Другой вопрос, что книга эта до неприличия многословная, изобилующая зубодробительными отступлениями на самые разные, не очень связанные с Гайдаром темы. Из текста, например, можно узнать, что Борис Камов целитель и однажды его чуть не задавил джип, а также иные полезные вещи.
Некоторая авторская проблема таится также в том, что советскую власть он совсем не любит, а Гайдара, напротив, любит очень. И вот он пишет книгу про хорошего советского писателя Гайдара, который жил при плохой советской власти, но служил ей верой и правдой. Задача не из легких.
Мало того, Камов рассматривает антигайдаровскую кампанию девяностых годов как демонстрацию психологического оружия, которое использовали некие закулисные силы с целью не только дезориентировать народонаселение, но и выбить с политической сцены реформатора и внука писателя Егора Гайдара. Издевательство над героическим дедом, по мнению Камова, причиняло Егору Тимуровичу натуральную физическую боль. А какие тут реформы, когда так мучают.
В тексте звучат намеки на американцев – мол, они баловались. Так и запишем: американцы хотели погубить Егора Гайдара, обрекая его, по выражению Камова «на пытки».
Камов рассказывает, как в перестройку «…книги А.П.Гайдара стали сгребать с библиотечных полок. А это были десятки миллионов больших томов и совсем тонких книжек. Их отвозили на свалки. И жгли!»
Вот до чего янки довели советский народ. Тут кто-нибудь был свидетелем, как сожгли десятки миллионов «больших томов и совсем тонких книжек» Гайдара?
Весьма странно с моей стороны было бы выступать адвокатом «перестройки», но, право слово, разоблачали в те времена многих безо всякой посторонней помощи; у нас тогда была огромная национальная забава – разоблачать. Или Камов этого не заметил? А то я помню и его разоблачительные статьи в газете «Совершенно секретно».
Подходя к вопросу об антигайдаровской кампании, Камов интригует читателя все сильнее, заявляя, что «…многие обвинения (против писателя Гайдара. – З.П.) были придуманы в пьяном и наркотическом угаре».
Более того: «…главными обличителями А.П.Гайдара на протяжении минувшей четверти века являлись фигуры с серьезными сексуальными и психическими отклонениями».
Больше, к сожалению, про сексуальные отклонения обвинителей Гайдара речи не идет, а то я даже заинтересовался.
В общем, если б редакторы вырезали всю эту несусветную блажь, получилась бы дельная книжка. Потому что едва Камов забывает про психотропные бомбы и наркотический угар своих оппонентов и переходит непосредственно к истории жизни Аркадия Гайдара, все становится на свои места.
Гайдара обвиняли в том, что он сам однажды срубил головы двум тысячам офицеров. Что он лично утопил 120 человек в Хакасии. Что он был натуральным маньяком в детстве, а когда подрос, превратился в психопата и алкоголика.
Что он не погиб в 1941-м, а попал в плен и собирался вступить во власовскую армию. «Документы, подтверждающие это, не сохранились», – добавлял на голубом глазу некто С.Мельник, один из многочисленных разоблачителей Гайдара.
Камов в ответ пишет: «С 6 августа 1962 по осень 1982 (двадцать лет!) я собирал свидетельства сотен людей на территории Советского Союза о последних 127 днях жизни Аркадия Петровича. Я храню в надежном месте две папки письменных свидетельств. А еще у меня лежит километров двадцать магнитной пленки с рассказами бывших окруженцев и бывших партизан; катушек пятьдесят фотопленки: боевые товарищи Гайдара, лагерь под Леплявой, насыпь возле будки путевого обходчика. Именно здесь Аркадий Петрович 26 октября был убит и пролежал несколько часов, пока немцы сгоняли местных жителей для его опознания… Поэтому заявление Мельника, что “документы не сохранились”, – вранье. У меня цело все дело».
Шаг за шагом Камов доказывает: ни одно обвинение в адрес Гайдара не имеет под собой ни одного документального подтверждения. И, например, книга Владимира Солоухина «Соленое озеро» о попытке восемнадцатилетнего красногвардейского командира Аркадия Голикова устроить в Хакасии геноцид является примером чрезмерно развитой писательской фантазии. Существующая документация подтверждает расстрел не двух тысяч и даже не 120 человек, а восьми участников антисоветского движения в Хакасии. Судя по всему, лично Голиковым был убит лишь один из них – и то при попытке бегства.
Мало того, следствие по этому поводу состоялось уже в 1922 году и никакой кровавой мясорубки, устроенной Голиковым, не обнаружило.
Вообще книга Камова дает новое, верней, возвращает хорошо забытое старое представление о писателе Гайдаре. Это был очень красивый, очень мужественный, очень честный человек.
Он, к слову сказать, по материнской линии оказался внучатым племянником Михаила Лермонтова. Сам Гайдар об этом не знал. А мы всю жизнь думали: обычный мальчишка из Арзамаса. А там дворянская кровь и все деды по материнской линии – военные, удостаивавшиеся в течение ста лет высоких наград. Порода!
Нации, пребывающие в здравом уме, берегут собственную мифологию. Тем более если эта мифология подтверждается документально. А у нас как-то совсем наоборот получилось. Так что еще раз низкий поклон Борису Камову за огромный труд по сбору и перепроверке сотен документов. Все это очень пригодится, когда кто-нибудь решит написать цельную и спокойную книжку о Гайдаре.
А пока не забудем о тех, кто долгое время вводил нас в заблуждение касательно жизни и судьбы героически погибшего писателя.
Телеведущий Лев Николаев, документалист Гузалия Гатаулина, журналист Игорь Макаров, телеведущий Сергей Медведев…
Хотели славы – пожалуйста, я тоже поспособствую.
Виктор Кондырев
Всё на свете, кроме шила и гвоздя
(М. : Астрель, 2011)
Пасынок, друг и, скажем прямо, собутыльник писателя Виктора Некрасова написал книжку лохматых и непарадных воспоминаний. Лохматых, но цельных по интонации, искренней и несуетливой. Непарадных, но напрочь лишенных всякого смакования старых сплетен и перезревших обид и вообще преисполненных ненавязчивого авторского достоинства.
Читать – одно удовольствие.
Эти мемуары из разряда тех, что вызывают любопытство даже в том случае, если читатель подзабыл, что именно написал главный герой книжки.
Нет, ну все помнят, конечно, что есть великая повесть «В окопах Сталинграда», но после нее (опубликованной в 1946 году, тут же награжденной Сталинской премией и в течение всего двух десятилетий переизданной сто двадцать раз на русском и основных мировых языках) Некрасов писал прозу еще сорок лет.
Не сказать, что творческое наследие его огромно, но как минимум две вещи Некрасова помнить важно и должно.
Это «Кира Георгиевна» 1959 года – повесть о том, как возвращались из советских лагерей. Запретную тему в литературе он поднял, кажется, первым.
И это «Маленькая печальная повесть» 1986 года – о том, что, как выяснилось, эмиграция на Запад зачастую не делала советского человека ни более, в самом широком смысле, свободным, ни более счастливым. Об этом Некрасов тоже, пожалуй, написал одним из первых.
И как в 1959 году были не ко двору его «гулаговские» возвращенцы, так и в 1986 году еще не вырос у нас тот читатель, который осознал и оценил бы тихий и ненавязчивый некрасовский скепсис касательно того, что рай можно обрести, перемещаясь в географии.
Он-то, фактически выдворенный из Союза в 1974 году, познал это на собственном опыте.
Кондырев начинает описывать некрасовское житье-бытье с 1972 года (хотя есть отдельные картинки и 1959 года – когда еще пацаном автор впервые увидел писателя; и 1969 года – когда Кондырев служил в армии и, будучи в отпуске, забежал к Некрасову, а тот, услышав топот сапог в парадной, решил, что его пришли забирать).
Пересказывать не стану – поверьте на слово, книжка и вправду интересная. Начинается без разгона и самоподзавода: повествование идет, словно ты сидишь с автором за столом, и он говорит, говорит, иногда изображая ситуации в лицах, – у него, кстати говоря, отлично это выходит.
Вот вчерашняя литературная звезда, фронтовик и лауреат на глазах превращается в «диссиду» и становится опальным. Как ведут себя друзья? (И как повел бы себя я, мои товарищи? – неизбежно сверяешь, читая.) Евгений Евтушенко, семья Лунгиных, Булат Окуджава – они все там есть, и не только они. Появляются Лидия Чуковская, Юрий Домбровский, Евгений Рейн, Межиров, Галич – живая история литературы, в общем.
Заслуга Кондырева в том, что его книжка никогда не становится сведением счетов (или почти никогда – за исключением случая Марии Розановой, которую автор явно невзлюбил). Напротив, Кондырев написал вещь добрую и максимально непафосную. Достаточно пояснить, что само название ее является фрагментом любимой некрасовской присловицы: «Мы е*али все на свете, кроме шила и гвоздя: шило острое, кривое, а гвоздя е*ать нельзя».
