Этот процесс самоотстаивания, конечно, проявился и у наций России. Живость их национального чувства сохранялась у многих — и отчётливо проступила в ходе Семнадцатого года, когда, при сотрясении государства, все слои и все прослойки населения с поспешностью требовали расширения своих прав или сами объявляли их. Мне довелось подробнейше заниматься фактическими материалами от Февраля до Октября 1917. Естественно, что оживились и национальные движения. Однако хотя настояния отдельных наций (украинские особенно), отдельных вероисповеданий (ислам) были тогда проявлены, но — кроме Польши и уже созревшей к отделению Финляндии — ни одно требование не шло выше культурной автономии и местного самоуправления — никто (в том числе и Украина) не требовал тогда территориального отделения.
Потом ленинская революция распахнула и выстлала нациям России (кроме одной: русской) путь к форсированному самосознанию и административному, и культурному самообособлению. За 70 лет процесс этот дал многим «титульным» нациям возглавить и крепить свои автономии, щедро преображённые хозяйственными дарами России. И в таком, уже властном, состоянии национальные верхушки автономий были застигнуты событиями 1991 года. Дальше процесс пошёл исключительно динамично, с требованием некоторых автономий если не полного отделения от России, то почти прав международных субъектов (и иные получили).
Этот процесс резкого взмыва национальных чувств — у всех, кроме русских, — происходил и сплошь 90-е годы. В паспортах прибалтийских государств твёрдо поставлена графа «национальность». В Киргизии отменили было её, из «прогрессивных соображений», — но по требованию народа вернули. Не сомневаюсь, что если б о том опросили малочисленные народности Сибири — они б ещё отчаянней держались за своё национальное именование. Это — одно из усилий нации, угрожаемой исчезнуть, отстоять себя во всемирной нивелировке, тот самый защитный импульс. (А иначе зачем выяснять национальность во время всеобщей переписи? Если не надо — так и вообще не надо.) И в России это характерно проявилось в 1997: центральные власти, не оглядываясь на наше сплетенье народов, легко решили: устранить в новом российском паспорте строку национальности. И уже запустили машину изготовления десятков тысяч, сотен тысяч таких паспортов. И — чей же осадительный голос раздался звонко и трезво? Не — русских, разумеется, а именно — других наций: кабардинцев, башкир, татар. Они хотят — и имеют право! — называться своим национальным именем, отстоять его от утери, не смазывать. И центральные власти — замялись, затоптались: то ли паспорта надо готовить заново, а наготовленные под нож? Скажем спасибо тем народам за это братское образумление. Мы и это право, называться русскими, готовы отдать из ложной стыдливости. Но никому не запрещён инстинкт национального самосохранения, право ощущать самих себя, какие есть. Почему и нам не сметь его иметь, как уверенно имеют, как — оглянемся — уверенно сберегают другие?
Да, в России живёт больше ста наций, многолюдство народностей, так сложилось исторически, и с этим мы должны войти в будущее: сочетать интересы общегосударственные с интересами этнических групп. Спрашивал ещё И. С. Аксаков: «Как разумно объять единым законодательством столько и столь разноплеменных?»
По меньшей мере с XV века фундаментальная традиция российской государственности была — унитарность, единоуправляемость государства, в своих лучших периодах в сочетании с земством. В течение этих шести веков никогда не возникала ни потребность, ни даже мысль о федеративном устройстве России. Её принёс из своих теоретических схем Ленин — и внедрил мечом большевицкой диктатуры.
Во всей истории — истинные федерации создавались только добровольным соединительным устремлением полугосударственных образований с целью взаимного поддержания и совместного, более устойчивого существования. (Как швейцарские кантоны, германские земли, штаты Северной Америки.) По ленинскому же революционному замыслу, наоборот, — федерация народов была декларирована из единой России. Сам-то Ленин и его последователи вовсе не думали расставаться с унитарностью государства, да именно её одну, скреплённую диктатурой партии, они имели в виду и жёстко осуществляли. Но их ближайший расчёт был: заполучить в союзники — внутри России все меньшие нации, вне России — заманчивым примером привлечь к себе сочувствие народов Востока. Доходило (20-30-е годы) до уродливой дробности: учреждались пятнами по карте и «национальные районы», и даже «национальные сельсоветы» — с особыми, льготными, правами, каких не было у соседних сельсоветов и районов, примитивно русских.
Однако и декларированное не прошло впустую, только этой мнимой, но широко объявляемой, федерации предстояло подспудно зреть семь десятков лет, накопляя значение и влияние национализированных верхушек. Впрочем, уже в 1926 «национальные» члены ЦК ВКП (б) (во главе с Т. Рыскуловым) совещались отдельно, со своими требованиями к ЦК; проявлялся в ВКП (б) и ещё несколько раз «национальный уклон». А уж в 1991 — прорезалось разом, всё вместе, повсюду, и обнажилась выращенная за 70 лет дробная множественность национальных элит, каждая из которых оказалась автономной хозяйкой какого-либо куска России.
Развал в 1991 пошёл мощной лавиной, необратимее развала 1917. При переходе через это новое революционное трясение — многое неузнаваемо изменилось в нашей стране, в том числе — и коренным образом — государственность. Автономные области возвышались в автономные республики, а все вместе приобретали удельный вес прежних союзных республик, теперь отделившихся. Национальные верхушки автономий, десятилетиями выращенные при льготных квотах в образовании и сниженной профессиональной конкуренции, — теперь быстро, решительно захватили реальную власть, резко повышая свой национальный процент, особенно в органах управления и правоохраны. (И эта вспышка этнического национализма — с дальних сторон приветствовалась как разлив демократии, хотя именно истинной демократии национальный подбор противопоказан). Пристрастность этнических этих верхушек властно проявилась и в ходе местных приватизации (приоритетность «для своих»).
Не видно, чтобы кем-то на верхах власти понималось бы: что вообще, сквозь XX век, развитие национальностей и государственностей происходит в разных направлениях: национальные самосознания заявляют о себе всё дробней, а государственности (в форме также и союзов государств) всё крупнеют. Малой нации жить отдельным государством становится почти невозможно. И в сохранившемся корпусе России (я стороню отсюда чеченский задор или расчёт на разбой и паразитарность) — ни одна нация реально не может и не претендует отделяться, прожить без единства с русским народом.
Нет, с верхов власти мы слышали упоённое повторение лозунгов федеративности — без понимания её: что федеративность может существовать лишь при силах центростремительных, а не центробежных. И так мы услышали знаменитое (обращённое к Татарии): «Берите суверенитета, сколько можете проглотить!» (Она и взяла).
По этому рецепту стали активно действовать иные автономии, затем и, глядя на них, — русские области и края, по-нынешнему «регионы». Процесс — опаснейший, ибо такому обширному государству, как Россия, невозможно существовать без единой сильной центральной власти; при длящейся шаткости, неразберихе — он и был бы прямой процесс распада Российского государства. Тогда укрепление областей может оказаться и выручательным. Особенно для краёв, далеко раскинутых и пренебрежённо забытых, как Дальний Восток, Сибирь, Крайний Север или Северный Кавказ, — приобретение регионами прав может явиться не актом развала, а какой-то формой спасения своих областей, большей реальности местной власти, её более оживлённого касания с народом, как мы уже и наблюдаем в некоторых областях. Но что за вздор эти «разделения полномочий» отдельными договорами Центра с регионами? — в едином государстве должен действовать и единый договор для всех регионов.
И жизненно важно: низойдёт ли эта децентрализация власти до малых городов и до районов? — то было бы оживлением подлинным. Малые-то города, две сотни наших малых городов, сейчас и угасают, и вымирают у нас стремительно, — и вот это будет конец ещё здоровой России. Когда российский Президент заявляет (17.5.96, 2-й канал ТВ): «Я как можно меньше власти хочу, я хочу отдать её вниз», — если даже он именно того и хочет, из сказанного не следует, что предусмотрен спуск полномочий до районов. Скорей можно ожидать, что губернаторы, получив значительную независимость от Центра, — сами дальше эту власть постараются держать в одном кулаке.
Так — федеративное устройство России стало реально проступать уже не по обманному ленинскому плану, но в Час Великой Беды и в процессе развала государства.
