— Они меня членом семьи считают, — говорила с гордостью, затрудняясь объяснить, почему только один "член семьи" моет унитазы и стирает всем трусы. В чем это почетное для нее членство проявляется?
— Всегда с праздником поздравляют (в качестве подарка вручают фирменные календари и ручки под аккомпанемент присказки "дорог не подарок — дорого внимание”.
Когда заставляют ночевать на даче, не интересуются, с кем оставлен ребенок. Родственница как-то с гордостью сообщила, что ее отправляют отдыхать в Турцию. Сына, правда, взять не разрешили даже за свой счет, зато дали в спутники престарелого отца, сиделкой к которому она и задумывалась. Здоровье папу на отдыхе не подвело, бодрый старик даже извел молодую женщину приставаниями, коварно заманивая ссылками на недомогания в номер и обращаясь к "члену семьи" с недоуменным: "А кого ты из себя корчишь? Что за недотрога?"
Но и такие детали находили у Лариски объяснения-оправдания, что, мол, хозяева не отвечают за "боевитость" выжившего из ума отца.
— Не все новые русские плохие, — без устали повторяла она свой адвокатский спитч.— Мои хозяева очень хорошие, душевные люди. Ко мне — как к родной.
Родной не повышали много лет зарплату, и из довольно высокой она превратилась в такую, что если бы не подачки с барского плеча, ходить бы ей голой, да и трудовая была невостребованной, т.е. о пенсии "родни" никто не заботился. Если в семье кто-то заболевал, то само собой Лариска и уколы делала, и по ночам оставалась: как же? Родные люди!
И вот как-то к ней, вешавшей шторы, стоявшей на стремянке под высоченным потолком, подкрался неугомонный любвеобильный дед и полез под юбку. От неожиданности Лариска дернулась, свалилась, сломала правую руку в двух местах, вывихнула левую. "Родную душу", получившую травму на производстве, вытурили, сразу рассчитав, пообещав в успокоение, что примут после выздоровления обратно. Но рука срослась неправильно, в гипсе несчастная провела почти полгода, не получив никакой компенсации, никакого больничного. Разумеется, не имея сбережений, бедствовала с ребенком, но не была ни разу навещана "прекрасными людьми". А когда позвонила сама и попросила помочь из-за полной нетрудоспособности, услышала, что у них не богодельня и что это — ее проблемы. На ее место взяли другую, да она бы и не смогла там работать: рука осталась частично неподвижной. Уже и медсестрой не может работать. Устроилась за гроши в регистратуру. Ее ужасно жаль. Округлив глаза, она недоуменно восклицает: "Кто бы мог подумать, что они так со мной поступят?! Мы же, как родственники, были!"
Бедные мы, бедные родственники! Пока нас жареный не клюнет, мы и представить не можем!
10 декабря 2002 0
50(473)
Date: 10-12-2002
Author: Станислав Глушнев
ПЯТЬ ДНЕЙ В ДЕРЕВНЕ
Водитель самосвала, в кабине которого я выехал из Рудни, затормозил рядом с дорожным указателем "Шапки, 0,3 км".
— Ну, бывайте. Тут до деревни вашей совсем недалече. Держитесь правее, где водонапорная башня с гнездом аистов. Видать, деревенька счастливая, коли эти птицы здесь.
В Шапках я бывал и раньше: ребенком до войны, после — в разные годы. Запомнился последний приезд с отцом из Москвы — ему, тогда пенсионеру, бывшему научному сотруднику, исполнилось 67 лет. И нынче в этом же возрасте мне словно был подан свыше знак: "Поезжай! Земля предков — святая земля!"
Поначалу я заехал в Смоленск — побывал в архиве.
Договорился о запросе на прошлое деревни и поехал посмотреть на ее настоящее.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. Шапки располагаются на сглаженном гребне высокого холма (может, потому и закрепилось за деревней такое необычное название).
Восточный склон его спускается к обширному заливному лугу. Его обегает, петляя, неширокая речка Рутовечь, с обеих берегов густо заросшая кустарником. Вода давно утратила былую прозрачность — повсюду над ее поверхностью властвуют осока и ожерелья кувшинок. Мало осталось, как говорят, в обмелевшей Рутовечи рыбы, да и утки облетают ее теперь стороной. А раньше высокий уровень водной глади поддерживали водяными мельницами. В омуте со странным названием "рюм" стояла глубокая темная вода. Выше его, на песчаном отрожье холма, по-прежнему сохраняется старинный погост. Среди могучих берез и сосен нашли и находят поныне вечный приют шапковцы и заикчане. Здесь уместно помянуть соседнюю деревню Заики. Между двумя деревнями нет даже условной границы — они слились воедино, словно "сиамские близнецы", образовав на холме некое подобие православного креста — "остов", его образуют Шапки, "перекладину" — Заики.
Еще в 30-е годы прошлого века, когда обе деревни находились в силе, в Заиках в многодетных семьях жили сто тридцать человек, а в Шапках и того более.
В день моего приезда число шапковцев уменьшилось на одного человека — схоронили одинокого Николая Логинова. Теперь в деревне осталось 11 душ — четверо мужчин и семеро женщин пенсионного возраста.
Смерть односельчанина затронула состраданием только семью его ближайших соседей — Ивана и Лидию Вакуненковых. Это они свезли больного Николая на своей телеге в больницу в Понизовье, провели последние минуты возле умирающего, заказали за собственные деньги для него простой гроб, и только попросили главу местной администрации Н. Клюева выделить рабочих для захоронения.
В Заиках, где осталось 4 деревянных дома на шестерых поселенцев, об этом скорбном событии люди, как мне показалось, узнали не сразу — каждого одолевали собственные заботы.
ДЕНЬ ВТОРОЙ. Назавтра, после похорон, я отправился в правление Товарищества с ограниченной ответственностью (ТОО) им. Мичурина.
Над домом правления, которое колхозники упрямо продолжают называть "сельсоветом", трепетало на ветру трехцветное полотнище.
Николай Тимофеевич Клюев — пятидесятилетний мужчина с волевым лицом, умными серыми глазами, участливо выслушивал жалобы старика, пришедшего к нему на прием из деревни Карбаны: просит устроить в дом престарелых.
— Послушай,Савелич, — мягко говорил ему Клюев , — нет у нас теперь в районе таких домов. Рад бы помочь, да у нынешней власти с этим делом немочь, — грустно улыбнулся глава администрации. — Советую тебе найти в своей деревне тоже одинокую бабульку — вдвоем вам легче протянуть до весны.
Старик вскоре ушел, а мы с Клюевым завели беседу о "делах колхозных".
ТОО им. Мичурина в нынешние капиталистические времена живет и здравствует вопреки логике реформаторских прогнозов. "Колхоз" объединяет 8 деревень западной части Руднянского района. Проживают в этих деревнях около 300 сельских жителей, а вот трудоспособных, к сожалению, всего девяносто человек.
"Каждую весну мы высеиваем, — сказал Н. Клюев, — озимые: рожь и пшеницу. До 1991 года ухитрялись покрыть озимыми 360 гектаров. Сейчас одолели только 200 гектаров. Статистика, увы, скверная. На это есть всякие причины. Яровыми при советской власти мы засевали 1000 гектаров, а теперь только 870. Без овса и ячменя трудно обходиться в колхозном хозяйстве.
— А лошади в ТОО имеются? — спросил я председателя "сельсовета".
— У нас их немало. Люди в деревнях сами держат лошадей. Верные они помощники во все времена. Вон в Шапках на семнадцать человек четыре лошадки. Соседи друг дружке по надобности помогают. Зато в Мичурине держим 500 голов коров с молодняком. Дойной скотины — 285 голов. К счастью, удалось сохранить сильную для нас кормовую базу. Под травами у нас свыше 1000 гектаров. Всегда рассчитываем, чтобы собранных кормов хватало наперед года на два.
— А ваш знаменитый смоленский лен сеете, Николай Тимофеевич?
— Горький для меня вопрос. Когда-то поля с голубыми цветочками были разбросаны по нашему району то там, то сям. В лучшие годы льном засеивали до 300 гектаров. Лен — культура капризная: нужны и умелые люди, и технические средства. Мало, очень мало мы сеем нынче его. Всего 30 гектаров.
Клюев закурил и неожиданно сказал:
— Вот наверху замороку устроили с Союзом Россия—Белоруссия. Наши смоленские земли от витебских в двух десятках километрах отсюда. Сама жизнь тянет нас друг к другу. Наше ТОО им. Мичурина давно поставляет Белоруссии сено и силос. Белоруссия помогает нам своей техникой.
— А кто-нибудь пытался покупать поблизости землю сельхозугодий? — спросил я Клюева.
— В Карташевичах бывший директор колхоза с напарником пытаются малыми силами наладить хозяйство. Но ведь без нужной поддержки от верхов ни фермерам, ни нам, колхозникам, удержаться на плаву будет трудно. А пускать на нашу землю надо только людей, умеющих с ней обращаться.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Приютили меня в Шапках супруги Вакуненковы. Когда-то они жили на севере, а потом подались на Смоленщину, в родные места.
