— Здорово, Дэйв!
— Говорят, ты ездил в Канаду?
— Да, прокатился.
— Понравилось?
— Даже очень!
— Рад за тебя. Как порыбачил?
— Неплохо, Дэйв. Поймал одиннадцатифунтовую щучку, то есть я не сам ее поймал, а мой брат Клод — он врач в Сент-Клауде.
— Одиннадцать фунтов? Что ж, это приличная рыбка. Я слыхал, ты ездил за границу?
— Да.
— Н-да… А как в Канаде виды на урожай?
— Неплохие. Хотя не везде.
— И долго ты здесь пробудешь?
— Дня два, не больше.
— Ну что ж, рад был с тобой повидаться. Заходи в гости.
Дружески болтая с Дэйвом, я видел краем глаза, что доктор Кенникот ухмыляется. Приветливость Дэйва оказала на меня такое благотворное действие, что я забыл свою робость и спросил доктора почти непринужденным тоном:
— Чего это вы скалитесь?
— Ничего, просто так — абсоменно, мистер Леопольд, непрелютно, мистер Лоб (забавно сказано, правда? Это я вчера по радио услышал). Смотри-ка — с нормальным, хорошим парнем вроде Дэйва ты становишься своим в доску и забываешь про свою интеллигентность. Вот и Кэрри тоже так. Поглядеть на нее, так она и Передовая, и Думающая, и Встревоженная. А стоит прислуге забыть на столе горячий утюг и сжечь скатерть, так куда девается ее возвышенная душа, и она такую устраивает ей головомойку, что любо-дорого. Вот ты все пишешь про Дебса, а можешь ты с ним так же запросто разговаривать, как с Дэйвом?
— А почему бы нет? Я очень люблю Юджина.
— Ага! Вот-вот! Юджин! Это ваш сигнал бедствия. Вся эта ваша шатия обязательно называет его «Юджин». А я вот гляжу, с Дэйвом ты разговариваешь на нормальном американском языке, а как начнешь перед нами заноситься, то до того уж изящно выражаешься, словно милорд с моноклем. Ну ладно, залезай в машину.
Я не мог не заметить, как легко и уверенно он управляется с машиной: дал задний ход, переключил передачу, на секунду притормозил перед новым автоматическим светофором, который теперь красовался на пересечении Главной улицы с Айовским шоссе, свернул на шоссе и дал скорость тридцать пять миль в час.
— Ты, конечно, заметил, что мы замостили Главную улицу, — сказал он. — Эти лопухи, что читают твою писанину, небось, воображают, что мы до сих пор еще бродим по колено в грязи, а мы и забыли, какая она, грязь-то, — на хорошей бетонной дороге ее как-то не заметно! Но я хочу тебе показать еще кое-что — сам ты этого не заметишь. Я знаю, к чему свелось бы твое серьезное изучение политических настроений в Гофер-Прери; если бы я тебя не вытащил с собой, ты бы сидел с Кэрри и Гаем Поллоком и толковал с ними о том, какие мы закоснелые провинциалы и как далеко еще Гофер-Прери до Бостона… Скажи, ты играешь в гольф?
— Нет, не приходилось…
— Ну, конечно. Я так и думал. Разве Бесстрашному Разоблачителю и Луженой Глотке пристало таскаться по полю за мячиком? В гольф играют только такие забулдыги, как бедный старик Кенникот, да принц Уэльсский, да Ринг Ларднер,[5] да, может, еще Герберт Джордж Уэллс, о котором вы всюду кричите. А ну погляди-ка вон туда!
Я поглядел и увидел на окраине Гофер-Прери, этого городка, затерявшегося среди безграничных полей и безграничной наивности, этого царства фермеров-шведов, адвентистов седьмого дня и нарукавных резинок, поле для гольфа. Неподалеку стоял хорошенький домик для хранения бит, а на поле виднелось человек шесть — семь девушек в изящных юбках и пестрых свитерах, которые куда красивее и элегантнее самых дорогих новинок Бонд-стрит или Рю де ля Пэ.
— На соседнем лугу стоял аэроплан.
— А зачем аэроплан? — только и нашелся я сказать.
— А это аэроплан двух провинциалов вроде нас, только из Техаса. Им, видишь ли, вздумалось объехать все города Соединенных Штатов, где есть поля для гольфа. Ну и парочка, я тебе скажу, Льюис! Один — методистский проповедник, который считает, что человеку полезнее трудиться, чем пить виски, оно, конечно, в бактериологии он слабоват, и ему сроду не переспорить твоего приятеля Де Крюи,[6] который говорит, что алкоголь убивает микробов. А другой — жалкий невежда, получивший диплом в Йельском университете, а сейчас опустившийся до поста президента железнодорожной компании. Да, вот еще интересный штрих. Захожу сегодня в парикмахерскую Мака — хотел почистить ботинки, а Мак мне говорит: придется вам походить в нечищеных, доктор, чистильщик ушел играть в гольф. Что с нас взять — все мы тут негодяи-капиталисты и собираемся голосовать за этого отвратительного наемника Уолл-стрита Кулиджа. Чего там, мы прямо — таки садисты. Поэтому мы и играем в гольф с парнем, который чистит нам башмаки, и разрешаем прислуге звать нас по имени, тогда как вы, возвышенные души…
— А, идите к черту! — не выдержал я.
Он засмеялся.
— Мы тебя обратим. Пойдешь еще агитировать за Кэла Кулиджа.
— Черта с два я вам пошел!
— Слушай. Льюис, может, я и неотесанная деревенщина и за душой у меня всего-навсего степень бакалавра от какого-то там Миннесотского университетишки (и, между прочим, неплохие отметки по всем предметам), но мне хочется обратить твое внимание на то, что ты два раза подряд упомянул черта и что будущее время от глагола «идти» — «пойду», а не «пошел». Ты уж извини, что я осмеливаюсь указывать такому прославленному стилисту… Слушай, я вовсе не стараюсь вывести тебя из терпения, я просто применяю лучший из известных мне способов обороны-наступление. Разумеется, ты со мной не согласен. Если бы япошки вторглись в Америку, то, по-твоему, вдоль калифорнийского побережья нужно было бы выстроить побольше трибун, с которых этот ваш Виллард и Джон Хейнс Холмс,[7] и Эптон Синклер, — а, может быть, заодно и Ленин, и Троцкий, и мамаша Эдди,[8] и Гарри Toy[9] — объясняли бы ненаглядным япошкам, как вы их любите, и тогда те, конечно, устыдились бы и ни за что не стали бы насиловать наших женщин. А вот лично я предпочел бы задать им такую баню, чтоб впредь неповадно было.
— Доктор, по сравнению с нами у вас есть два преимущества. Как все консерваторы, все бравые ребята, вы считаете, что лучший метод спора — это приписать противнику несуществующие нелепые убеждения и потом разнести их вдребезги, доказать, что эти несуществующие убеждения нелепы, не желая при этом слушать никаких объяснений. А мы, свихнувшиеся умники, пытаемся выяснить, как на самом деле обстоят дела, — задача потрудней и не столь забавная. И потом, мы признаем, что очень многого не знаем, а вы даже и не пытаетесь разобраться в болезни, которую нельзя вылечить микстурой или скальпелем. Аппендикс вырезать — это вы можете, а вот разобраться в природе так называемого «успеха»…
— Я заметил у тебя в книжках одну забавную штуку, Льюис! Каждый раз, когда тебе нужно привести пример серьезной операции, ты говоришь об удалении аппендикса. Тебе что, она больше всех нравится? Или ты не знаешь, как называются другие? Хочешь, я подарю тебе медицинский словарь? Ну, ладно, ладно, не буду. Я лучше тебе покажу, какие у нас тут еще произошли перемены.
Он повернул обратно к городу и привез меня к новому школьному зданию из цветного кирпича теплых тонов, с большими чистыми окнами и безупречной вентиляцией.
— Это вот в основном дело рук Вайды Вузерспун. Помнишь, как вы, бывало, — ты, она и Кэрри — спорили об образовании? Ты все твердил, что нам нужны настоящие учителя, вроде Жака Леба, Эразма и Марка Хопкинса, а она больше интересовалась чистыми бачками для питьевой воды. Так вот, она от нас не отступалась, пока мы не выстроили вот это… Ну, а что ты сделал для улучшения школьного дела?
Я оставил последний выпад без внимания и спросил, что за учителя рассказывают в этом идеально вентилируемом здании о Гомере, биохимии и славе господа бога молодому поколению Гофер-Прери.
— Учителя? Наверно, такие же неучи, как и все мы, простые, заурядные ребята. Да вряд ли они очень-то наслышаны о Гомере и биохимии… Между прочим, а в какой школе ты преподносишь ребятам свои высокоумные мысли про Гомера и биохимию, а вдобавок еще проверяешь домашние задания и пытаешься вправить мозги девчонкам, которые, начитавшись чепухи, вроде той, какую пишете вы с Менкеном, заявляются домой в три часа утра вдрызг пьяные? Ты намекаешь — разумеется, ты ни с кем из них не знаком, но ты все знаешь заранее, — что преподавание у нас поставлено никуда не годно, что наши учителя — сборище болванов… Так, может, ты сам сюда приедешь и будешь учить ребятишек латинскому, и математике, и истории так, как считаешь необходимым? Я член школьного совета. Хочешь быть у нас учителем? Могу тебе это устроить.
Выслушав мой ответ, он только фыркнул и нажал на стартер. Он показал мне новое здание железнодорожной станции — почему-то он называл его «депо» — и прилегающий к нему скверик с цветочными клумбами; английский сад-парк, разбитый отошедшим от дел фермером-немцем, и новый государственный рыбопитомник.
