Либертарное движение было отныне пропитано и насыщено слившимися анархистской и синдикалистской идеями. Французская ВКТ вплоть до 1914 г. являлась эфемерным продуктом такого синтеза. Но наиболее совершенным и наиболее долговечным его результатом была испанская Национальная конфедерация труда (НКТ), основанная в 1910 г., благодаря распаду радикальной партии политика Александра Леру. Один из глашатаев испанского анархо-синдикализма, Диего Абад де Сантильян, не преминул воздать должное Фернану Пеллутье, Эмилю Пуже и другим анархистам, понявшим необходимость распространять свои идеи, в первую очередь, в экономических организациях пролетариата.
Анархизм в Российской революции
Если второе дыхание анархизма открылось в революционном синдикализме, то революция 1917 г. в России дала ему третье. Это заявление может стать первым сюрпризом для читателя, привыкшего думать о великом революционном движении 1917 г. как о заслуге и достижении исключительно большевиков. Российская революция, на самом деле, была огромным массовым движением, волной, поднявшейся из глубины народных масс, которая превосходила и поглощала все идеологические образования. Она принадлежала не каким-то отдельным личностям, но народу. В той мере, в какой она была подлинной революцией, шедшей снизу вверх и спонтанно создающей органы прямой демократии, она несла в себе все характеристики социальной революции с либертарными тенденциями. Тем не менее, относительная слабость российских анархистов не позволила им использовать ситуацию, которая была исключительно благоприятна для победы их идей.
Революция, в конечном счете, была перехвачена и искажена насилием, по мнению одних, или хитростью, по мнению других, команды профессиональных революционеров, сгруппировавшейся вокруг Ленина. Но оба эти поражения (с одной стороны, анархистов, с другой стороны, подлинной народной революции), тем не менее, не означали бесплодности либертарных идей. Во-первых, коллективное присвоение средств производства больше не было под вопросом, и это гарантировало почву, на которой, возможно, в один прекрасный день социализм «снизу» сможет восторжествовать над государственной регламентацией; более того, российский опыт предоставил возможность для некоторых российских и зарубежных анархистов извлечь тяжелые уроки из этого временного поражения, уроки, которые и сам Ленин, похоже, осознал накануне собственной смерти. В подобном контексте возможно в целом рассмотреть проблему революции и анархизма. По мнению Кропоткина, поддержанного Волиным, она научила анархистов тому, как не следует делать революцию. Советский опыт вовсе не доказал, что либертарный социализм неосуществим, а, наоборот, в значительной мере подтвердил пророческую верность взглядов основателей анархизма и, в частности, их критику авторитарного социализма.
Либертарная революция
Отправной точкой революции 1917 года стал 1905 год, когда появился новый вид революционных органов: Советы. Они родились среди фабричных рабочих Санкт-Петербурга в ходе спонтанной всеобщей забастовки. В условиях практически полного отсутствия профсоюзного движения и профсоюзных традиций, Советы заполнили вакуум и взяли на себя функции координации борьбы бастующих предприятий. Анархист Волин был участником небольшой группы, находившейся в тесной связи с рабочими и их чаяниями, которую посетила идея создания Советов. Сообщаемые им сведения совпадают с тем, что писал позднее Троцкий, ставший председателем Петроградского Совета несколько месяцев спустя. В своем описании событий 1905 г. он писал без каких-либо бранных намерений, а совсем наоборот: «Организация Совета по своему объективному смыслу означает создание возможностей дезорганизации правительства, означает организацию «анархии», означает, следовательно, предпосылку революционного конфликта».
Этот опыт закрепился в сознании рабочих, и когда в феврале 1917 г. разразилась вторая Российская революция, ее лидерам не пришлось изобретать что-то новое. Рабочие начали стихийно захватывать фабрики. Советы возродились по собственной инициативе трудящихся, снова застав профессиональных революционеров врасплох. По признанию Ленина, массы крестьян и рабочих были «раз в сто левее» большевиков. Престиж Советов был настолько велик, что только от их имени и по их призыву Октябрьское восстание могло начаться.
Несмотря на их энергию, тем не менее, Советам недоставало однородности, революционного опыта и идейной подготовки. Это делало их легкой добычей политических партий с сомнительными революционными идеями. Хотя партия большевиков была небольшой организацией, она была единственной действительно организованной революционной силой, которая знала, куда она движется. У нее не было соперников среди радикальных левых в политической или профсоюзной областях. Она имела в своем распоряжении первоклассные кадры и развернула, как признавал Волин, «лихорадочную, ожесточенную, сокрушительную активность».
Тем не менее, партийная машина, в рамках которой в то время Сталин был еще малоизвестным деятелем, всегда рассматривала Советы как обременительных конкурентов. Незамедлительно после захвата власти спонтанное и непреодолимое стремление к социализации производства канализировалось, в первую очередь, в установление рабочего контроля над производством. Декрет от 14 ноября 1917 г. узаконил участие рабочих в управлении предприятиями и установлении цен; это уничтожило коммерческую тайну и вынудило работодателей публиковать их корреспонденцию и бухгалтерские документы. Если верить Виктору Сержу,[69] «намерения лидеров революции не выходили за эти рамки». В апреле 1918 г. они «по-прежнему намеревались … создавать смешанные компании, в которых и Советское государство, и русский, и иностранный капиталы принимали бы участие». «Инициатива экспроприационных мер исходила от масс, а не от власти».
Уже 20 октября 1917 г. на первом съезде фабрично-заводских комитетов было принято предложение, вдохновлявшееся анархическими идеями. Была принята резолюция, которая требовала, чтобы «рабочий контроль над производством и контрольные комиссии представляли собой не только проверочные комиссии, но (…) являлись бы ячейками будущего, уже сейчас подготавливающими передачу производства в руки трудящихся». «Сразу после Октябрьской революции, — как писала Анна Панкратова,[70] — эти анархистские тенденции обозначились тем более легко и успешно, что капиталисты оказали самое бурное сопротивление проведению в жизнь декрета о рабочем контроле и продолжали противиться вмешательству трудящихся в производство».
Однако очень скоро выяснилось, что рабочий контроль есть не что иное, как полумера, зачастую неэффективная и нескладная. Предприниматели занимались саботажем, утаивали свою наличность и запасы, изымали инструмент, всячески провоцировали рабочих или попросту увольняли их. Иногда они использовали фабзавкомы просто-напросто в качестве агентов или помощников в управлении, а иногда даже считали полезным и целесообразным национализировать свои предприятия. Рабочие отвечали на эти маневры захватом предприятий и их использованием для получения личного дохода. «Мы не прогоняем фабрикантов, — говорили рабочие в своих резолюциях, — но мы возьмем производство в свои руки, если те не хотят обеспечивать функционирование фабрик». Панкратова добавляет, что в этот первый период «хаотичной» и «примитивной» социализации фабзавкомы «зачастую брали на себя управление заводами, владельцы которых были отстранены или бежали».
Очень скоро рабочий контроль начал уступать место социализации. Ленин буквально силой принуждал своих более робких подчиненных, бросая их в «плавильный котел живого народного творчества» и заставляя их говорить на подлинно либертарном языке. Основой революционного переустройства должно было быть рабочее самоуправление. Только оно могло возбудить в массах тот революционный энтузиазм, который делал невозможное возможным. Когда каждый чернорабочий, каждый безработный, каждая кухарка смогли бы увидеть фабрики, землю, администрацию в руках объединений рабочих, служащих, управленцев, крестьян; когда продовольственное снабжение осуществлялось бы демократически избранными, спонтанно созданными комитетами и т. д.; «когда вся беднота увидит и почувствует это, никакая сила не сможет победить социальную революцию». Казалось, что будущее открывалось Республике Советов.
Волин писал, что «чтобы произвести впечатление на народные массы, завоевать их доверие и поддержку, партия большевиков бросила лозунги, которые до той поры были характерны именно для анархизма». «Вся власть Советам!» был лозунгом, который массы понимали в либертарном смысле. Петр Аршинов[71] сообщает, что рабочие понимали идею власти Советов как собственное право управлять сами собой, социально и экономически. На третьем Всероссийском съезде Советов, в начале 1918 г., Ленин заявил, что «анархические идеи принимают теперь живые формы». Вскоре после этого, на седьмом съезде партии (6–8 марта 1918 г.), он провел тезисы, в которых речь шла, помимо прочего, о социализации производства, управляемого рабочими организациями (профсоюзами, фабзавкомами и т. д.), об устранении института профессиональных чиновников и бюрократов, полиции и армии, о равенстве зарплаты и окладов, об участии всех членов Советов в управлении государством и в государственном администрировании, о постепенном полном отмирании государства и отмене денег. На съезде профсоюзов (весной 1918 г.) Ленин охарактеризовал заводы как «самоуправляющиеся коммуны производителей и потребителей». Анархо-синдикалист Максимов[72] утверждал даже, что «большевики отказались не только от теории постепенного отмирания государства, но и от марксистской идеологии в целом. Они превратились в своего рода анархистов».
