Его никогда особенно не любили власти, но вынуждены были с ним считаться, одаривать разного рода званиями и наградами. Несмотря на неоспоримое мастерство и талант, его не особенно жаловали коллеги по творческому цеху. Тем не менее, убежден, и они где-то в глубине души осознают, что Савицкий — единственный не только в Беларуси, но и, пожалуй, в мире художник, сумевший в эпических полотнах запечатлеть всю трагедию человека в XX веке: это и последняя действительно Великая и победная для русского человека война, Чернобыльская катастрофа, но прежде всего богоборчество, которое, с еще более нарастающей силой ведется с православием сегодня.
Всякий раз, возвращаясь домой, я захожу в находящуюся поблизости его мастерскую. "О-о, Женя пришел", — радостно говорит он.(Кстати, на снимках Савицкий всегда суров, сдержан, задумчив. Но я, как правило, вижу его улыбающимся, смеющимся. И даже о серьезных вещах он говорит с хорошей долей самоиронии). Мы крепко пожимаем друг другу руки и, включив самовар, с неудачно подпаянным носиком, пробовал сверлить, соскабливать, а вода все равно течет медленно, начинаем пить чай с его никогда не кончающимися сушками. Он сидит в уголке своего дивана, как всегда поджарый, собранный, с медальонным профилем, а я приземляюсь в одно из двух его кресел, и мы говорим подолгу о многом, чаще о жизни и лишь изредка об искусстве.
В последний год-два я стал реже наведываться к мэтру. Мне не хочется отрывать его от работы. Ведь время поджимает. А ему еще надо столько успеть. Я знаю о его замыслах, для воплощения которых не хватило бы и десятка жизней. Обычных жизней, но не жизни Савицкого. Он успевает сделать больше, чем сотни других. Те, что давно знают его, склонны относить это к необычной организованности художника. Его коллега и друг Георгий Паплавский рассказывает, что раньше по Савицкому можно было сверять часы. Что бы ни случилось, в восемь часов утра Михаил Андреевич уже в мастерской. Он и сегодня, как в былые годы, работает много и продуктивно. Мне кажется, даже продуктивнее и интереснее, чем прежде. И в этом я не вижу особой загадки художника. В этом — неисчерпаемый потенциал человека-труженика, которому судьба, несмотря на все неимоверные преграды, вынуждена была уступить и позволить стать творцом.
Мы говорим о сегодняшних страстях. О рынке, рынке искусства. Я упрекаю его, что он очередного богатого купца, который хотел "за невиданную цену" приобрести его работу, отправил ни с чем. "Я не хочу, чтоб какой-то жлоб хвастался, что у него висит Савицкий. Ему же не моя работа нужна, он в этом ничего не понимает, а моя фамилия. Пусть поищет другую. Сколько вокруг художников, желающих сегодня продаваться, и даже хвастающихся этим. Пишущих в своих каталогах, что их работы находятся в частных коллекциях, подчеркиваю, в частных коллекциях в Польше, Израиле, Германии, США, Аргентины… То есть висят на фазенде у какого-нибудь Ганса или Моники."
Я начинаю спорить с ним и убеждать, что если эта картина облагородит душу какого-то Ганса или тело той же Моники, то что в этом плохого? Не всем же творениям художников висеть в Лувре или Музее Прадо, чтобы ими любовались миллионы ценителей. В конце концов там попросту мест бы не хватило. "Xотя вы даже в известные западные музеи, когда вас просят, не продаете",— упрекаю я и припоминаю последний междугородний звонок и состоявшийся разговор, которому сам был свидетель.
"Хотите видеть мои работы? Хорошо, я не возражаю,— добродушно говорит Савицкий. — Какой музей?.. Да, я знаю этот музей. Приезжайте в Минск. "Цифры на сердце" в музее Отечественной войны. А мало покажется — приходите ко мне в мастерскую… Нет, у вас выставляться не заинтересован. А какое дело вашим зрителям, или как вы говорите публике, до наших проблем?" Он говорит, как всегда, твердо, размеренно. Как я потом выяснил, звонок был из Амстердама.
“Возможно, я не прав. Но я не хочу выставляться, тем более пополнять прославленные западные музеи. Если мои работы действительно что-то стоят, то тем более пусть они остаются в моей стране. Я горд тем, что некоторые мои работы после развала СССР остались в России, в одной Третьяковке их более десятка. То есть они стали ценностью Российского государства. И этого с меня достаточно. Это свои люди. И когда мне дали премию и орден Андрея Первозванного за вклад в российскую культуру, я этим действительно гордился. Xотя с действиями кремлевских властей в корне не согласен. Считаю, что они глубоко антинародны. Будь это война, которую они специально, чтобы уничтожать русских людей, ведут уже несколько лет... И будут вести, делать из русской армии посмешище. Особенно это дико выглядит после короткой расправы американцев с "непобедимыми" талибами. Или будь это лобызания с Западом. Да никогда у нас не будет с ними дружбы. В Европе много веков назад сложилась своя цивилизация. Суть ее в экспансии — завоевании. Она и до сих пор остается такой. В этом можно убедиться, проследив историю России даже не с эпохи крестоносцев или Наполеона, а последних двух мировых войн. Сюда ведь шли войной не только немцы, но и итальянцы, испанцы, французы...
Сегодняшняя история свидетельствует, что эта экспансия "цивилизованной Европы" продолжается, но в других, более изощренных и страшных формах. Они действуют экономикой, подкупом, идеологией, особенно идеологией. Они разрушают последний редут нашей государственности — православие. И это недавняя скандальная экспансия католицизма на канонические русские земли — наглядный тому пример. Чему удивляться! В конце концов нам пора оставить все иллюзии, знать, что никто, никогда нам ни в чем не поможет. Только мы сами можем спасти себя, выбраться из той бездонной ямы, в которой сегодня находимся.
На Западе действительно много прекрасных музеев с прекрасными работами, созданными в эпоху Возрождения. Но еще больше работ, вывезенных из других стран: необыкновенное искусство Месопотамии, египетское искусство, высокое античное искусство, наконец, древнерусское искусство, о котором почему-то никто не говорит. А ведь оно за последние годы практически все перекочевывает на Запад. Что это, как не пример той дикой экспансии, которой подвергаются с Запада все прочие миры и даже погибшие уже цивилизации. А мы все еще считаем, что они качают у нас и у арабов только нефть и газ. Они прежде всего выгребают у нас культуру, которая позволяла нам быть великой цивилизацией, великим народом".
Эта его боль за культуру, осознание, что ее топчут, что она гибнет на глазах у всех, заставляла Михаила Савицкого снова и снова выходить на разного рода высокие трибуны, убеждать, спорить. Но в последнее время с ним уже никто не спорит, ему попросту не дают слова. "Люди поставлены на грань выживания, и все их мысли только о том, как не сдохнуть с голода, прокормить себя, детей, а вы толкуете о какой-то культуре. Да хватит с них пугачевской попсы и петросяновско-задорновского цинизма. Вот и вся им культура." Но Савицкий не сдается. Он понимает то, что предлагается сегодня людям, это не просто подмена культуры эрзацем, "который когда-то нам скармливали в Дахау", издевательство над ней, а откровенное уничтожение ее.
В начале девяностых, когда Беларусь получила независимость, Михаил Савицкий разработал концепцию создания Национальной академии искусств. Он считал недопустимым, что работников искусства разбили по цехам: Союзы художников, кинематографистов, писателей, композиторов… Все это, убежден Михаил Андреевич, наносит большой урон в целом развитию культуры. Но он не понимал одного, что это разделение по цехам позволяет заинтересованным лицам (не только в лице государства), но просто амбициозным "деятелям от культуры" легко управлять творцами, а то и откровенно манипулировать ими. Потому идею Савицкого о создании Национальной академии искусств они отвергли с ходу и бесповоротно. И дело было даже не в том, что кое-кто из них считал, что Савицкий создает эту академию "под себя", чтобы самому стать президентом. Зная художника, его одну-единственную страсть — живопись, убежден: ни о каком "президентстве" он даже и не помышлял. Но создание такой всеобъемлющей академии лишило бы "союзных" князьков и окружавших их бесчисленных прихлебателей не только власти, но и живых государственных денег, которые и поныне идут им в виде разного рода льгот и прямого бюджетного субсидирования. Тут уж не до высокой культуры.
"Вспомни, как они резко критиковали эти союзы еще совсем недавно. Это, дескать, сталинское наследие, оно уничтожает великое культурное пространство, ставит на его пути непреодолимые преграды. И какое-то время действительно казалось, что мы избавимся от этого "наследия". Стали проводиться объединенные пленумы творческих союзов, его участники знакомиться друг с другом. В какой-то мере это была показуха, но были и довольно искренние выступления, открывающие для присутствующих новые горизонты. Это уже тогда многих деятелей испугало. Но больше всех мне не понравилось выступление на одном из таких пленумов Дмитрия Шостаковича. Он вышел на трибуну, показал всем зажатый в руке листок: "Вот это мне написали, но я вам прочту", т.е. как бы заведомо говоря, что он с тем, что прочтет, не согласен. Так не лезь тогда на трибуну. Ведь главное в этом мире — уметь сказать "нет", кто бы перед тобой ни был, власть или твои знакомые, друзья".
