Достоевский писал о текущей литературе: "Да и в исторический-то роман может потому-то ударилась, что смысл текущего потеряла". О нынешней литературе тоже можно сказать, что она "ударилась" в исторический роман, в фантазирование о далеком прошлом, в коллекционирование великих князей и государей, в повторение того, о чем уже написано множество книг, и т.д. И зачастую пишется все это без должных исторических знаний, с самонадеянностью дилетантов. И надо сказать: то, что пишет Ганичев (а пишет он о предмете своего однодумья, о XVIII веке российской истории) выгодно отличается от такого рода любительства. Пишет профессиональный историк с чувством ответственности за факты, со свободной ориентацией в материале.
В этом отношении характерна только что вышедшая его книга "Державница" (1999). В ней, казалось бы, две совершенно несовместимые части: век Екатерины II и события Великой Отечественной войны. Но эти две разнотемные вещи объединены внутренней идеей державности. В живом изложении автора императрица Екатерина II предстает как мудрая "державница", самоотверженно служащая Государству Российскому, как вдохновительница русских академиков на труд по составлению исторической летописи России. Вторая часть книги, преемственно звучащая своей идеей державности и трагически контрастирующая с первой кошмарным фактом разрушения некогда великого государства, заставляет читателя задуматься над смыслом сопоставления этих двух эпох.
Иных своих героев Ганичев называет "дела делателями". И о нем самом можно сказать то же самое. Он "дела делатель" и на посту председателя Союза писателей России, и заместителя главы Всемирного русского народного собора, и главного редактора "Роман-журнала XXI век". Это "путеводитель русской литературы", как сказано в подзаголовке. Но это одна из "столбовых верст"-ориентиров не только в литературе, но и в "русском космосе" (рубрика) — от воинства российского до нашей культуры. Ибо "Святая Русь — это морская Русь" (как озаглавлена статья К.Раша). Знаменательна и другая рубрика — "Русская дума". Не случайно именно журналу предоставил один из родственников выдающегося русского композитора Г.Свиридова его уникальные дневниковые записи.
Что же касается самой литературы, то очень ценно, что журнал находит и публикует рассказы, стихи и провинциальных авторов — от Воронежа до Уфы и Кургана, которые свидетельствуют, что, несмотря ни на что, жива душа на Руси. Русский читатель должен ориентироваться и в мировой литературе; и журнал стремится знакомить нас с ее вершинами (первая публикация на русском языке первого, юношеского романа Кнута Гамсуна).
Культурно-просветительский журнал может превратиться в музейный экспонат, а может стать, как в данном случае, живой частицей общественной жизни (этому способствует и эстетическое, художественное чутье его создателей).
И во всех этих общественных "ипостасях" Валерий Ганичев достойно, ответственно несет бремя своих обязанностей. И все-таки звание "писатель-просветитель", по праву принадлежажее Валерию Ганичеву, по-моему почетней всех других.
Михаил ЛОБАНОВ
Обратите внимание, на этом сайте: огородный инвентарь с доставкой 15 от Drevstroy.
Юлия Иванова “ПЛОХОЙ ДЕНЬ” 15 СЕНТЯБРЯ (Заметки писателя, сменившего профессию)
Профессию, откровенно говоря, я сменила еще в советские времена. Почти все мои сочинения, получив высокую оценку рецензентов и худсоветов, подтвержденную договорами, неизбежно оказывались, в конце концов, в некоем мистическом тупике: "Нельзя, потому что нельзя". Откуда, получив половину суммы по договору ("не напечатано или не запущено в производство по независящим от автора причинам"), этот самый автор удалялся в горестном недоумении — почему родная советская власть никак не хочет честно ответить на мучающий его, да и многих читателей, идеологический вопрос: "Зачем нам нужно догонять и, тем более, перегонять Америку, которая "стоит на краю пропасти"?
Тогда я и решила купить дачу, зарабатывать на жизнь, по благословению духовных отцов, трудом на земле, а "нетленки" писать в стол до лучших времен. Когда упертая замшелая наша власть наконец-то "перегонит Америку" и свалится в ту самую пропасть, о которой я, каюсь, иногда со злорадством грезила вместе с другими такими "оракулами". Но когда самые мрачные пророчества сбылись, когда "кровь встала дыбом" и "волосы застряли в жилах", пришлось, "к штыку приравняв перо", кинуться на защиту. Нет, не власти, а многовековых ценностей наших: христианских, несмотря на внешний атеизм,— без которых страна стала распадаться и разлагаться, как лишенная души плоть. Получалось, что та власть разрушала, в основном, храмы из камня и цемента, а эта — внутренние.
На издание книг требовались деньги, много денег. Тогда-то и пришлось освоить профессию "тетки с фиалками", то есть цветочницы. Не как Чубайс, который, как известно, явился со своими ваучертями из большого цветочного бизнеса. У меня же в арсенале были не роскошные голландские розы с герберами, а выросшие на десяти сотках тюльпаны с нарциссами да георгины с гладиолусами. Главной была проблема реализации. Поначалу "санкционированно" арендовала место на рынке. Там царила азербайджанская мафия. С "азиками" можно было ладить, если не претендовать на "розовый приоритет". А еще бегать для них за водкой или босбашем из кафе, делать бесплатно для их покупателей "экибаны", переводить иностранным клиентам, что почем, и даже петь, когда хозяева "под кайфом". Наибольшим успехом пользовался почему-то "Цыпленок жареный".
Ельцин "азикам" поначалу нравился. В августе 91-го они ящиками таскали митингующим демократам водку, чтобы толпа дружней и громче скандировала "Бо-рис, бо-рись!" Потом обстановка изменилась. Появились десантники, омоновцы с автоматами и ротвейлерами, вынюхивающими наркоту. Все чаще звучали в окрестностях рынка выстрелы, крики: "Всем на пол! Руки за голову!" Перепуганных "азиков" гнали толпами на грязный пустырь и там укладывали штабелями, отбирая все мало-мальски ценное. У красавицы Леночки из Молдавии, которая ходила у них по очереди "в женах", горели восторгом глаза — наконец-то ее мучители тоже бесконечно унижены! Умом я ее понимала, но зрелище валяющихся в грязи людей, среди которых было немало пожилых, было невыносимым.
"Я считался в семье последним балбесом,— поведал мне как-то Мамед-бакинец,— у нас кто из Цека, кто научный работник. Студенты, учителя, врачи... Отец сказал: "Ты, Мамед, самый в семье никчемный, второгодник. Отправляйся в Москву торговать розами, раз ни на что путное не годен". А теперь все они безработные, не вышлю баксов — голодают. Скажи, ты вон тоже университет заканчивала — что происходит?" В октябре 93-го никто уже не закупал ельцинистам водку. Я отнесла защитникам "Белого дома" недельную выручку и охапку бордовых гвоздик — "азики" уступили за полцены "для депутатов". Потом приходили какие-то охрипшие, простуженные женщины — собирали цветы для погибших защитников.
Покупателей становилось все меньше. Я поджидала их, закутавшись в вязаный козий платок, и писала "Дремучие двери". Книга близилась к концу, когда рынок закрыли на ремонт, а новый хозяин объявил, что надо сразу внести шесть миллионов вступительных плюс ежедневные сто двадцать тысяч. Остаться в прибыли можно было, лишь перейдя на розы, закупая на фирмах "голландию" и покончив со свободным временем. То есть, зарабатывая на издание книги, я лишалась возможности ее дописать.
Пришлось переключиться на "несанкционированную торговлю", то есть на вокзал. Означало это вечную беготню с неподъемными ведрами от "ментов" всех мастей — омоновцев, муниципалов, патруля — до сих пор толком не разобралась. Одни охраняли вокзал и требовали, чтобы мы не переходили за белую черту к тротуару. Другие охраняли проезжую часть и гнали нас в противоположную сторону. Третьи блюли интересы легального цветочного базарчика перекупщиков при вокзале, который "горел", потому что цены у нас, "дачников", были значительно ниже, и простой народ "пасся" именно в несанкционированной зоне. Нужно было все время держаться возле белой черты вдоль тротуара и делать шаг то вперед, то назад в зависимости от ситуации. Иногда собирали по двадцатке неизвестно кому, иногда приезжало "начальство",— тут нам просто приказывали "сгинуть" во избежание тяжелых последствий, и приходилось метаться с ведрами по проезжей части, в буквальном смысле рискуя жизнью: не только своей и покупателей, но и пассажиров проносящихся мимо машин. Тут же на коленке вязали букеты: на свадьбы, дни рождения и — все чаще — на похороны. Время от времени кто-то выбывал из борьбы, но на место бабки вставала в строй дочь или невестка. Отступать было некуда — за этими ведрами укрывались от нищеты целые семьи с неотложными стройками и ремонтами, зубными протезами, операциями и прочей бытовухой, а главное — "генофонд", который надо было хорошо кормить, одевать, учить в гимназиях и колледжах. Ну и плюс всевозможные безработные родичи, заболевшие или вдруг ставшие "иностранцами". О собственных болячках уже никто не думал. Сунешь под язык таблетку — и порядок. На войне как на войне.
