Ознакомительная версия.
— Ну, по составу мы весьма разные люди. Леонов жил отшельником, был мастер на все руки, выращивал какие-то растения небывалые, кактусы редчайшие разводил, спиртного не употреблял, на мир и на человека вообще смотрел, скорей, мрачно — короче, полная противоположность мне в каком-то смысле. Я живу на людях, терпеть не могу физической работы, мир, окружающий меня, — солнечный и пьяный, и в прямом и в переносном смысле. А кактусы я терпеть не могу.
Может, отчасти эти вещи притягивают — хочется понять что-то изначально очень непонятное, разгадать рисунок чужой судьбы, чужой души человеческой…
В своем предисловии вы пишете: «Сказанное Леоновым таит великое количество пророчеств». Что вы имели в виду? Поясните, пожалуйста.
— Леонов в своих сочинениях достигал порой необычайной плотности мысли — лучшие его тексты написаны на грани человеческих возможностей. Это можно сравнить со священными книгами. Такой текст можно читать ежевечерне — и всякий раз будешь совершать новые открытия. Я так леоновскую «Пирамиду» или ранние рассказы его читаю с любого места.
У Леонова есть вещи с элементами фантастики — роман «Дорога на Океан», где он, например, подробно расписал третью мировую войну и, кстати, предугадал создание радара.
У него есть пророчества метафизические, касающиеся взаимоотношений Бога и человека, судеб человечества. Причем пророчества эти «в обе стороны» — касаются и прошлого, и будущего. Леонов предлагает свои, крайне любопытные, возможно еретические трактовки деяний Господа нашего, свою модель Вселенной описывает — и прочее. Я не буду за него пересказывать, это неблагодарное дело — читайте Леонова. Думаю, в том, что это был очень вдумчивый и далеко видевший старик, нам придется еще много раз убеждаться.
А самый поверхностный слой — это его социальная прозорливость: и будущее социалистического эксперимента ему вполне открылось уже в 20-е годы, и о катастрофических последствиях начавшейся в 80-е «перестройки» он начал говорить одним из первых, и замечательную, провидческую пародию на западную цивилизацию — «Бегство мистера Мак-Кинли» сделал еще полвека назад — но меня это все, если честно, куда меньше интересует, чем леоновские религиозные ереси и его космогония.
Не кажется ли вам, что бывший белогвардейский офицер просто лицемерил и «спасал свою шкуру» и его производственные романы, особенно в нынешние времена, не имеют какой-либо художественной ценности? То, что о нем написано множество научных работ, а его книги переведены на все основные языки мира, может означать более интерес к истории, в том числе и к истории литературы, а не к самой фигуре писателя… Ваше мнение…
— Нет, мне так не кажется. «Производственные романы» — это всего лишь штамп, ничего в случае Леонова не означающий. Леонов писал вдохновенные и, повторюсь, наимрачнейшие книги о гигантском социальном эксперименте над человечиной (его словцо). И позволял себе такие ереси, что не то чтоб «спасал шкуру», — а напротив — старательно и последовательно ею рисковал.
Мы же Леонова воспринимаем из дня сегодняшнего — как наиуспешнейшего совписа. Но он успешным писателем стал только после Отечественной войны — все 30-е годы его буквально рвали на части, на 10 статей приходилось 9 разгромных, во второй половине 30-х перестали выходить его романы, ранняя проза — многие вещи лет по 20 не публиковались вообще. Всем известно про постановление о журнале «Звезда», коснувшееся Ахматовой и Зощенко, но никто не вспоминает, что в 1940 году было постановление Политбюро — за подписью Сталина и его приближенных — о «клеветнической пьесе Леонова «Метель»… Это был разгром пострашнее того, что случился с Анной Андреевной и Михаилом Михалычем… «Метель» — вещь действительно жуткая: в самый разгар репрессий Леонов умудрился написать пьесу о репрессиях. Нужно быть очень, как сейчас говорят, безбашенным, чтоб такие вещи себе позволять. А он позволял себе такое, что — я настаиваю! — вообще себе никто не позволял тогда.
Кстати, после войны, когда в СССР и думать не могли такие пьесы ставить, — во всех странах соцлагеря постановки по Леонову шли с огромным успехом. На какое-то время он, как драматург, в Европе стал популярней и Чехова и Горького.
Что до художественной ценности… Леонова считали учителем, почитали за гениального литератора и Астафьев, и Бондарев, и Валентин Распутин… Я и в своем-то вкусе не очень сомневаюсь, а во вкусе лучших русских писателей столетия тем более сомневаться не стану. А как к нему Горький относился, Есенин почитал его за крупнейшего современного писателя, и Шолохов, конечно же…
Вы понимаете, утеря интереса к Леонову, к советской литературе, и вообще к литературе русской — это следствие большого идеологического фокуса. Запад старательно фильтрует идущую отсюда литературу. Советский XX век фактически запрещен, он закрашен черной краской и забит досками. Принимаются только Солженицын, чуть меньше Шаламов, Анатолий Рыбаков, Михаил Булгаков, дневники Цветаевой — и все. Там кровно заинтересованы в том, чтоб никто не предполагал, что советский век был не только трагическим, но и величественным, небывалым — всего этого не надо никому.
Собственно, и здесь, в России, тоже не надо — потому что с высот того времени смехотворный уровень сегодняшних наших геополитических притязаний слишком очевидным.
Леонов не «производственные романы» писал — он описывал эпоху создания новых божеств, и, право слово, читать это, особенно из эпохи нашего тотального мелкотемья, дико любопытно.
Вы пишете, что «Будучи в возрасте патриарха, Леонид Леонов сказал как-то, что у каждого человека помимо внешней, событийной, очевидной биографии есть биография тайная и ненаписанная». Удалось ли вам увидеть, прозреть ее? И если да, скажите читателям, что из этого тайного стало для вас наиболее значимым, знаковым откровением?
— С Леоновым — тот же случай, как с любым титаном — Достоевским ли, Толстым ли, Шолоховым, — тайную биографию его попробовал первым написать я, но уж точно последним я не буду. Многоэтажные леоновские тексты еще будут и будут исследовать, и раз за разом находить там то, что первым путешественникам, в том числе и мне, не открылось.
Я пока лишь снял верхний слой: выяснив, что Леонов был белогвардейским офицером, я внимательно отследил, как именно описывает в своих текстах он бывшую «контру», притаившуюся в советских реалиях. Получилось, что все эти бывшие белогвардейцы, кочующие у Леонова из романа в роман, так или иначе срисованы Леоновым с самого себя, и все их мрачные забавы и их жизнь — как у загоняемого волка — это леоновская жизнь, это пережитые им жуткие чувства.
А вы говорите «совпис», «производственные романы»… Да у Леонова шекспировские страсти кипят.
Как вы считаете, вы сами уже написали свою «главную» книгу или все еще впереди? Над чем вы сейчас работаете? Есть ли желание попробовать себя в иных жанрах?
— Да фиг его знает. Я написал уже почти столько, сколько Хемингуэй. И написанным, в общем, доволен. Свою «главную» книгу не я буду назначать — ее, если захотят, назначат читатели.
Я роман пишу, злой… Делаю это с некоторой неохотой.
Попробовать себя в других жанрах? Да, заманчиво. Я много раз говорил, что образцом в этом смысле для меня является Алексей Николаевич Толстой, который написал великий исторический роман, гениальную сказку, два фантастических романа, эпос, вещи в жанре классического реализма, а еще успел себя попробовать как поэт-символист… Молодчага просто!
Идеальный писатель — это который написал, скажем, «Дети капитана Гранта», «Прощай, оружие», «Сад расходящихся тропок» и «Замок».
Я бы тоже так хотел. Не умею, жаль. Но пытаться будем.
У литературы есть предназначение? В чем вы его видите? У вас есть претензии к современной литературе? Насколько вы следите за литературным процессом?
— Я слежу за литературным процессом и очень им доволен. В России безусловный литературный расцвет и отрицать его могут только ленивые и нелюбопытные люди. У нас есть минимум три писателя, достойные Нобелевской премии, — Битов, Лимонов, Распутин, да и Маканин тоже, да и Искандер тоже, да и чего бы Улицкой не дать, и уж тем более Петрушевской… У нас есть Пелевин и Сорокин, как бы мы к ним ни относились. Ну и ежегодно в России появляется классический роман. Последние, мной прочитанные: «Язычник» Тулянина-Кузнецова, «Блудо и МУДО» Алексея Иванова, «Каменный мост» Терехова.
Предназначение литературы — это не ко мне. Я пишу, что думаю и что хочу, — и за это мне платят деньги. Вполне достаточно для внутренней мотивации.
Вообще писатель фиксирует душевное состояние человека в данный момент. Кроме писателя никто это не сделает, никакой врач. И потом можно будет сверить, как билось человеческое сердце в XV веке, а как в XXI-м.
Ознакомительная версия.
