Поэт, если он настоящий, поднимается с уровня восторженных курсисток до уровня политических манифестаций. Своей политичностью он преодолевает личное, индивидуалистическое, все еще слишком "человеческое". Сливаясь с "делом своей страны", участвуя в строительстве Великого, он становится его частью. Нет больше Горького и Маяковского, но есть Горький и Маяковский как часть Советского мифа. Нет больше отдельных Маринетти и Д'Аннунцио, но есть Маринетти и Д'Аннунцио как часть фашистских легенд…
У Поэта, как у того, что стремится к Высшему; у Поэта, готового "поставить в радужной надежде на карту все, что накопил с трудом"; у Поэта, готового, не дрогнув, отдать самое ценное ради неприходящего экстаза, — у Поэта есть только один путь — вверх по ступеням боли, восторга и преодоления к жертвенному алтарю, на который он должен возложить собственную индивидуальность, самое дорогое в жизни. Ради высшего — высшую цену. На вершине его ждет шестикрылый комиссар, который взамен отработанного языка протягивает поэту партбилет.
Трагедия поэта-профессионала, поэта, ограничившегося искусством, поэта, не ставшего Политиком в исчерпаемости колодца питающих его образов. Разве Троцкий или доктор Геббельс в качестве политиков не писали гораздо ярче и больше, чем многие или даже большинство представителей "литературного наследия"? Что бы делал дальше "вне политики" Пушкин, если бы не оказавший ему услугу Дантес? Лермонтов? Леннон?..
Что бы случилось с Лимоновым, не экстремизируй он в очередной раз собственное бытие. Его парижско-штатовские рассказы последних эмигрантских лет при всей отточенности стиля стали все ближе приближаться к страшной черте банальности. Политизация Лимонова спасла Лимонова-поэта.
Поэт, не ставший Политиком, "кто мосты к отступлению сжег", обречен на тусклую старость, на долгое или краткое вымирание после того, как чисто литературный предел будет достигнут. Чем кончил Ремарк? Матрицей, носящей популярное имя, в которую с определенной последовательностью вносились столбцы с любовью, туберкулезом, размышлениями вянущего буржуа, гонками, ненавистью к нацистам… Чем в таком случае Поэт отличается от закручивателя гайки № 6?
Буржуазное бытие, в котором максимально смягчены противоречия, а страсти существуют на уровне мягкого чувственного комфорта, штампует собственные поэтические кадры. Случайно проявляющийся Поэт обречен на разложение в духе Элвиса Пресли. Единственная альтернатива спасающему на время алкоголю и наркотику — это ненависть.
Поэзия в буржуазном мире может быть только в селиновском стиле. Ненависть, пронизывающая все складки жизни общества и человеческих отношений. Ненависть, как динамит, ложащаяся везде, потому что "реформировать", "улучшить" здесь ничего нельзя, можно только взорвать до основания, а затем уже "мы наш, мы новый мир построим"…
Ненависть к людям? Да, ненависть к двуногим существам, за каждым из которых стоит гора собственного эгоизма. Когда лежащая с тобой в постели красотка "лежит" с перспективой воспоминаний о "геройски погибшем". Когда единственное способное на любовь существо оказывается проституткой. Когда любить можно только детей, надеясь, что они вырастут не такими паскудами. "Дружба", "любовь", "героическое" в буржуазном обществе — это ложь, причем лицемерная. Искренней здесь может быть только ненависть, потому что единственной правдой множества скрепленных в аморфном организме общества эгоизмов является "Homo homini lupus est". Все остальное лишь прикрытие, чтобы упорядочить эту ненависть, привести ее к разумному для заинтересованных (классов, лиц…) знаменателю. И на самом деле непонятно только одно, кто об этом радикальнее заявляет — Селин или сам мир.
Находящийся в буржуазной среде Поэт должен быть радикальнее самих радикалов. Причем недостаточно быть радикальным в "Слове" — даже самые литературно-пропагандистские вещи Лондона общество с перебоями в пищеварении, но проглатывало. Литературный радикализм сам по себе исчерпываем. Лондон выжал из буржуазного общества все, что в нем еще было живого: гангстеров, Аляску, индейцев, акул — капиталистов, рабочие кварталы. Но без революции, без кровавой борьбы эта страна не могла уже дать Лондону достойных образов. Оставалось так, что либо на баррикады, либо эмигрировать в Сталинский Коммунизм.
Штаты не сами по себе, а как "высшая стадия" буржуазности. Не случайно, что с этой страной Гамсун, Селин, Лимонов связывали самые тяжелые, тоскливые образы. Буржуазность расслабляющая, убаюкивающая, смертельно опасная для того напряжения, в котором Поэт только и может творить. Облагополученный Миллер сошел до описания своих жизненных неурядиц, снабженных подробными характеристиками съеденного и выпитого.
Неполитичность "поэта" — это сознательное бегство от опасности, от опасного существования. Чем же он тогда отличается от не претендующего на Слово читателя (зрителя, слушателя…)? Бог любит тех, кому дарует трудный путь. Бог любит тех, кто не сворачивает, не убегает, не прячется от даруемых испытаний.
Райская Валгалла — это слишком элитарный клуб. Рядом с Цезарем, Александром, Сталиным нет места для политических середнячков, отсидевших на престоле положенные им сроки. Тепличные писатели рядом с Гамсуном, Селином или Мисимой — это пошло.
У поэта нет пути назад. Достигнув "славы" и, соответственно, лишившись связанного с этим источника творческого напряжения, поэт обречен на маразм, долгое или длительное дряхление а-ля Дали. Спасти его может только политика — источник неиссякаемого напряжения. Борьба, имевшая место до революции, лишь усиливается с наступлением последней. Пределом является достижение рая (Коммунизма…) на земле, но с наступлением последнего Поэту уже не придется ничего писать.
Буржуазное время, как и любое другое, тщеславно и мечтает войти в историю. Для этого ей нужен Поэт, писец на жаловании здесь не подойдет. Купить? Но тогда ценой будет полное уничтожение существующего буржуазного строя — ведь именно этого требовали от матки-родины коммунист Лондон или фашист Паунд. Да и Мисима желал от откормленной убогой Японии не меньше чем тотального изменения, а не добившись — ушел в свой самурайский рай, не доставив "эпохе" удовольствия считать его своим. Долгое страдание, превратившееся внезапно в ликование, долгая немощь, претворенная в достижение высшей чистоты, — душа созерцает этот чудесный лик, который есть подлинное ее отражение, лик, который она так пламенно желала обрести и не могла.
Она давно знала, что смерть есть победа, но не видела, что эта победа столь велика.
На вершине лирической мощи стоит поэт-герой.
Пиндар порвал свои струны, разбил свою лиру, потому что знал, сколь прекраснее воевать и дерзать.
Принц Д’Аннунцио Только тот коммунист истый,
Кто мосты к отступлению сжег.
Довольно шагать, футуристы,
В будущее прыжок.
Довольно грошовых истин.
Улицы —
наши кисти.
Площади —
наши палитры.
Книгой времени
тысячелистой
Революции дни не воспеты.
На улицы,
футуристы,
барабанщики и поэты.
Большевик Маяковский Пусть же они придут, веселые поджигатели с испачканными сажей пальцами! Вот они! Вот они!.. Давайте же, поджигайте библиотечные полки! Поверните каналы, чтобы они затопили музеи!..
Когда нам будет 40, другие, более молодые и сильные, может быть, выбросят нас, как ненужные рукописи, в мусорную корзину — мы хотим, чтобы так оно и было!
Поднимите голову! Гордо расправив плечи, мы стоим на вершине мира и вновь бросаем вызов звездам!
Мендикаторе Маринетти
[guestbook _new_gstb]
1
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 26 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
27
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
