Немецким офицерам все-таки не приходило такое в голову.
Но окончательно Вельц понял, кого военная судьба послала ему в подчиненные, после того как узнал об одной интересной причуде Попеску.
«Румынским крестьянским парням нет ни минуты покоя, они заняты с утра до ночи. Они не только должны обслужить и ублажить своих командиров роты и взводов, но раздобыть для них самые немыслимые вещи, чтобы создать в офицерских блиндажах уют. Больше того, целые взводы заняты делом, до которого не додумается обыкновенный смертный.
Попеску — старый наездник-спортсмен, а потому не может разлучиться со своей скаковой кобылой Мадемуазель. Он ведет ее с собой в обозе с позиции на позицию, из Румынии на Дон, а с Дона к нам. Где бы ни находилась его рота, благородное животное должно питаться, причем получше, чем рядовой его роты. Сегодня 40 солдат заняты постройкой специальной конюшни для любимицы капитана. В ней просторнее и теплее, чем в любом убежище для солдат. Там стоит кобыла, такая же усталая и исхудавшая, как и любое живое существо в „котле“, но с нее ни днем ни ночью не спускает глаз специальный конюх, который обязан смотреть, чтобы с любимицей командира ничего не случилось»[78].
Уберечь нежно любимую Мадемуазель Попеску все-таки не смог — ее съели его изголодавшиеся солдаты, несмотря на все усилия выделенного для ее охраны конюха. К сожалению, Вельц не написал, какому именно наказанию подверг румынский капитан конюха.
Относились немцы к румынам соответственно. Английский историк Энтони Бивор так описал германо-румынское разбирательство после сталинградской катастрофы:
«В бункере Гитлера маршалу Антонеску, самому преданному союзнику вермахта, пришлось выслушать гневную тираду фюрера, считавшего, что именно румынские части виноваты в катастрофе. К чести Антонеску, следует заметить, что он ответил Гитлеру тем же. Накричавшись всласть, диктаторы помирились. Однако их примирение никоим образом не отразилось на подчиненных им войсках. Румынские офицеры негодовали, что немцы пропустили все их призывы и предупреждения мимо ушей. Командование вермахта в свою очередь обвиняло румын, что те, показав противнику спину, навлекли на них беду. Неприглядные стычки и даже драки между отдельными группами случались повсеместно. После перебранки с Антонеску даже Гитлер вынужден был признать необходимость восстановления хороших отношений с союзниками. Был издан приказ, предписывающий „пресекать любые проявления критики действий румынских офицеров“»[79].
Румынский диктатор, не ограничившись скандалом в бункере Гитлера, был вынужден и фельдмаршалу Манштейну письменную жалобу прислать.
«…Непосредственным поводом для письма Антонеску ко мне была жалоба на то, что немецкие учреждения, а также отдельные офицеры и солдаты повинны в оскорбительных высказываниях и действиях против румын. Хотя такие происшествия были вполне понятны в связи с последними событиями и неудачами многих румынских частей, я, разумеется, сразу же принял решительные меры. Подобные действия могли только повредить общему делу, как бы ни хотелось понять бешенство немецких солдат, которые видели себя попавшими в беду по вине их соседей»[80], — вспоминал Манштейн.
Но никакие приказы не могли заставить немцев поддерживать хорошие отношения с этими союзниками. Интересное свидетельство о нравах румынских оккупантов и их взаимоотношениях с немцами есть в воспоминаниях партизана Николая Овсянникова. Вот что сказано о незадачливых союзниках Гитлера у него в мемуарах:
«Если считать, что румыны боялись немцев как огня — этого мало! Немцы считали, что румыны стали их союзниками в борьбе с большевиками по дикой нелепости. Они презирали их не меньше, чем нас, русских, и не терпели рядом с собой. „Zigeuner!“ (цыгане) — только так и не иначе звали они румын. Дом, двор, в котором на постое были немцы, румыны обходили далеко стороной. Чуть что — немец кулаком в морду!»[81]
В советском плену румыны получили возможность свести счеты с относившимися к ним с презрением немецкими союзниками. Воюя хуже немцев, они оказались намного лучше приспособленными к выживанию в условиях плена. Здесь румыны могли смотреть на немцев сверху вниз, поменявшись с ними ролями.
Бортрадист бомбардировщика Клаус Фритцше, по опыту шестилетнего пребывания в советских лагерях для военнопленных, назвал румын «фракцией лагерных властителей, которая работала преимущественно в кухне и на ее периферии». Вот, например, что происходило, по его воспоминаниям, в 1945 году в лагере для военнопленных, расположенном к северу от Дзержинска. Здесь военнопленные разных национальностей занимались добычей торфа. Точнее, торф добывали главным образом немцы, а власть во внутрилагерном самоуправлении захватили румыны и сербы-изменники, воевавшие на стороне немцев. Немцы на общих работах торф добывают, а их балканские союзники в это время «блатуют» с командным составом МВД, сообща занимаясь кражей и разбазариванием продовольственных продуктов и обмундирования погибших, которых похоронили нагими. Ни один из немцев не владеет русским языком. Жаловаться некому. Около 80 % немецких пленных — дистрофики…
Около одной трети начального состава заключенных этого лагеря погибло за пять месяцев. От такой жизни среди немецких пленных возникло движение под лозунгом: «Долой сербско-румынскую мафию!» Переломить ситуацию удалось с помощью немца родом из Румынии, прекрасно знавшего румынский язык, балканские и советские нравы.
Хитрый румынскоподданный немец сумел «подставить» лагерных «аристократов».
«Однажды ночью, спустя два месяца после окончания карантина, за забором зоны начал подниматься шум. Гул автомашин и два выстрела. В свете прожектора перед складской землянкой движется толпа людей в форме войск МВД. Затем машины удаляются и наступает тишина. Информация о том, что же произошло той ночью, просочилась к нам не скоро…
Через год я узнал, что наш „премьер-министр“ имел контакты с вышестоящими органами ГУПВИ (Государственного управления внутренней инспекции). Ему удалось информировать „кого следует“ о запланированной крупной краже продовольствия и обмундирования, организованной начальством лагеря в сотрудничестве с „самоуправленческой“ верхушкой. Интернациональная группа воров попала в засаду»[82].
Только после этого положение немецких пленных стало улучшаться…
«Ручной багаж» пленных генералов
В общем-то, в немецкой армии, при действительно прекрасной организации, все-таки действовала неизбежная, видимо, в любой военной структуре закономерность, сформулированная Ярославом Гашеком в бессмертной книге «Похождения бравого солдата Швейка»: «Когда… солдатам раздавали обед, каждый из них обнаружил в своем котелке по два маленьких кусочка мяса, а тот, кто родился под несчастливой звездой, нашел только кусочек шкурки. В кухне царило обычное армейское кумовство: благами пользовались все, кто был близок к господствующей клике. Денщики ходили с лоснившимися от жира мордами. У всех ординарцев животы были словно барабаны»[83].
Надо отметить, что немецкие воспоминания о воровстве их интендантов подтверждаются и наблюдениями представителей советской стороны во время капитуляции 6-й армии. Победители заметили, что при крайней истощенности большинства пленных некоторые из них «были в полном теле, карманы набиты колбасой и другой снедью, по-видимому оставшейся после распределения „скудного пайка“»[84].
Что бы сказали обладатели колбаски по поводу рассуждений астафьевского советского солдата о том, как они-де «не обкрадут, не объедят свово брата немца — у их с этим делом строго»? Наверное, весело посмеялись бы над такой наивностью красноармейца. Он слишком хорошо думал о немецких тыловиках.
Но припрятанная колбаса в карманах — это так, добыча мелкой сошки, что называется, «по Сеньке и шапка». О генералах тоже не следовало бы слишком хорошо думать.
Вот чем часть из них была озабочена накануне капитуляции: «Однако генералы, которые фактически уже никем не командуют, снова затевают бесконечные дискуссии о том, что их ждет в плену. Одновременно они начинают отбирать вещи, которые можно будет взять с собой в плен. При этом понятие „совершенно необходимое“ оказывается весьма растяжимым. Один относит сюда французский коньяк, специальный шоколад для летчиков, несессер; другой хочет отправиться в плен с пятью чемоданами и многочисленным мелким ручным багажом и притом делает вид, что это само собой разумеется. Поражает хладнокровие советской стороны, которая сначала соглашается и с таким необычным поведением»[85].
