Июль, 13-е. Утром светло, чисто, и вдруг через пять минут не видно ни берега под носом, ни воды, ни неба — туман. Через полчаса опять чисто. И в этой чистоте, когда за сорок километров на противоположном берегу, как в бинокль, различаешь каждое дерево, из Ангары белая труба тумана — выдуваемая аккуратно, без разрывов, и неизвестно как далеко тянущаяся в Байкал. А в небе над нею стоят тучи — кипящие, скрученные, громовые.
Сентябрь, 22-е. И опять, как в прошлом году, теплынь, лето наступает все позже и отодвигается все дальше, укорачивая осень. Сегодня было за 20 градусов. Какое-то не бывавшее прежде, в первый раз явившееся настроение. Ярким увяданием полыхают леса, все кругом отцветает или отцвело, отживает или готовится к зимней спячке, все скоро оцепенеет и затаится, а нет ощущения тоски и прощания — напротив, приподнятость и благодарность за жизнь. Или от солнца, от тепла это, или от близости к Байкалу, или от возрастного перевала, когда чувствуется — как видится с высоты, после которой начнется склон, устроенный так хитро, что еще несколько лет тебе будет казаться, будто ты продолжаешь подыматься и силы твои прибывают. Но это завтра, а сегодня какое-то полное и счастливое совпадение с самим собой, ощущение уюта и свободы — будто услышал ты и исполнил сказанное тебе бессловесно: если это ты — сделай… Вчера бы не сделал, не сделаешь и завтра, но сегодня, может быть, единственный раз в жизни, отошедший от всего чужого, ты способен на многое…
Ноябрь, 17-е. Тихая расслабленная погода, снег и тепло, каждый день до нуля и выше. Словно природа разомлела, размякла и не в состоянии сделать решительного движения.
Сейчас вечер. Мягкая серь воды, мягкая белизна снега. И глубокое мягкое небо, наполовину чистое и наполовину по склону к западу разлинованное ровными длинными полосами, между которыми стоят, достывая, вытянутые облачные знаки — точно запись в нотной тетради. И сверху подвигается к ней серпик месяца — звонкий, тонкий и острый, без всякого нажима и вдавленности. Над горизонтом слабое и прерывистое мерцание — должно быть, где-то там и звучит музыка.
Взглянул: месяц отразился в глубине неба — два друг за другом серпика, одинаково наклоненных к облачной россыпи. И не отражается в воде. Вода уже не серая, а темная и плотная, не пропускаящая неба. И только позже, как подмок на твердом, как подогрев на холодном, едва-едва обозначилась извивающаяся лунная дорожка.
Человек на всю жизнь остается ребенком, взрослеют и развиваются его наклонности, дурные и хорошие. Сам он за столь короткий срок взрослеть не успевает и не хочет. Стоишь перед Байкалом, маленький и слабый, принимающий себя все-таки не за худшее из того, что есть человек, пытаешься понять, что Байкал перед тобою и что ты перед ним, истягиваешься в мучительных призывах увидеть, понять и осмыслить — и отступаешь: впустую. Рядом с Байкалом мало размышлять привычно, здесь надо выше, чище, сильнее думать, вровень с его духом, не бессильно, не горько. Мы способны лишь вопросы задавать, когда что-то великое касается нас, только в вопросах мы ищем, окликаем тот язык, который не сумели распознать.
Быть может, между человеком и Богом стоит природа. И пока не соединишься с нею, не двинешься дальше. Она не пустит. А без ее приготовительного участия и препровождения душа не придет под сень, которой она домогается.
* * *
С юга на север Байкал вытянулся на 636 километров, в ширине, то поджимаясь, то раздаваясь, имеет от 20 до 80 километров, длина береговой линии — около двух тысяч километров. Это самое глубокое озеро в мире: пока найдена пучина в 1637 метров, которая в любой момент может быть превзойдена, — Байкал не лежит спокойно, под ним ежедневно ходят подземные бури. В среде ученых в последнее время появилось мнение, что Байкал бездонен: поскольку в глубинах вода минерализована меньше, чем в верхних слоях, делается вывод, что на дне Байкала существует постоянный мощный источник сверхпресных вод, которому неоткуда взяться, как из верхней мантии планеты за 70-80 километров от ее поверхности. Эту версию тотчас подхватили другие, с позволения сказать, ученые, состоящие на службе у промышленных загрязнителей Байкала, в голос ударившие: отравить Байкал невозможно, мантия Земли не позволит, а потому шуруй, ребята! И ребята, ободренные наукой, засучив рукава, налегают.
По площади разлива Байкал сравним с такими странами, как Бельгия, Дания или Голландия. Когда б не эти ребята, хозяйничающие на Байкале, пить бы его воду — не отпить, грести его дары — не выгрести, любоваться им — не налюбоваться. Он лежит в державных берегах, для которых подобраны, кажется, все существующие в природе узоры, краски и чары, все измышленное ею великолепие. По тому, как видится и понимается Байкал, примыкающее и наезжающее к нему человечество отчетливо делится на коренную людскую породу и на развес, необычайно легко передвигаемый мелкими либо корыстными страстями.
Западный берег Байкала — почти повсеместно гористый, Приморский и Байкальский хребты подступают там близко к воде; восточный в средней части — более пологий, подставленный для больших рек, из которых только Селенга несет почти половину приточной воды. Глядя на очертания Байкала, поневоле начинаешь измышлять его давнее и сравнительно недавнее прошлое: само собой просится соединение между островами Ольхон и полуостровом Святой Нос, которое затем опустилось, или, напротив, единая проливная вода между нынешними Чивыркуйским и Баргузинским заливами, где неширокая разделительная перемычка могла подняться позднее. В последнем случае так оно, вероятно, и произошло, когда неустанный архитектор Байкала сделал простую и, как все простое, гениальную поправку с двумя глубокими, просторными и богатыми карманами в виде заливов, без которых фигура Байкала выглядела бы гораздо грубей. В первом же случае известным ученым Г. Ю. Верещагиным был открыт подводный хребет, простирающийся от Ольхона к восточному берегу, названный им Академическим. А как было не клюнуть на удочку, будто Лена в геологическом прошлом, подобно Ангаре, брала свое начало из Байкала, если до ее верховьев всего-навсего восемь километров! Восемь километров — рукой подать! Однако на этих считанных километрах проходит водораздел Байкальского хребта, по ту сторону которого эта легенда уже не звучит столь заманчиво. Живой ум, высмотрев, как близко река Иркут на юге подходит к Байкалу и вдруг, словно по окрику, резко поворачивает в сторону, неизбежно найдет: Иркут был притоком озера-моря, да в свое время вздыбилась перед ним земля и заставила его прокладывать другой путь. А ум художественный сочинит романтическую и красивую историю о том, как батюшка Байкал собирался отдать свою единственную дочь Ангару замуж за Иркута, но темной ночью своенравная дочь сбежала от него к могучему Енисею, запоздал и брошенный Байкалом вслед заградительный камень, ставший Шаман-камнем в истоке Ангары, а огорченному Иркуту ничего не оставалось, как уйти несладко хлебавши.
В легенде тот, кого предпочла Ангара, должен быть непременно могучим, в действительности же она, стекаясь с Енисеем, приносит воды больше, что дает право считать: это не Ангара впадает в Енисей, а Енисей в Ангару.
Байкал разрисован легендами, как лед его — кружевной изморозью, а вода зыбью. При встрече с ним сама собой начинала звучать песня — и складывались слова, извлеченные из таинственных глубин происхождения и поведения «славного моря», под шум ветра, под плеск волн и взгляд округ они нанизывались и нанизывались, пока не слагались, как новый приток, в признательный выдох.
Кроме красивых легенд, есть на Байкале и грустные. Одна из них возникла из факта, который был фактом сто лет назад, когда исследователь Байкала из ссыльных поляков И. Д. Черский проводил описание озера. Он насчитал 336 больших и малых питающих Байкал притоков. С тех пор много воды усохло, но несокрушимая, почти библейская эта цифра продолжает звучать во всех художественных и научных сказках о Байкале. А исправить ее согласно живым водам ни у кого рука не подымается.
И. Д. Черский в прошлом веке совершил, правда, одну приятную оплошность, обернувшуюся в наше время прибытком. Он нанес на карту озера 27 островов. Еще три острова Байкал сумел от него каким-то образом скрыть, или И. Д. Черский не счел нужным считать их островами. Цифра 27 удержалась в памяти лишь специалистов, а среди любителей разного рода принялась «плавать» и «нырять» от собственных подсчетов: то вдруг объявят, что на Байкале 6 островов, то не поскупятся на 50. И только совсем недавно, кажется, дотошностью ученого-биолога О. К. Гусева поставлена окончательная точка — 30, которая до новых катаклизмов не может быть изменена.
А ведь острова, притоки, мысы, заливы, бухты на виду — что говорить о глубинах! Сибирский отдел Русского географического общества начал свою деятельность в середине прошлого века с того, что после экспедиции натуралиста Густава Радде заявил об исключительной бедности фауны Байкала. Ничего нет проще, чем делать подобные «открытия». В конце 60-х годов того же минувшего века еще два поляка Дыбовский и Годлевский буквально ахнули, когда вопреки приговору заглянули по тогдашним возможностям в байкальскую утробу. В письме в ученый отдел они сообщали:
