«державное сознание в той или иной мере присуще подавляющей массе населения страны, и не только русскоязычного», это «комплекс превосходства обитателей и обывателей великой державы, десятилетиями культивируемый и уходящий в глубь традиций Российской империи».
По их расчетам, вместе с носителями «тоталитарного сознания» (30-35% населения) державное сознание было характерно для 82-90% советских людей. Казалось бы, отсюда и надо было исходить. Ты ненавидишь державность? На здоровье. Но не забудь, что ты входишь в 8-10 процентов населения. Так что, если ты демократ, будь добр уважать волю большинства (или уезжай в Люксембург). А если ты из породы тиранов и надеешься обмануть или подавить 9/10 народа, то ведешь дело к большой беде.
С идеей демократии наши демократы расправлялись очень просто, игрой слов. Вот, поучают Денис Драгунский и Вадим Цымбурский («Век ХХ и мир», 1991):
«Демократия требует наличия демоса — просвещенного, зажиточного, достаточно широкого «среднего класса», способного при волеизъявлении руководствоваться не инстинктами, а взвешенными интересами. Если же такого слоя нет, а есть масса… — говорить надо не о демосе, а о толпе, охлосе… Сейчас возрождение «доперестроечных» структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа, — такого, каким он стал, сроднясь с этими структурами».
Так что те, кто считает себя демократами, на самом деле есть сплоченное меньшинство, которое присвоило себе право судить, кто есть демос, а кто — толпа. Если бы наши граждане были зажиточными, имели бы только интересы, а не идеалы («инстинкты»), и их чаяния совпадали бы с интересами Драгунского, он бы назвал их демосом. А раз чаяния народа угрожают интересам Драгунского, то это толпа, а толпу позволительно и обманывать, и рассеивать, и даже расстреливать — это нарушением демократии он не считает.
Но о толпе заговорили неспроста, это способ отвлечь внимание, заболтав проблему. Все больше людей, знакомясь с книгами по психологии масс, сами убеждаются, что в России как раз делаются усилия, чтобы широким социальным группам придать свойства толпы. В этом направлении действовало искаженное понятие свободы, которое уже десять лет нагнетается в массовое сознание.
Чтобы снять тормоза ответственности и отключить выработанное культурой недоверие к разрушительным идеям, была проведена интенсивная кампания по созданию стыда или хотя бы неудобства за «рабскую душу России».
В ход пошел и Чехов с его «выдавливанием раба по капле», и модный фон Хайек с его «дорогой к рабству», и Э. Фромм со «страхом перед свободой».
Кампания была настолько мощно и разнообразно оркестрованной, что удалось достичь главного — отключить здравый смысл и логику в подходе к проблеме свободы. Кто-то робко или злобно огрызался: врете, мол, Россия не раба, мы тоже любим свободу. Но не приходилось слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью:
«Люди добрые, да как же можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва».
Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание «несвобод» — наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах, ты требуешь соблюдения правил грамматики? А может, и вообще не желаешь презреть оковы просвещенья? Значит, ты раб в душе, враг свободы.
Только через огромную и разнообразную систему несвобод мы приобрели и сохраняем те свободы, которые так ценим. В статье «Патология цивилизации и свобода культуры» (1974) Конрад Лоренц писал:
«Функция всех структур сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может».
Сейчас, когда я пишу это, за окном, на лугу, тревожно ржет и бегает кругами лошадь. Она паслась на длинной привязи, но отвязалась. Она в страхе перед свободой, а ведь это верховая, гордая лошадь. Исчезла привязь — признак устойчивого порядка, возник хаос, угрожающий бытию лошади, она это чувствует инстинктивно. Но у человека есть не только инстинкты, но и разум, способность предвидеть будущее. Ницше писал:
«При серьезно замышленном духовном освобождении человека его страсти и вожделения втайне тоже надеются извлечь для себя выгоду».
Надо же это предвидеть.
Представим невозможное — что вдруг исчезло организованное общество и государство, весь его «механизм принуждения», сбылась мечта анархистов и либеральная утопия «свободного индивидуума».
Произошел взрыв человеческого материала — более полное освобождение, чем при взрыве тротила (индивидуум это атом, а при взрыве тротила все же остаются не свободные атомы, а молекулы углекислого газа, воды, окислов азота). Какую картину мы увидели бы, когда упали бы все цепи угнетения — семьи, службы, государства? Мы увидели бы нечто пострашнее, чем борьба за существование в джунглях — у животных, в отличие от человека, не подавлены и не заменены культурой инстинкты подчинения и солидарности. Полная остановка организованной коллективной деятельности сразу привела бы к острой нехватке жизненных ресурсов и массовым попыткам завладеть ими с помощью грубой силы.
Короткий период неорганизованного насилия заставил бы людей вновь соединяться и подчиняться угнетающей дисциплине — жертвовать своей свободой. Одни — ради того, чтобы успешнее грабить, другие — чтобы защищаться. Первые объединились бы гораздо быстрее и эффективнее, это известно из всего опыта. Для большинства надолго установился бы режим угнетения, эксплуатации и насилия со стороны «сильного» меньшинства.
Я предложил представить картину разрушения государства, «взрыва свободы», как абстракцию. На деле в СССР после искусственного подавления «страха перед свободой» была создана обстановка, в которой многие черты этой страшной абстракции были воплощены в жизнь. Уже в 1986г. прошла серия принципиально схожих катастроф, вызванных освобождением от «технологической дисциплины» — освобождением всего лишь моральным. Мы потрясены Чернобылем и не заметили огромного множества малых аварий и катастроф, удивительно схожих по своей природе с чернобыльской. В 1988г. «новое мышление» дало свободу от норм межнационального общежития — потекла кровь на Кавказе. Через год была разрушена финансовая система СССР, а затем и потребительский рынок — всего лишь небольшим актом освобождения (были сняты запреты на перевод безналичных денег в наличные, а также на внешнюю торговлю).
Что было дальше, хорошо известно — распад государства и производственной системы, появление огромного количества «свободных» людей (мелких торговцев, шатающихся по всему миру жуликов и студентов, проституток, бомжей и беспризорников). А также взрастание многомиллионного, почти узаконенного свободной моралью преступного мира, который изымает и перераспределяет жизненные блага насилием. Свободные от закона и морали чиновники и предприниматели могут теперь не платить зарплату работникам — об этом десять лет назад даже помыслить никто не мог, такой прогноз приняли бы за бред сумасшедшего.
Все эти люди и те, кто к ним тяготеет, не голосуют ни за коммунистов, ни за рыночников — за тех, у кого есть какой-то проект жизнеустройства. Когда в 1996г., у такого обобранного, терпящего, казалось бы, бедствие человека спрашивали, почему он не голосует за Зюганова, обычным ответом был такой:
«Придут коммунисты — опять работать заставят».
Это — главное, а в остальном он вражды к идеям коммунизма не испытывает. Значит, воздействуя на чувства и подсознание, манипуляторы сумели отключить у людей не только логическое мышление, но и инстинкты — и самосохранения, и продолжения рода.
Подавив, средствами манипуляции сознанием, «страх перед свободой», идеологи уничтожения советского строя соблазнили людей жизнью без запретов — так же, как средневековый крысолов в отместку городу, где ему не выдали обещанного золота, сманил своей дудочкой и увел всех детей этого города. Его дудочка пела:
«Пойдемте туда, где не будет взрослых с их запретами».
Из этой немецкой легенды вытекает фундаментальное открытие философов фашизма: «демократизация» подростков, то есть освобождение их от подчинения взрослым и от гнета традиций неизбежно ведет к фашизации их сознания. Это надо подчеркнуть, ибо многие наши демократы сейчас с энтузиазмом бросились «раскрепощать» школу и детей вообще. Никита Михалков в своем фильме «Утомленные солнцем», за который ему еще будет очень стыдно, издевается над «тоталитаризмом» советских детей. Они у него хором декламируют:
