Как подавать крымский сюжет школьникам и студентам? Речь ведь идёт о поражении – может быть, самом чувствительном в истории Российской империи. Автор книги Сергей Павлов избрал путь объективного исследования в контексте всей политики XIX века. Он закономерно начинает с предыстории конфликта, а она была на редкость запутанной, под стать нынешним международным пасьянсам. Тогда тоже многое переплелось: и высокомерие российской дипломатии, и недооценка противника, и просчёты полководцев. Важна фигура князя Александра Меншикова, который не был ровней ни Ермолову, ни Паскевичу, а как дипломат проявил себя в те годы наихудшим образом.
Павлов не приукрашивает личность главнокомандующего морскими и сухопутными силами в Крыму: «О его непригодности к делу знали все, кроме императора. Россию и русских Меншиков не любил и не уважал, в победу не верил и относился к делу совершенно равнодушно. В то время как русское общество и Армия были воодушевлены патриотическим подъёмом, он бездействовал и никак не готовился к встрече с неприятелем, даже после бомбардирования Одессы, хотя времени на подготовку встречи с противником, оттянутой осадой Силистрии, у него было предостаточно. В частности, Меншиков не отдал вовремя приказ о минировании прибрежных вод Крыма минами конструкции академика Б.С. Якоби, как это было сделано на Балтике».
Война начиналась блистательно – победами Нахимова и Бебутова, но неуклюжая дипломатия и вороватая система снабжения поставили страну на грань катастрофы. Дошло до масштабной интервенции в Крыму и до нескольких проигранных сражений.
А потом – горечь и слава. Севастополь стал городом русской воинской доблести. История напоминала эпический сюжет гибели богатырей… Как известно, после беспримерной осады город пришлось сдать… К счастью, и Крым, и Севастополь остались русскими: помогли победы на Кавказе, но для патриотов России война стала не просто испытанием, а жестоким ударом.
Автор резюмирует: «Война была проиграна, но её результаты не остались неизменными. Один из главных гарантов Парижского трактата – Франция – проиграла войну 1870–1871 гг. Пруссии и была низведена до уровня третьестепенной державы, а Наполеон III лишился власти. Воспользовавшись этим, Россия объявила о денонсации Парижского трактата, т.е. объявила его условия для себя не имеющими силы». Но между этими событиями прошло почти 15 лет, когда Россия, привыкшая набирать силу и становиться первой среди равных в Европе, терпела унижения. В эти годы вместились и польские смуты, и зарождение революционного терроризма...
Мы получили дельную книгу о Крымской войне. Иллюстративный ряд – богатый и продуманный, канва событий проведена без путаницы. Чего не хватает? На мой взгляд, историко-культурного измерения. Роковое столкновение России и Европы всколыхнуло историософскую мысль, затронуло поэтов, музыкантов…
Не только из побед состоит история России. Жаль. Но на то она и история.
В отсутствие авторитетовК кому бежать? Пред кем почтительно склониться?
ТелевЕдение / Телеведение / Теледискуссия
Теги: канал "Культура"
Как ни надевает на себя человек личину скепсиса, а внутреннее чувство вновь и вновь напоминает ему о существовании высшего начала. Раньше это высшее отождествлялось с религиозной сферой. Теперь из-за роста культуры и начитанности говорить о Боге не принято. Что за деревенская выдумка? На место Бога, от имени которого вещали первые, настоящие духовные авторитеты, пришли кумиры, интеллектуалы. Но и их время, похоже, подошло к концу.
Разговор «Публичный интеллектуал и духовный авторитет», состоявшийся в рамках программы Александра Архангельского «Тем временем…» на канале «Культура», – это не то стремление реанимировать культ героев, не то попытка поразмышлять, ушла ли эпоха «учителей жизни» окончательно или она лишь трансформировалась в соответствии с новыми веяниями.
Ситуация абсурдная. Люди, которые немало потрудились на ниве разрушения социальных норм, теперь вдруг занялись поисками духовных авторитетов. После последовательно отвергнутой религиозной, философской, научной истины о каких духовных авторитетах, о доминировании каких интеллектуалов может идти речь?
«В СССР сформировался институт моральных авторитетов», а в России – нет. Почему? Предположение социолога Льва Гудкова о том, что он был порождён тоталитаризмом, – едва ли не единственное убедительное объяснение. Если отбросить оценочный по своему характеру термин «тоталитаризм», то, похоже, всё так и есть. В СССР условия для духовных авторитетов и интеллектуалов были, а в современной России – нет.
И авторитет, и интеллектуал требует аудитории, хотя бы абстрактно сознающей их значимость. Таковым и было советское общество. Но именно абстрактность сознания сделала людей отзывчивыми к лжепророкам и псевдоинтеллектуалам во времена перестройки. Не имея привычки к критическому мышлению, которое формируется образованием, а вовсе не одиночками-интеллектуалами, как утверждает тот же Л. Гудков, многие оказались в силках тех, кто взял на себя функцию духовного водительства. Арсений Гулыга писал в своих воспоминаниях о том, что в высказываниях философа Мамардашвили слушатели пленялись не мыслью, а интонацией, магией умных слов. Об этом же фактически говорит участвующий в передаче Архангельского Владимир Лукин, который признаёт, что аудитория «гуру» начала 80-х не вполне понимала, что они говорят, и лишь чувствовала, что в них что-то есть. «Это толкало на собственное движение». Но стремление, в основе которого лежит «что-то», вряд ли способно прийти к конкретному и позитивному идеалу, реализуемому на практике.
Но дело, возможно, не только в том, что, как говорит Александр Гаврилов, общество не услышало, но и в том, что слушать было нечего. Не разочарование ли в фокусниках перестроечной «правды» породило нынешний нигилизм по отношению к любой проповеди граду и миру? Авторитеты оказались дутыми: либо жуликами, либо невеждами, либо безумными учителями разврата, подпилившими сук, на котором сами же и сидели. Духовный авторитет – это авторитет нравственный. Но именно это моральное стало разменной монетой в смутный период. «Письмо 42-х», продемонстрировавшее аморализм «совести нации», стало смертным приговором для любых авторитетов.
Поэтому дискуссию следовало бы начать с другого: с вопроса о том, способно ли общество после 91-го и 93-го к восприятию духовных авторитетов.
Другой выпуск программы А. Архангельского, посвящённый личной ответственности интеллектуала, прошедший по «Культуре» ранее, показал, что такой готовности нет даже среди тех, кто теперь о ней рассуждает. Отношение и к авторитету, и к интеллектуалу имеет чисто прагматический характер. Неважно, что они думали, важно, как мы это интерпретируем. Приладить, приспособить, уложить в прокрустово ложе, приготовить к использованию. Это модно. И вот уже полки великих мертвецов идут друг на друга в нынешнем идеологическом противостоянии. Толстой против Достоевского, Трифонов против Шукшина, Хайдеггер против Ясперса. Само собирание армий мёртвых – свидетельство того, как ныне низка потребность в мысли и добром совете. Авторитеты и интеллектуалы – лишь разменная монета в сиюминутных схватках и баталиях. Они как пятикопеечные амулетики от сглаза, порчи и пожара.
В своё время Ницше писал о том, что никто не хочет быть пастухом, везде одно стадо. Минуло полтораста с лишним лет. Теперь иная ситуация. Перед нами стада пастухов, в которых ни один не может выбиться в первые. Во главе угла мнение, а не истина, медийная персона, а не личность. Актуальны не интеллектуалы, не авторитеты, а лидеры группировок. Узкогрупповые иконы и обсуждают участники «Тем временем…». «Однопартийность» избранных фигур (Мень, Аверинцев, Мамардашвили) для дискуссии демонстрирует факт глубочайшего кризиса этого института. Представители иного идейного лагеря однозначно исключены из числа сколько-нибудь значимых фигур. И недавняя реакция, которую продемонстрировали представители либерального лагеря вроде Олега Кашина или Дмитрия Быкова в ответ на кончину Валентина Распутина, вполне показательна. Не менее однопартийна и однобока присваиваемая интеллектуалам и авторитетам функция – либо критик, либо просветитель. А учитель и воспитатель – уже никак? Интеллектуал – это всегда разрушитель. Почему?
При этом содержание послания нынешних самозваных интеллектуалов не имеет значения. Важна лишь поза разрушителя. Людмилу Улицкую или Бориса Акунина публичными интеллектуалами делает не глубина воззваний и обращений. Они неоригинальны и не несут ничего нового. Здесь что-то вроде родового проклятия. Как точно заметил Л. Гудков, авторитет «гуру» 80-х держался за счёт монополии на информацию. Как только «железный занавес» рухнул, пересказ западных идей в одночасье потерял смысл. Предложить же взамен что-то своё, самобытное, интеллектуалы советского времени не смогли. Нынешние «учителя» вновь идут по проторённой дорожке, повторяя то, что было сказано их предшественниками.
