Писатель Н. Л. Подольский рассказал мне легенду, бытовавшую одно время в среде художественной интеллигенции города. Будто бы переплавке помешала война, городские начальники забыли о памятнике, и смотритель Русского музея сумел обменять творение Трубецкого у кого-то из кладовщиков на буханку хлеба. Верно тут только одно: Русский музей действительно сыграл главную роль в спасении памятника.[40] Но решение о передаче конной скульптуры музею было принято еще до войны — в 1939-м. Просто однажды пред глазами бронзового Александра мир развернулся на девяносто градусов, и означало это совсем не конец, а всего лишь то, что лежат на боку — и лошадь, и царь. Маленькая техническая несообразность. Опрокинутую многотонную махину трудно поднять, но ведь дело происходит в Михайловском саду, рядом с музеем — стало быть, памятник прощен?
Потом силами музейных работников его обкладывают мешками с песком, накрывают досками, засыпают землей — а вот это уже война. Над ним образован защитный курган, и действительно — защитил: в сорок первом, от прямого попадания снаряда.
Потом он долгие годы созерцает стену во внутреннем дворе корпуса Бенуа. Он уже не памятник, он уже экспонат. Правда, открыто не экспонируется. Помню, как в детстве заглядывал во двор из окна музея — занавески-маркизы были плотно натянуты и закреплены, подойти к окну мешала стойка, но можно было изловчиться и посмотреть в щель между стеной и занавеской: я видел часть двора и огромную фигуру на коне. О таинственном памятнике говорили как-то невнятно — то ли он запрещен, то ли спрятан.
Потом на несколько лет снова деревянный футляр (к этому ему не привыкать) — в нем он стойко переносил капитальный ремонт корпуса Бенуа.
В 1990-м его переставляли с места на место, но все еще в пределах двора, а вот через четыре года отправили уже на общее обозрение — в Мраморный дворец, за Марсово поле. Конную скульптуру установили на месте броневика «Враг капитала», рядом с которым меня в свое время принимали в пионеры. Каждый пионер знал, что брат Ленина покушался на жизнь царя Александра III, но, что на месте ленинского броневика появится когда-нибудь фигура Александра III на коне, такого, конечно, никто на земле даже представить не мог. Если быть точным до конца, после броневика на этом месте успел побывать еще один объект — «мраморный форд», символ победившего капитализма, но он всеми забыт. А вот как принимали в пионеры, я помню прекрасно. «Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра…» — это мы тоже помнили. Мраморный дворец был тогда филиалом Центрального музея В. И. Ленина. Он и сейчас филиал — только уже Государственного Русского музея. Потому сюда и переместили Александра III на коне.
Таким образом, изваяние продолжает быть музейным экспонатом, не памятником. Не все сохранилось. Утрачен георгиевский темляк, нет поводьев, которые когда-то уверенно держал царь. Обе утраты по-своему символичны.
Удивительное дело, но психологические эксперименты над бронзовым царем продолжаются до сих пор. В 2007-м установили перед ним другой объект — изрядных размеров китаянка на доисторическом ящере. Это работа финских художников, материал — пластик. Аллюзия на «Медного всадника». Типа того.
Коню хорошо: опустив голову, вниз глядит — кроме своих ног он ничего в этой жизни не видел. Но не гоже императору взгляд отводить, даже если он давно перестал понимать, что вокруг происходит. Вот и глядят они друг на друга — бронзовый всадник, которого долгое время обзывали пародией, и пластиковая пародия — уже откровенная — на его державного предка.
Надо терпеть.
Памятники, вообще говоря, терпеливы.
Июнь 2008
Возможно, все дело в круглых очках, но отдаленно он действительно похож на постаревшего и поумневшего Гарри Поттера, а также отчасти на Джона Леннона, коротко подстриженного и одетого во фрак. Ну и, конечно, на «идеал современника» прежних лет, положительного героя, вроде принципиального учителя из проблемных советских фильмов про среднюю школу, когда еще учили в этой школе наизусть монолог Чацкого (я учил), и не только: но и Фамусова еще, и даже Скалозуба.
Он хоть и Грибоедов, но его часто путают с Чернышевским и Добролюбовым.
Да и самому ему, складывается впечатление, знать не важно, кем он объявлен. Грибоедов? Хорошо, пускай. Словно самому безразлично, кто он. И ко всему, что его окружает, кажется, он не менее равнодушен. Присутствует, но как бы между прочим присутствует, — если есть, значит есть, а могло б и не быть. Отрешенность, с которой он в пространство глядит, тут словно возведена в принцип. Словно скульптор В. В. Лишев, изваявший фигуру, позаботился о самозащите — не допустил ничего, что могло бы дать повод к интерпретациям. Ни к каким.
Ну да, в кресле сидит, усталый взгляд сквозь очки вязнет в глубине Гороховой. Задумчив. Сутул. Будто бы медитирует. Никаких страстей, никаких порывов, никакой пылкости. Ничего не выражающее лицо, просто на удивление — ничего.
Ясно, что сочиняет. И ясно, что сочиняет: «Горе от ума». Что же еще? И что же еще ему делать тут, в этом кресле — если он Грибоедов? Листы бумаги лежат на колене, а вот пера оточенного нет в руке — ни в правой, ни в левой. Может быть, потому и листы чистые. И это нам, стоящим у подножия пьедестала, явлено вполне зримо: бумага наклонена поверхностью к зрителям, вот-вот соскользнет всей тяжестью бронзы с могучего колена вниз — успей отскочить.
Но если ничего не пишет (и не читает), спрашивается, зачем очки надел? Неужели только для того, чтобы рассматривать Гороховую?
Получается, так. Уж очень прям его взгляд. Не целеустремлен (устремленность — это порыв), а прям — прямотой, отвечающей перспективе, что стремительно сходится к Адмиралтейству. А там шпиль, там кораблик. Сейчас даже трудно поверить, что по первоначальному замыслу памятнику надлежало стоять (сидеть?) в другом месте. Куда бы смотрел? Там, где памятник планировали установить первоначально, не было простора для взгляда.
Значит, очки надели на него все-таки для чтения, а не для глядения вдаль. По замыслу.
Да, это вопрос: близорукостью или дальнозоркостью страдал исторический Грибоедов?
Мысль, что без стекол очки и надеты они ради прикола, мы отметаем.
Стекол хоть и нет, но они как бы имеются, поверим в эту условность. Что ни говорите, случай редкий: монументы, как правило, очки не носят.
В любом случае, бронзовому Грибоедову всегда здесь найдется что почитать (и всегда находилось).
Это очень многое объясняет.
Есть мнение, что рекламные и им подобные растяжки, развешиваются поперек улиц вовсе не для прохожих и не для тех, кто в машинах. Кто из нормальных прохожих и тех, кто в машинах, добровольно читает тексты на этих растяжках? Я, например, не читатель растяжек. Мне просто в голову никогда не приходит вникать в информацию, которую они на себе несут-растягивают, к тому же подаваемую, как правило, в виде ребуса. Допускаю, что информацию все же усваиваю, но подсознательно, вопреки собственной воле. Однако тут случай другой. Вопреки его собственной воле, Грибоедову — в явном виде и непосредственным образом — навязываются посторонние тексты. Всегда!
Они всегда перед глазами. И не отвернешься от них — сидящему на пьедестале нельзя не смотреть на то, что ему показывают.
Иногда мне кажется, что он — единственный их читатель, этих лозунгов, призывов, реклам, на протяжении десятилетий в убыстряющемся ритме друг друга меняющих. Что это все и вывешивается перед его глазами для него одного исключительно, ибо где вы найдете еще такого постоянного и послушного читателя?
Я готов даже допустить, что это именно очки провоцируют устроителей уличной рекламы на демонстрацию текстов их (очков) обладателю. Если в очках — значит читатель. Ну так читай же, читай!
И читает. А что ему еще остается?
Как если бы он был посажен в телестудии вместо ведущего какой-нибудь рекламной передачи и смотрел на телеподсказку в монитор, установленный перед глазами. И молчал. А ему бы все показывали, показывали. В надежде, что повторит.
Не дождетесь. Он так и будет молчать. Вслух не повторит ни одного текста. Памятники не разговаривают. Даже если их терпение испытывают десятилетиями.
На самом деле, цель опытов неясна. Цель опытов над бронзовым Грибоедовым более чем загадочна.
Что мы имеем? Эпоха меняет эпоху: была улица Дзержинского, стала опять Гороховой. Открыли памятник в 1959-м, через две недели после ноябрьских праздников и через девять месяцев после того, как отметили скорбную годовщину — сто тридцать лет со дня гибели поэта в далекой Персии. Как раз тогда запустили ракету на Луну. Соответственно, появилось перед глазами Александра Сергеевича гордое «Слава советской науке!». Потом его воодушевляли лозунгом «Да здравствует Первомай!» и призывали выполнять решения партийных съездов, начиная с двадцать второго. В советские времена лозунги над улицей Дзержинского висели подолгу, но менялись не часто, репертуар призывов был невелик, причем случались даже продолжительные щадящие паузы, позволяющие взгляду Грибоедова отдохнуть на виде Адмиралтейства.
