Герой первых повестей Юрия Полякова — не разрушитель. Не угрюмый ненавистник всего советского, и даже не нигилист, ни в коем случае не борец с режимом. Он любит свою страну, любит свою власть, но постепенно теряет к ней доверие. Поколение Поляковых могло оказаться спасительным поколением хунвейбинов, очищающих государство от циничных партократов, но не оказалось у нас в России своего Дэн Сяопина. Сплошные Волкогоновы и Яковлевы...
Может быть, блистательный успех первых повестей, умело раскрученный идеологами развала страны, и сделал бы из Юрия Полякова еще одного Приставкина или Пьецуха. Если бы не собственное скорое отрезвление. Это и было первое серьезное испытание Юрия Полякова: не дать увлечь себя паутиной новой лжи, отказаться от обслуживания разрушительного ельцинского режима. Всего три года разделяют 1987-й, время публикации в журнале "Юность" повести "Сто дней до приказа" у Полякова и моих "Очерков литературных нравов" в журнале "Москва", когда Юру стремительно объявили "буревестником перестройки", а меня — ее "врагом номер один"; и 1990-й, время возникновения газеты "День", где в первом же номере встретились две наши с Юрой статьи. Совпадающие по главным пунктам. Может быть, это разочарование в навязываемой стране колониальной демократии способствовало рождению по-настоящему серьезного русского писателя? Осталась у книг Юрия Полякова былая легкость чтения. Осталась спасительная ирония, осталась сентиментальность, но пришла трезвость мысли. Пришло осознание государственности, пришло литературное мастерство, пришла сложность реальных характеров, пришла трагедийность.
Юрий Поляков как бы по второму кругу входил в литературу со своим "Демгородком", с "Козленком в молоке". Теперь ему в литературе сам черт не страшен. Еще до "Кыси" Толстой и до кабаковских литературных антиутопий, до постмодернистских изобретательств Пелевина, легко и изящно он творит ультраавангардный "Демгородок", используя умело весь запас постмодернистских приемов, и быть бы ему вновь обласканным демпрессой, если бы он затолкал в придуманную им лагерную зону старых коммуняк или же ретивых поклонников "Памяти". Но Юра почему-то умудрился в августе 1993 года в журнале "Смена", в самые напряженно-кровавые дни, в повести "Демгородок" с изящным бесстрашием выдуманным переворотом смести с власти легко угадываемого Ельцина и всех его сатрапов — более того, по велению своего ума и сердца упрятал их в строго охраняемую зону. Все свое ехидство развернул в сторону столпов демократии. Естественно, сразу же появились и разоблачители. Ниспровергатели таланта Юрия Полякова. Его попробовали списать за ненадобностью. Спешно перечеркивали все его творчество. Но читатель оказался умнее демократических ниспровергателей. На их глазах писатель заматерел, стал намного богаче его изобретательный язык, с сюжетом вообще Юрий Поляков делал все, что хотел, и все получалось. Хотите детектив — найдете у него такой, что злодея не разгадает до конца никакой знаток Шерлок Холмса. Хотите постмодернизм — вот вам каскад приемов, весь сюжет переворачивается вокруг самого себя, все становится игрой, весь мир разыгрывается, словно колода карт. Но сквозь литературную игру читатель доискивается до трагедии, в шуточках прячется драматизм сегодняшнего человека.
Любовная драма, сентиментальный роман, социальная сатира, антиутопия — все помещается на пространстве небольшой повести "Демгородок"... В самое нечитаемое время, когда люди были готовы к гражданской войне, когда противостояние президента и парламента, а по сути — двух половин народа, достигло опасного предела, все жадно накинулись на августовский номер "Смены". Повесть "Демгородок" ксерокопировали, передавали друзьям, зачитывали до дыр, боясь скорого запрета...
Каково было действующим государственным чиновникам, каково было обслуживающей их придворной культурной элите читать про себя талантливо написанные "гадости" и разоблачения в канун октябрьских событий? А ведь все персонажи легко угадывались, это еще более подчеркивает тогдашнее бесстрашие автора. Роман Арбитман в исступленно-либеральной тогда "Литературной газете" устроил писателю маленький погром: "Итак, поражение ненавистной "дерьмократии" на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось... Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные... Как выяснилось, писателю благоприятствовала атмосфера полуправды, в которой можно было показать себя на правах "разрешенного" обличителя... Пока существовали "белые пятна" и закрытые области, легко и приятно было делать полшага вперед и открывать Америку. Когда игра в догонялки кончилась и читателя требовалось привлекать чем-то иным, кроме оперативности "отклика", Юрий Поляков был бессилен... Оказался без работы..."
Сегодня, когда Юрий Поляков, "бессильный и безработный", стал главным редактором той самой "Литературки", тотально провалившейся именно из-за ее исступленно-радикального либерализма, читать эти лживые строчки критика даже смешно. Что ни слово, то явная ложь. А написана и опубликована эта ложь в форме доноса была сразу же после октябрьского расстрела Дома Советов, когда еще шли аресты противников ельцинского режима.
Мол, берите тепленьким этого паршивца Полякова, осмелившегося издеваться над дерьмокрадами... Не случайно после статьи Арбитмана имя Юрия Полякова на долгие годы было вычеркнуто из списка авторов этой газеты. Какую "торопливую оперативность отклика" в ранней прозе писателя заметил Арбитман, если первые повести Полякова пролежали запрещенными в столе: одна — восемь лет, другая — четыре года? И почему же писатель оказался в 1993 году бессилен, если опубликовал как раз самый "оперативный отклик" еще в преддверии октябрьских событий? И в чем же заключалась полуправда его прозы?
Думаю, в том заключалась полуправда, по мнению тогдашней "Литературной газеты", что написана была проза Юрия Полякова: как ранняя, так и поздняя,— без ненависти к людям. И даже без ненависти к власти. В "Ста днях до приказа" — без ненависти к армии. В "ЧП районного масштаба" — без ненависти к комсомолу. В "Работе над ошибками" — без ненависти к школе. Да, с иронией, даже кое-где с ехидцей, но без ненависти. Без лютой злобы в сердце. А Роману Арбитману, так же, как и другим его радикально-либеральным коллегам по разрушению культуры, от писателей требовалась и требуется ненависть ко всем устоям и традициям, ненависть к человеку вообще. К его святыням и идеалам… И потому Юрий Поляков даже ранними своими повестями очень быстро оказался для демократов недостаточно разоблачителен. Хотя он даже падших героев-демократов в том же остросатирическом "Демгородке" не бьет наотмашь. Не по причине осторожности или недостаточной идеологичности. Когда надо, он не хуже Нины Андреевой не позволяет себе не поступаться принципами. Это уже характер писателя, чисто поляковская особенность. Он и в иронии, и в сатире, и в публицистике своей, и в самом убийственном ехидстве — мягок и сентиментален. Может быть, поэтому его недолюбливают нынешние критики. Сентиментальная ирония, сентиментальная трагедия и прекрасное знание языка улицы. Он не выдумывает слова. А внимательно слышит и видит. Реализм у него сидит где-то в печенке, и потому Полякову не страшен никакой постмодернизм, все может использовать не во вред реальному характеру, реальной жизни. Когда сейчас упорно ищут новый реализм, мне становится смешно — его ведь давным-давно открыл Юрий Поляков, легко и весело, без излишних потуг, соединяя классическую традицию реальности жизни и постмодернистский камуфляж.
И еще есть у него интуитивное предвидение будущих событий. Наш литературный Нострадамус. Юрий Поляков как бы видит свое время, и даже трогает его наощупь. А потом проверяет на перспективу. Не получилось стать предсказателем в октябре 1993 года, не совпал избавитель Отечества адмирал Рык с образом реального генерала Руцкого — ничего, можно и подождать. Хорошая литература пишется не на день, и не на год. Главное, писателю было ясно, что на смену проворовавшимся демократам вскоре придет новый жесткий порядок, а адмирал его будет наводить, летчик или же чекист — не так важно. Он ведь и избавителя Отечества в своей повести тоже по головке не гладит, запаса иронии и на него с избытком хватает.
Читая Юрия Полякова, я часто думаю — и все-таки, почему его так любят читатели: за веселую иронию, когда можешь при чтении и живот от смеха надорвать, или же все-таки... за любовь, которая почти исчезла из талантливой литературы, сохранившись лишь на страницах дамских романов?.. А у Юрия Полякова она прямо-таки неизбывна, неиссякаема. От народных корней, что ли, этот любовный оптимизм? Был бы он выходцем из выморочной и высушенной интеллигенции, подобно Виктору Ерофееву, то всю романтику любви давно бы уже разложил как надо, по сексуальным составляющим. Это герой Юрия Полякова мог бы сказать по нашему телевидению: "А у нас в России секса нет". Ту, реальную телевизионную женщину, не обнаружившую секса в России, обсмеяли тысячи раз, не заметив ее тогдашней правоты. В России тогда еще царила любовь — разная любовь: и возвышенная, и срамная любовь, и порочная любовь. А вот секса не было. Так и в прозе Юрия Полякова, я бы сказал: этого нынешнего секса нет, а вот любви самой разной: и благородной, и срамной — навалом. Читатель, соскучившийся по любви, и раскупает все книжки Полякова на любые темы. Ибо у Полякова сюжет всегда многоэшелонированный. Детектив сменяет социальная сатира. Семейная сага дополняется производственным романом. Романтика дополняется трагедией. Но всегда есть отчетливая любовная линия. В каком-то смысле вся его проза: о мужчине и женщине, и о том, как непросто найти и удержать друг друга. Это мужская проза о любви. Часто с трагическим финалом. В моей любимой повести "Демгородок" после всех споров о дерьмокрадах и бунтовщиках, после погружения в социальную антиутопию, после едкой сатиры и веселых анекдотов остается для верных читателей еще грустная лирическая линия. Он и она, русский офицер и богатая студентка из Кембриджа. А после литературного переодевания — ассенизатор, вывозящий дерьмо из домов дерьмокрадов, и бедная поселенка под номером 55-Б, не имеющая никаких шансов когда-нибудь выехать из строго охраняемого Демгородка. Еще после переодевания: жених, готовящий побег, и беременная невеста, согласная на побег с любимым. Еще постмодернистский виток: и это уже агент спецслужбы адмирала Рыка и интриганка, скрывающая тайну счета, где хранятся неисчислимые деньги. И наконец, в финале повести: гибнущая на руках Михаила его любимая Лена. После всех неимоверных приключений и разоблачений Мишка стоит пригорюнившись в своей деревне неподалеку от разрастающегося демгородковского кладбища, затем пробирается к небольшому серому камню с надписью: №55-Б. "Стоит, сколько можно, а потом сломя голову бежит..." И весь остаток жизни проводит у этого камня. Как в старину: любовь до гроба. Сюжет русской сказки.
