Подводная лодка на перископной глубине поднимает на поверхность специальную шахту. В ней находятся две трубы. Одна — воздухозаборная — засасывает воздух и подает его в IV дизельный отсек. Подругой трубе отводятся выхлопные газы, но не на поверхность, а в воду. В режиме РДП включали в работу все три дизельных двигателя. При этом на винт работал только один. На скорости свыше 8 узлов набегающий поток воды просто снесет тонкостенную трубу. Два других дизеля работали на зарядку батарей, по одному на кормовую и носовую группы аккумуляторов.
Подводники не любили РДП. «Шнорхель» выматывал вахтенных в центральном посту, особенно рулевых-горизонтальщи-ков. Грохот собственных дизелей оглушал акустика. Вахтенный офицер обязан постоянно находиться в боевой рубке и все время контролировать надводную обстановку в перископ. При этом он видел очень мало: перископ, скользящий всего в метре над поверхностью океана, то и дело заливало водой. В ясную погоду дымный выхлоп только подчеркивал пенный бурун от выдвижных устройств. Чаще всего под РДП ходили в сумерки и в тумане.
В советском флоте РДП считался фактором повышения скрытности. Но к середине 60-х годов американцы оснастили свои патрульные самолеты «Орион» газоанализаторами, реагирующими на дизельный выхлоп. Зная это, советские командиры-подводники при первой же возможности ночами стремились всплывать, невзирая на требования штабов не менее 80 процентов времени находиться под водой. Наверху, по крайней мере, можно контролировать горизонт, небо и вовремя обнаружить работу посторонних радиолокаторов.
Причина аварии была (по единственному свидетельству источника, пожелавшего остаться неназванным) в слишком резком маневре расхождения с японским траулером на вахте капитан-лейтенанта Зуева. Возможно, не сработал поплавковый запорный клапан, и на глубине семи метров вода под давлением начала затапливать IV отсек.
Прямой связи между выбиванием крышки цилиндра и поступлением воды нет и быть не может. Воздух поступает под пай-олы и засасывается дизелем из атмосферы отсека. При этом, когда оголовок РДП зарывается в волну, срабатывает клапан, но дизель продолжает засасывать воздух, и в отсеке наступает резкое разряжение атмосферы, больно бьющее мотористов по барабанным перепонкам.
Вероятно, увидев в перископ прямо перед собой огни судна, Зуев дал команду резко положить руль на борт и прибавить обороты. Далее волна перекрыла «кислород» уже успевшему разогнаться дизелю. В подобной ситуации перепад давлений способен не только выбить крышку цилиндра, но и оторвать поршень от шатуна…
Петр Гооге и его «мотыли» заступили на трудовую юбилейную вахту и дело сделали. Но, что любопытно, командир отделения не только не получил десятисуточного (не считая дороги) отпуска с выездом на родину, но даже менее скромного поощрения. Иначе об этом не преминул бы упомянуть корреспондент многотиражки «Залп» В. Митин.
Награду Кобзаря получил сын командира Андрей: «С 1982 г. я безуспешно пытаюсь получить хоть какие-то сведения о судьбе отца. Неоднократно обращался в Московский горвоенкомат, в Главное управление кадров Министерства обороны с просьбой сообщить информацию, которая может быть рассекречена по прошествии стольких лет. В основном мне отвечали уклончиво. Несколько раз прислали формальные отписки. Просил, чтобы передали на хранение как дорогую память отцовский орден Красной Звезды, который он не успел получить перед выходом в дальний поход. Только после обращения к председателю Президиума Верховного Совета СССР в 1985 г. просьба была удовлетворена…»
Но все-таки, за что — орден Кобзарю?
Первой задачей командира, когда К-129 возвратилась 30 ноября 1967 г. с боевой службы, было сдать в арсенал «спецбоеприпасы», за которые он нес персональную ответственность. Для этого (если верить общепринятой легенде) из лодки выгрузили и увезли в арсенал две торпеды Т—V с ЯБЗО (ядерные боевые зарядные отделения). Лодки проекта 629 были первыми в советском флоте дизельными субмаринами, на которых отсутствовали торпедопогрузочные люки. Торпеды загружали прямо в торпедные аппараты через открытые передние крышки со специального понтона, плавающего почти вровень с поверхностью моря. Так же и выгружали. При этом лодка получала максимальный дифферент то на корму, то в нос, чтобы над водой оказались крышки нижней пары аппаратов
«Красные головки» всегда заряжали в нижние торпедные аппараты первого отсека. Там они более защищены на случай столкновения с каким-либо подводным препятствием. И еще торпеды с «спецбоеприпасом» никогда не кладут на стеллажи в качестве запасных. Торпедистам первого отсека адресована постоянная подначка: «Если хочешь быть отцом, оберни яйцо свинцом!» Но едва ли советских флотоводцев так сильно заботило сексуальное и всякое прочее здоровье матросов и старшин строчной службы. Больше беспокоили шаловливые торпедистские ручки. В трубе торпедного аппарата «спецбоеприпас» как в сейфе, под шифрованным цифровым замком, а комбинация цифр — в пакете №… в котором находятся четыре пакета… совсем как в сказке про Кощея, чья смерть на конце иглы. Правда, для лодки Кобзаря — это неактуально, не было в ней запасных торпед.
Есть большие сомнения, имелись ли вообще на борту у Кобзаря эти самые «красные головки». С самого начала у разработчиков проекта 629 были возражения против ядерных торпед, концептуальные и практические. Им приказали дополнительно вписать ракетный отсек в готовый прототип прочного корпуса обычной дизельной подлодки. В целях все той же пресловутой советской «унификации», которая всегда выходила боком… Іде же выгадать недостающие 12 метров длины? Наиболее разумным конструкторы считали отказаться от запасных торпед в носовом отсеке, урезав его почти наполовину. Торпедисты этому только аплодировали: ведь пока не отстрелян запас, в отсеке нет места для двухъярусных стационарных коек. Но, поскольку такой массированный расход возможен только в реальном бою, так и ночевали всегда в обнимку с торпедами. Однако укороченный торпедный отсек уже не позволял принимать на борт ядерные торпеды: их приходилось периодически вытаскивать из аппарата на всю длину, чтобы в море добраться до «спецбоеприпаса» и выполнить регламентные процедуры.
Концептуальное возражение было следующим: а нужны ли ядерные торпеды лодке, у которой качественно иные задачи? Ей бы унести ноги после ракетного удара, а для самообороны достаточно обычных торпед. Наконец, какие есть достойные цели для термоядерного торпедирования — авианосцы? К ним еще нужно прорваться. Вражеские порты? Этим вопросом занимались особо и выяснили, что у государств враждебных блоков имеются всего две гавани, уязвимые для торпедной атаки из открытого моря, но они оказались незначительны в военном отношении.
Казалось бы, вопрос ясен. Но «красные головки» злосчастной субмарины продолжают выныривать в текстах — чаще у отечественных авторов, но встречаются и у американских.
После выгрузки торпед следовала ревизия ракетного комплекса (она занимала, как правило, целый день), затем перешвар-товка к причалу технического полигона, и ночная выгрузка баллистических ракет Р-21.
Закончив разоружение корабля, всем вернувшимся из океана независимо от воинских званий и должностей полагался день «на баню». Камчатка — не Америка, где «золотую» океанскую команду на берегу ожидает «серебряный» подменный экипаж. Поэтому смывали морскую соль боевыми сменами: сначала первая, где традиционно собраны самые опытные и умелые моряки.
Офицеры отпусков не брали. Не имело смысла менять камчатские снега на ленинградские или какие-то еще. Все настраивались на южный материковый загар после следующего похода. Отметив возвращение и отоспавшись, командиры боевых частей и корабельных служб засели заполнять бесчисленные формуляры, ублажали проверяющих флаг-спецов и строчили лихие отчеты. Плавание совершили как бы два корабля: один стальной, другой бумажный. Их курсы не всегда пролегали параллельно. К остродефицитной пишущей машинке выстроилась очередь, «отстрелялся» — и в отгулы. Некоторые планировали слетать на несколько дней в Приморье, и, если посчастливится, отметить новый 1968 г. в семейном кругу. Не все офицеры успели перевезти на полуостров семьи. Не все, впрочем, собирались это делать — особенно те, кто имел хорошую квартиру во Владивостоке и не связывал длительных жизненных планов с Камчаткой.
Дальше пошла размеренная береговая жизнь. Камбуз на лодке закрыли, моряков перевели на жительство в ПКЗ. Под плавучую казарму приспособили грузопассажирский пароход «Нева». В трюмах выгородили спальные помещения, столовые, учебные классы, а в каютах разместились канцелярии дивизии и бесквартирные офицеры, в том числе семейные. По судовым коридорам носились юные сорванцы, напоминая юность старого парохода. На «Неве» когда-то вывезли в СССР детей испанских республиканцев, а затем судно раздумали возвращать франкистам.
