Или прийти к подруге и, бросив сумочку на стол, прокричать: «У меня был чертовски трудный день с детьми. Мне нужно шесть порций крекеров с сыром прямо сейчас!»
Тогда люди могли бы реагировать на ваши слабости открыто. Они могли бы ответить вам: «Эй, подруга, может, стоит остановиться с углеводами? Если тебе не по барабану. Я тоже умяла вчера целую лазанью. Давай поговорим об этом».
Потому что сейчас в нашем обществе людей, одержимых проблемой веса, единственные, кто не говорит о нем, – это люди, которые на самом деле от него страдают.
Глава 7
Я сталкиваюсь с сексизмом!
Итак, я похудела, я могу носить платья, и я устроилась на работу. Теперь бодро говорю каждому, что я – помощник младшего менеджера в Melody Maker, музыкальном еженедельнике, который все путают с более известным, но, нам кажется, менее крутым New Musical Express. В NME принимают наркотики, хотя и скрывают это. В противоположность Melody Maker, где подобным практикам и их последствиям посвящена целая колонка.
В то время как NMEкомплектуют нормальные, солидные мужчины, которые делают успешную карьеру (Стюарт Макони, Эндрю Коллинз, Дэвид Квантик), сотрудники Melody Makerвыглядят как члены семейки Адамс. На редакционных совещаниях складывается стойкое впечатление, что каждый из них пришел сюда уже после того, как получил отказ везде, где только можно.
Я работаю в удивительном коллективе. Все здесь, по той или иной причине, социальные изгои. Одни стали такими из-за допотопного сексизма и вечно грязных волос. Другие оказались настолько ненормальными, что было абсолютно ясно: никакой другой город, кроме Лондона, им не подойдет и ни на какую другую работу, кроме этой, их не возьмут.
Прайси, здоровенный валлиец с рыжими дредами, завязанными в два хвоста, с накрашенными губами и ногтями, покрытыми лаком. Когда группа Manic Street Preachers приезжает с гастролями в Лондон, он выходит из офиса с черным кружевным веером и бутылкой «Малибу». Любой, кто с ним заговорит, с удивлением обнаружит, что он является: а) гетеросексуалом и б) жителем этой планеты.
Бен Тернер, крошечный бритоголовый мужчина-ребенок, которому не дашь больше 13 лет. Когда я в первый раз увидела его, то решила, что передо мной мальчик, больной лейкемией, которому благотворительный фонд устроил экскурсию в офис известного музыкального журнала. Через несколько недель я поняла, что он на самом деле: а) взрослый и б) один из ведущих музыкальных критиков Англии.
Наш редактор Джонси, разменявший пятый десяток чувак, выглядит как бизон с блестящими великолепными темно-рыжими волосами. В барах со спины его нередко принимают за женщину и отпускают сальные шуточки, но стоит ему обернуться, как похотливые самцы с криками разбегаются.
Братья Стад носят кожу, ругаются как портовые грузчики, часто появляются в офисе пьяными и засыпают под столом. Саймон Рейнольдс, красавчик как с картины прерафаэлитов, выпускник Оксфорда, проводит все время в клубах и так умен, что половина из нас боится даже заговорить с ним. Пит Пафидес только что покинул бакалейный магазин своих родителей в Бирмингеме и пришел на работу в журнал с лозунгом «Не бывает музыки слишком крутой, слишком странной или слишком дебильной», несмотря на то что он бережно хранит собрание записей групп Abba, ELO, Crowded House и Bee Gees и носит уютные кардиганы из Marks & Spenser.
Ну и наконец, в штате есть 16-летняя девушка из Вулверхэмптона, в шляпе, непрерывно курящая, которая приходит в бешенство, если кто-то ругает группу The Wonder Stuff. В первую неделю работы я сильно пнула за это Дэвида Беннана. Двадцать лет спустя, когда я встретила его в Манчестере на концерте Леди Гага, он закатил штанину и показал мне шрам, оставшийся с того времени. Затем он напомнил мне случай, когда я угрожала выкинуть кого-то из окна 26-го этажа, в то время как большинство сотрудников спокойно продолжали работать. Это необычное место работы. Мы считаем, что именно поэтому оно такое крутое. Руководство NMEдумает, что мы все задроты точнопо той же причине – мы все необычные.
Это первый раз, когда я действительно вышла в свет. Раньше все мое общение происходило на танцполе и в туалете крошечной темной забегаловки, полной подростков в ковбойских штанах и бутсах, которая по сути была вариантом детской площадки, но с баром. Наша невинность была очевидна – она отражалась на наших лицах. Да, мы влюблялись, дрались, сплетничали, принимали наркотики, но по сути дела вели себя как тигрята, дерущиеся друг с другом со втянутыми когтями. Мы все были равны. Не было ни конкуренции, ни обвинений. Все обиды забывались после тихого часа.
Переход во взрослый мир оказался шоком. Я закуриваю сигарету, как только выхожу из офисного лифта, – таким образом они поймут, что я тоже взрослая. Я предлагаю каждому глоток ликера из бутылки, которую я прихватила с собой. Большинство отказывается, кроме Бена Стада, который только что сошел с парома из Амстердама, где он брал интервью у рок-группы.
Я уже решила, что я буду заниматься сексом с таким количеством людей в Лондоне, какое смогу найти. Нет причин не делать этого. На первую зарплату – 28,42 фунта – я купила несколько новых хорошеньких трусиков с дымчатыми кружевами и наконец выбросила мамино наследство. Никто в Вулверхэмптоне даже не был заинтересован в лишении меня девственности, хотя я предлагала всему городу, поэтому я пришла к выводу, что это одна из тех вещей, которые вы можете найти только в Лондоне, – как качественное окрашивание волос или коктейль Dirty Martini. Это работа для специалиста.
Так что моя задача заключалась в том, чтобы найти способ быть одновременно классным журналистом и сексапильной попкой, с которой, как я надеюсь, очень скоро кто-нибудь займется сексом. Понятно, что самым коротким путем к достижению этих взаимодополняющих целей мог бы стать роман с кем-нибудь на работе.
Служебные романы – непростая тема для феминисток. Многие радикальные феминистки не приемлют их вовсе; практиковать подобное, с их точки зрения, – это все равно что стоять с табличкой в районе красных фонарей: «Модельная внешность, 18 лет, интим не предлагать».
И, вы знаете, в этом есть здравое зерно. Идея, что женщины должныфлиртовать для того, чтобы поладить с кем-либо, так же порочна, как и любая другая вещь, которую, как считается, должны делать женщины – быть худыми, получать на 30 % меньше мужчин, любить сериал «Секс в большом городе» и т. д.
Некоторые женщины вообще не флиртуют – не хотят, им не хватает смелости, попытки заигрывать с ними их раздражают. Для них необходимость отвечать на комплименты так же изнурительна и унизительна, как и утверждения о том, что настоящая женщина должна «встать на каблук» и водить машину как обезумевшая мартышка. Они просто посылают тех, кто к ним лезет с заигрываниями, на фиг.
Но для других женщин флирт, напротив, самый естественный способ общения. Он возник не как защитный механизм и не как результат многолетнего сексуального порабощения времен проклятого патриархата. Это не следствие. Это осознанное действие. Оно происходит от сумасшедшей радости жизни, общения с теми, кто тебе интересен, от любви к увлекательнейшей игре под названием «Ты мне нравишься, я тебе нравлюсь. Разве это не прекрасно, что мы оба так нравимся друг другу?».
На самом деле настоящий флирт даже не имеет отношения к сексу. Вы флиртуете со всеми – мужчинами, женщинами, детьми, животными. Это рефлекс, почти физиологическая потребность.
В основе всего, что делает прирожденная жизнерадостная кокетка – даже если она заказывает по телефону грузовой автомобиль для перевозки стиральной машины, – лежит желание все сделать так, чтобы под конец все немножко воспряли духом. Для меня флирт – это в первую очередь весело!
Но разве флирт помогал мне в Melody Maker? Помогала ли мне в карьере моя убийственная сексуальная привлекательность? Здесь я должна четко сказать: нет. Однако имейте в виду, я была провинциальной 16-летней девочкой в нелепой шляпе и мои представления о флирте были очень примитивными: насколько я помню, чаще всего я практиковала подмигивание.
Неудивительно, что мои коллеги по журналу, включая начальство, воспринимали меня как некоторую разновидность шимпанзе в платье, которая чудом влезла в офис через открытое окно и которую они решили не трогать и дать спокойно поиграть с компьютерами, чтобы она не разволновалась и не начала нападать на людей. Но даже если бы они не глядели на меня с таким ужасом, я бы все равно не стала флиртовать с ними: они были слишком взрослые. Можно сказать, старые. Наверное, лет тридцати! Если я свяжусь с одним из них, они могут вдруг начать говорить со мной о муниципальном налоге или паровом отоплении, и это будет конец. Такая перспектива мне совсем не нравилась.
