Косметический ремонт, как Вы выражаетесь, — это первый шаг к существенным изменениям. Широкомасштабные структурные изменения невозможны, пока значительная часть населения не будет готова поддержать их. Таких изменений можно добиться только организованными усилиями заинтересованных групп населения. Они не произойдут и не могут произойти, пока люди не осознают, что реформы или попытки косметического ремонта обязательно натолкнутся на барьеры, которые невозможно преодолеть без изменений в самой системе. Вот тогда и будет дан толчок таким серьезным, коренным переменам. Но пока мы далеки от осознания этой необходимости — люди не видят, по каким причинам им надо рисковать, терять почву под ногами, терпеть какие-то лишения ради существенных изменений системы. Вот почему каждый серьезный революционер является, прежде всего, реформатором. Если вы серьезный революционер, вы не будете устраивать государственный переворот. Вы будете подталкивать изменения, идущие снизу от организованного населения. Но никто не станет бороться за коренные изменения политической системы, пока не поймет, что она, эта система, мешает нам добиваться справедливых и разумных целей.
Уолтер Липпман[53] писал: «Весь мир, кроме американского народа, считает Соединенные Штаты империей. Мы пугаемся слова «империя» и считаем, что оно не должно использоваться для характеристики той власти, которую мы имеем на пространстве от Аляски до Филиппин, от Кубы до Панамы и даже за пределами этого пространства. Мы полагаем, что должно существовать какое-то другое определение для цивилизаторской миссии, которую мы неохотно продвигаем в этих отсталых странах». Эти слова он написал в 1927 году. Изменилось ли что-то с тех пор?
Во-первых, его комментарий несколько ограничен. Завоевание территории самих США было по сути тем же империализмом. Обратимся к серьезным историкам империализма, например к Бернарду Портеру[54], который подчеркивал, что мы не должны становиться жертвой «концепции соленой воды», то есть идеи о том, что империалистическое завоевание обязательно означает пересечение океанов. Эта концепция может также подразумевать территориальную экспансию.
По его мнению, территориальное расширение колоний до пространства, которое считается территорией государства, представляет собой поселенческий колониализм. Однако, такое расширение территории не что иное, как форма империализма — крайняя его форма, при которой вы фактически избавляетесь от туземного населения и завладеваете его землями.
Эра, о которой говорит Липпман, представляет собой период, начавшийся в 1898 году, когда США перешли к практике империализма с пересечением океанов.
Могут спросить, насколько важным был такой переход. Конечно, он важен, но в какой степени? С точки зрения туземного населения Соединенных Штатов, не имело значения, пересекли ли мы океан или нет.
То же самое можно сказать и о Мексике, когда мы отхватили половину этой страны во время захватнической войны полтораста лет назад. Но здесь есть некоторое различие. Я не думаю, что следует придавать большое значение точности термина, которым мы хотим обозначить этот процесс. «Империя» — это термин, допускающий слишком широкие толкования, как и большинство терминов политического характера.
Скорее, это завоевание, и доминирование, и гегемония. Комментарий Липпмана следует снабдить еще одной оговоркой. То, что он описывает, пусть и несколько иронично, — нашу цивилизаторскую миссию и так далее — есть не что иное, как используемое в научной и популярной литературе понятие «американской исключительности». Единственная проблема с этим понятием заключается в том, что оно отнюдь не исключительно. Более того — оно почти универсально. Не могу представить себе какую-либо доминирующую экспансионистскую державу, которая не применила бы подобное определение и к себе.
Ханна Арендт[55] писала: «Империализм неизбежно влек за собой изобретение расизма как единственного возможного «объяснения» и оправдания своих действий, даже если никакого расового образа мысли до этого в цивилизованном мире не существовало». Необходим ли империализму расизм?
В этом есть большая доля правды. Современный расизм в значительной степени является следствием империалистических завоеваний. Если, например, вы вспомните, о чем спорили лучшие умы Англии и Франции в восемнадцатом столетии, в эпоху Просвещения, то они живо дебатировали вот какие вопросы: Отличаются ли негры от обезьян? Люди они или нет? Владеют ли они языком или у них есть лишь способность к овладению речью? В ходе этих дискуссий были выдвинуты совершенно поразительные предположения. Например, один французский мыслитель предположил, что большие обезьяны на самом деле сообразительнее людей, поскольку они притворяются, что не могут говорить. Обезьяны, по его мнению, догадываются, что если бы они действительно умели говорить, то люди обратили бы их в рабство точно так же, как они сделали это с другими похожими на них животными, которые действительно умеют говорить. Такое предположение можно было бы считать неудачной шуткой, если бы оно не выражало уверенности в том, что другие существа не такие благородные и развитые, как мы, или не наделены, например, человеческой душой.
Да, многое из этого явилось следствием завоеваний. Когда вы кого-то завоевываете и угнетаете, вы должны как-то обосновать свои действия. Вы не можете просто сказать: «Я сукин сын, и хочу их ограбить». Вам придется сказать, что это делается для их же блага, что они заслужили это или что они на самом деле много от этого выиграют. «Мы же им помогаем». Именно так говорили рабовладельцы. Большинство из них не говорило, что они обращают людей в рабство, чтобы иметь дешевую и легко управляемую рабочую силу ради собственной выгоды.
Обычно они говорили: «Мы делаем им одолжение. Они нуждаются в этом». Антропологи девятнадцатого столетия доказывали, что у чернокожих выгнутые спины потому, что они генетически предрасположены к сбору хлопка. Следовательно, мы помогаем им выполнять ту работу, к которой они лучше всего приспособлены. Подобные идеи проходят красной нитью через всю историю империалистических завоеваний. Но эти идеи приняли особенно извращенную и злобную форму при европейском империализме, развившемся в семнадцатом и восемнадцатом столетиях.
Вы часто ссылаетесь на результаты опросов общественного мнения. Как Вы определяете, в каких случаях они полезны? Заслуживший теперь дурную славу опрос общественного мнения, проведенный Институтом Харриса в конце июля 2006 года, показал, что 50 процентов опрошенных в США, по сравнению с 36 процентами в феврале того же года, считали, что Ирак обладал оружием массового поражения. Чем это можно объяснить?
Фактически этот вопрос поднимался в целом ряде опросов общественного мнения. Опросы, проведенные Институтом Харриса, позволили получить адекватную информацию, но не дали исчерпывающего объяснения причин полученных результатов. Более подробную информацию по этому вопросу можно найти в отчетах по Программе исследований массового восприятия внешней политики (PIPA) при Университете штата Мэриленд. Стивен Кэлл, руководитель этой программы, отметил, что процент опрошенных, которые продолжали верить, что Ирак обладает оружием массового поражения, оставался довольно стабильным даже после того, как правительство стало открыто в этом сомневаться.
У меня такое чувство, что причина очень тесно связана с темой нашего разговора об империализме. Мы вторглись в Ирак. Поскольку мы не хотим считать себя монстрами, мы должны как-то оправдать это вторжение. Таким оправданием должно было стать утверждение, что у Ирака действительно имеется оружие массового поражения. Да, кто-то в правительстве что-то говорил о каких-то сомнениях, но я скорей поверю Дику Чейни[56].
Мне показалось, что Вы неохотно говорите о так называемом произраильском лобби в США. Долгое время Вы утверждали, что этот фактор влияет на внешнюю политику США, но никоим образом не является решающим. Вы все еще придерживаетесь такого мнения?
Я неохотно говорю об этом частично оттого, что масштабы и влияние произраильского лобби сильно недооцениваются. Возьмем, например, гневные протесты по поводу постановки спектакля о Рэйчел Корри[57] в Нью-Йорке и других городах мира. Эти протесты не были инспирированы Американо-Израильским комитетом по общественным связям (AICOS). Они явились отражением настроений всего интеллектуального и культурного сообщества США.
В Нью-Йорке.
В Нью-Йорке и почти по всей стране. Нью-Йорк оказался в центре этих событий. Другим центром стал Лос-Анджелес.
