я буду смотреть на вас.
когда не захочешь пить из горла вино,
на белоснежную скатерть поставишь квас,
когда наконец сольётесь из двух в одно,
я буду смотреть на вас.
небо порвётся от счастья, зарядит дождь,
смывая немощь, омоет и память нас.
когда она отлетит – когда ты умрёшь,
я буду смотреть на вас.
* * *
молчание в такси. моё лицо,
как мне тебя найти за краем ночи?
перебегаю глазом-колесом
строений разгоняющийся очерк.
движение, откуда и куда?
движение вперёд неудержимо.
не чувствую ни боли, ни стыда.
деревьев, фонарей, влюблённых мимо.
левее – он. закутался в пальто,
наверняка обдумывая то же.
моё лицо! скажи мне, где оно?
боюсь подумать, сколько жизней прожил.
молчание в такси. моё лицо
исчезло, затерялось среди прочих.
а мне остались: грязь, дома с торцов,
закрытые палатки у обочин.
* * *
ожидание поезда – вечное, разрывное.
перестук в большом отдалении слышен, вроде.
кто-то сверху давно оставил тебя в покое
помирать среди разрастающихся угодий.
сеять доброе, печь горшки, умножать благое,
но при этом только и делать, что побираться.
правда, бьётся чужое, выгнутое, литое –
отыщи его на дне выездного ранца.
отряхни от крошек, вытри от жирных пятен,
чтобы кровь свободно текла из открытой жилы,
лишь тогда исход станет памятен и приятен.
ты поймёшь, что я давно уже всё решила.
* * *
пять свечек в торте, новый друг пришёл.
коленки обе содраны, разбиты,
и дальше будет – очень хорошо.
и радость жить читается в улыбке.
потом зима, за школой – институт.
за первой блажью первая ошибка.
«вдруг мать узнает, как его зовут?
теперь боюсь» – читается в улыбке.
со старым другом, разбирая шкаф,
раскладываешь фото и открытки.
вы пьёте водку с ним на брудершафт,
а всё же фальшь читается в улыбке.
и вдруг банкет. он вроде бы смешно
торжественный – ни пауз, ни заминки.
но входит кто-то, как в немом кино,
и пустота читается в улыбке.
* * *
меня зачали в купленном СВ,
где бурой вязью – тени на стене.
фонарный свет, раскачиваясь, рос.
и мамин профиль – прерафаэлит.
погоду я не помню, говорит,
а помню только стук ночных колёс.
тянуло перегаром и смолой
из ресторана рядом, но покой
угадывался остро – ликом прост:
захватывали мягкие тиски
и, будто на качелях, понесли
до крайней высоты – до самых звёзд.
Елена СЕМЁНОВА
Цветы водосбора
Оплакавши жаркую пору,
Тоскует сентябрь, уходя,
Но пахнут цветы водосбора
В сиреневой дымке дождя.
Но зелень врывается в ставни,
Стараясь поведать вдогон
О чём-то заветном, о главном,
Чего ты был в жизни лишён.
И диво – полны хлорофилла,
И в строгости ясной правы,
Растут у реки что есть силы
Наивные листья травы.
И хочется выйти в предзимье,
Оставить уютную клеть,
Чтоб так же доверчиво с ними
Под небом осенним шуметь.
Осень в Синькове
Пришло – не затоптать, не вымарать,
Не вычеркнуть заветных строк –
Трава как волосы кикиморы
И сердца голубиный ворк.
И мокрость веточки рябиновой,
Дрожащей прямо возле глаз,
И слой земли раскисшей, глиновой,
Что под ногами запеклась.
И тихий, мерный ход истории,
Где редкий дождь и блеклый свет,
Где даль в глаза течёт как море и
Тебя самой – как будто нет.
Ну и дорога – грусть заплечная,
В овраге шина у мостка...
И, как смола густая, вечная,
Непреходящая тоска.
Лес
Сбилась душа с маршрута,
Вышла на встречную полосу –
Стало темно и смутно,
Ветер шепнул – не бойся!
Видишь – деревья босы,
Хмуры, мрачны и наги –
Но ведь любые особи
К свету идут сквозь овраги.
Свет на поляны, веси
Льётся с высшего яруса,
Только сигнал дай – взвейся
Сердца хлопучим парусом!
Там, где мелькнёт усмешка
Закоренелого циника,
Будет тюрьма и вышка
Водка, аптека, клиника...
Так, нашептав на уши,
Ветер свистнул и канул –
Лёгкою тенью в душу,
В сердце тяжёлым камнем.
Детство
Был сон, в нём чашка со щербинкой
Столь отрешённо на окне
Стояла и простой картинкой
Напоминала детство мне:
Тот быт, прилипчивый до дрожи,
Растаявший, как сладкий сон, –
Сквозная вешалка в прихожей
Молочно-белый телефон.
Уютный круглый стол в гостиной,
Она же спальня, кабинет,
И полотёр – прибор старинный,
Каких в помине нынче нет.
Бутылка с вязкою мастикой,
Что в умывальник пролила,
И как, боясь расплаты, крика,
Прихода бабушки ждала.
Окошко, что из кухни в ванну –
Чтобы подглядывать туда,
Пусть всё от пара в нём туманно
И непроглядно, как слюда.
Тот мир, мерцающий, особый,
Летящий в незаметье дней,
Не называла я хрущобой,
Узнала слово лишь поздней.
И вот сегодня чай упрямо
Из чашки со щербинкой пью,
Чтоб не предать и на полграмма
Ту бытность детскую мою.
Андрей КОРОВИН
Рождество в Топловском монастыре
Наташе Мирошниченко и Серёже Ковалю
в январских небесах
святой Екатерины
зелёная звезда
качается в груди
и снег вокруг горит
и светит свет старинный
в рождественских яслях
маячит впереди
мы маленькие мы
осколки синей глины
мычащие во сне
бредущие во тьму
нам время пятки жжёт
нам ветер дует в спину
нам хлещет в лица дождь
и радостно ему
не надо лишних слов
над этою купелью
умыться и уснуть
и видеть как во сне
из каждого куста
горящего капелью
зелёная звезда
рождается во мне
мается: душа
земля качается случается
в ногах а чаще в головах
и ничего не получается
зима и снег увы и ах
подружка зимняя бессонница
беззвонница бесстыдница
ну что с тобою церемониться
ведь ты всё так же будешь лыбиться
и крепче чаю не заварится
и в чашке ложкою кружа
разлукой со стихами мается
моя бессменная душа
Детство на Оке
я помню этот лес: грибы, деревья
маслята, ельник, вот отец, а вот я
июль в зените, месяц в рукаве
отец кричит
– ну что?
– опять маслёнок!
маслёнок тоже в сущности ребёнок
а кто это там прячется – в траве?
но очень скоро выйдем мы из леса
там пруд не понимает ни бельмеса
блестят на солнце рыбы караси
и мы – на этом зеркале пейзажа
где темпера и глушь и тишь и сажа
и деревенька, Господи спаси
и дальше мы идём с отцом куда-то
в руке отцовской удочка зажата
в затонах окских ждёт подкормку лещ
скажи: скажи: ты жив ещё, ворюга?
узнаемся ль, увидевши друг друга
жизнь движется стремительней чем речь
ах лечь бы в речь отдав себя теченью
когда вся даль небес открыта зренью
и ты плывёшь всевидящ как река
в твоих руках уже играют рыбы
и вот за это, Господи, спасибо
что в звёздном небе движется Ока
Ветер
какое чудо
весь этот ветер
в лицо летящий
когда ты молод
когда ты Вертер
ты настоящий
ночная мякоть
сырого неба
тебя объемлет
густая липа
и запах мёда
пчелиный лепет
как пахнет каждый
растущий в небе
в земле сидящий
лишь только ветер
тебе расскажет
вперёдсмотрящий
и ты глотаешь
густую книгу
земного ветра
и рёв вулканов
гул океанов
бег километров
и задыхаясь
глядишь шалея
в окно ночное
на этот ветер
на эту нежность
в ночном прибое
Рыбы Декарта
Ганне
Киев в осаде. И в каждом окне –
пена каштанного бунта.
Рядом с тобою завидует мне
вся соловьиная хунта.
Нам-то какой до бродяг интерес? –
пусть себе свищут, злодеи!
Ты музицируешь Данта топл[?]с –
где в этой музыке, где я?
Там, где над Киевом дремлет звезда,
плавают рыбы Декарта –
там мы играем друг друга с листа,
