.
Однажды вечером в салоне г-жи Шатожирон весело беседовали хозяйка, обе её дочери и Марсо с своей сестрой Эмирой, приехавшей туда по приглашению. Вдруг генералу доложили, что его спрашивает реннский палач, имеющий передать ему какой-то пакет. Странный гость привел Марсо в ужас, и он, было, отказался принять посылку. Но любопытство дам взяло верх. Им казалось, что тут, наверное, кроется нечто необычайное, таинственное, и они стали уговаривать Марсо принять пакет, на что он, наконец, и согласился. Это был ящичек, переданный нантским палачом своему реннскому товарищу по профессии, для вручения адресату. По вскрытии ящика, в нем оказались маленькие золотые часики, которые mademoiselle Анжелика де-Мелье, в знак благодарности, завещала своему покровителю. «Бедная девушка, – воскликнул генерал, при виде этого сувенира, – я обещал ей, что она останется жива!» и слезы покатились у него по щекам. Только тут узнал Марсо о печальной кончине своей protégée. Для присутствующих это была трогательная сцена, которая, впрочем, вызвала еще сильнейшую любовь и уважение к молодому человеку.
Таким образом, при всем ничтожном оттенке своей романтичности, эпизод с вандейской девушкой озарил романическим отблеском жизни молодого человека, столь богатую геройскими подвигами и прекрасными гуманными чертами. Личность его была крайне симпатична; во всех поступках своих, посреди развивавшегося кругом одичания нравов, он проявлял столько великодушие и благородства, что добился признания своих достоинств и высокого уважения даже со стороны своих противников и врагов. Ко всему этому прибавилась еще трагическая его кончина, постигшая его 27 лет. Сколько раз стоял он в бою с открытой грудью перед лицом врага! Но не в сумятице битвы пал он, нет, – его сразила пуля из-за утла. Поэтому становится вполне понятным, что у гроба молодого героя друг и недруг стояли с глубокой скорбью.
При отступлении армии Журдана Марсо был смертельно ранен пулей, пущенной в него из засады. Его привезли в Альтенкирхен. Журдану надо было двинуться далее, и он оставил там тяжело раненого Марсо, предварительно исходатайствовав от наступавшего на них австрийского генерала, чтобы с Марсо не обращались, как с военнопленным. Предусмотрительность эта была излишней, так как раненый чтился австрийцами не менее, чем среди французов. Едва последние успели отступить, как к Марсо явились генералы из неприятельской армии с засвидетельствованием полной к нему симпатии. Трогательно было видеть, как старый австрийский генерал Брай пожимал руку молодому герою и отечески старался успокоить его. По прибытии своем в Альтенкирхен эрцгерцог Карл застал Марсо уже умершим от своей раны. Эрцгерцог поспешил в покойному в сопровождении Беллегарда, Шмидта и Мака, с тем, чтобы выразить свое сожаление оставленным Журданом при Марсо французским докторам и адъютантам о том, что он не застал их командира в живых. Затем тело было отправлено в Нейвид с военными почестями в сопровождении австрийских войск. Чтобы попасть в Нейвид, пришлось проехать через австрийский лагерь. Начальник эскорта, согласно военному обычаю, распорядился, чтобы сопровождавшим французам были завязаны глаза. Но Брай, прибывший на встречу со своим генеральным штабом для отдания последней чести по-войному, приказал снять повязки, оказав тем самым павшему противнику особую почесть. При вступлении на Нейвидский мост тело было передано французским офицерам. По совершении этой церемонии генерал Край обратился в генералу Гарди, принявшему тело, с просьбою сообщить ему о дне погребения, дабы он мог распорядиться насчет приостановки враждебных действий на это время.
Австрийский генерал оказал Марсо почести, как классическому герою, и Гарди не пожелал отстать от своего противника. Он вспомнил об одном прежнем случайном выражении Клебера, который, рассказывая о своем юном боевом сотоварище, воскликнул, что никак не может перенести мысли, что Марсо когда-нибудь должен сделаться добычей червей. Вспомнив это замечание, Гарди решил сжечь бренные останки Марсо на огромном костре согласно древне-героическому обычаю. Совершено это было весьма торжественно. Пепел от тела Марсо тщательно собрали и разделили на три доли, из которых одна была поставлена в урне на гробнице в Кобленце. Пепел этот пропал во время одного нападения. Вторую долю пепла получила Эмира, третью – невеста Марсо – Агата де-Шатожирон. Впоследствии, при перестройке форта, памятник с большой осторожностью был перенесен пруссаками в Люцель-Кобленц.
Память Марсо почтена была врагами и друзьями. Родному городу его Шартру подобало, конечно, увековечить своего великого сына более прочным памятником. Это и состоялось в 1801 году. В честь его воздвигли обелиск, на котором высечены были все его военные подвиги. Когда же в 1815 г. кормило правления попало в руки людей, которые ничего не забывали и ничему не научились, тогда в одну ночь с обелиска исчезли две мраморные доски. На одной из этих досок была надпись даты сооружения обелиска. Словами «Deuxième année du Consulat de Bonaparte» она напоминала плохо звучавшее для бурбонских ушей имя узурпатора. На другой значилось: «Défaite des rebelles au Mans». Это посрамление верности королю Вандейцев оказалось нестерпимым. Бурбоны усердно старались изъять из истории двадцать два года. Но время упорно стоит за себя. Ратуше родного города Марсо сделано было предложение восстановить название улицы – rue de Marceau. Это предложение потерпело фиаско вследствие сопротивления городского представительства. После революции были восстановлены прежние надписи с некоторыми изменениями. Часть пепла, полученного сестрой героя, Эмирой, была передана для его обелиска в Шартре.
Ф. Булгаков.«Вестник Иностранной Литературы», № 2, 1893
