Александр ЕФРЕМОВ
table.firstPanel {width: 100%} td.feedbackLink {text-align: right} input.gBookAuthor {width: 50%} textarea.gBookBody {width: 99%} div.error {color: red} p.gBookMessage { width: 536px; overflow: auto; border: 1px dashed rgb(200,200,200); margin-top: 2pt; padding: 7px }
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=1; bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"[?]y=""; y+=" "; y+="
"; y+=" 52 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
53
Предлагается к продаже: стильная и надежная торговая мебель 54 по невысоким ценам.
Федор Бирюков ШОЛОХОВ ОТВЕРГАЛ «ОРТОДОКСИЮ» (Ответ Владимиру Бушину)
В СТАТЬЕ "Почему безмолвствовал Шолохов ("Завтра", сентябрь, №38) В.Бушин полемизирует с Ф.Кузнецовым, который якобы без основания "гвоздит" в "Советской России" от 1 июля 2000 г. ("Откровения от Михаила") критика Льва Якименко "за то, что он Григория Мелехова "именовал отщепенцем". Слово это, продолжает Бушин, конечно, нехорошее. Но, во-первых, а кто он, Григорий, — вожак трудового казачества? Организатор мирного селянства? Вопрос сложный. Об этом уже семьдесят лет спорят и еще будут спорить не меньше, чем о Гамлете... Но критик (Якименко), охватывая взглядом всю сложную жизнь, всю трагическую судьбу героя в переломное время, в котором он жил, возвысился" над частными суждениями и пришел, дескать, к итоговому заключению: "При всех своих сомнениях и колебаниях Григорий остается в романе сильным, цельным человеком. Это героическая личность. Искатель правды. Цели. Смысла". И никакого "отщепенца" у критика нет".
Бушин часто предается воспоминаниям. Есть что в связи с этим вспомнить и мне.
Я с мая 1965 года оппонент Якименко, когда в "Новом мире" была опубликована моя статья "Снова о Мелехове", благожелательно принятая А.Твардовским. В ней шла речь о причинах трагедии героев романа — казаков в годы гражданской войны. Вот что я доказывал: "Колебания и сомнения Григория вовсе не определяли фатально его участие в казачьем бунте.
Но исследователи шолоховского романа обычно и слышать этого не хотят.
Думается, что им мешает дойти до живого Григория отвлеченно социологический подход, невнимание к конкретно-историческим обстоятельствам. Мелехов для них — лишь фигура, олицетворяющая определенную категорию собственности, схема, что-то алгебраическое. Статьи и книги о "Тихом Доне" наполнены формулами: мелкобуржуазная психология, крестьянский индивидуализм, собственнический эгоизм, цепкое прошлое. Отсюда Мелехов — отщепенец, анархист, бандит, автономист, для некоторых ландскнехт буржуазии, идеолог "крестьянской аристократии". Появилось и нарицательное наименование "мелеховщина"...
Мелкая буржуазия предстает у них в этом случае как нечто единое. Она колеблется и восстает против советской власти — вот и все, что необходимо, по их мнению, знать для анализа образа Григория. Этим, по сути дела, исчерпывается вся концепция. Как складывался в конкретном случае практический опыт, который должен был сблизить мелкую буржуазию с советской властью, не было ли привходящих моментов, мешавших этому сближению, каковы конкретные причины столь неестественных колебаний, была ли возможность, как учил Ленин, "использовать эти колебания мелкой буржуазии так, чтобы нейтрализовать ее, помешать ей встать на сторону эксплуататоров" (40, 24) — эти вопросы не исследуются. Л.Якименко пишет: колебания героя "были неизбежны в революции", "при всяком напоминании о земле в нем ощетинивается собственник", "в процессе обострения гражданской войны явственнее раскрывается душа Григория — душа хозяйчика, взращенная веками существования классового общества, перед нами ожесточившийся человек, почуявший угрозу миру собственности, яростно восставший за право собственности", "трагедия Григория Мелехова — трагедия человека, которому собственнические и сословные предрассудки не дали возможности постигнуть правду общественной жизни...", "одаренного человека из народа погубила вековая злобная власть собственности, сословных предрассудков". И это все...
В подобных суждениях нет исследования — вот в чем беда. Они схематизируют все живое" (№5, с.245-246).
Якименко заимствовал теорию отщепенства у И.Лежнева. В статьях "Две души" (1940), "Мелеховщина" (1941), книге "Михаил Шолохов" (1948) Лежнев соорудил конструкцию, в которую загонял казаков: "как люди труда, они тяготели к лагерю трудящихся, как хозяйчики, наделенные особыми привилегиями, они тяготели к белогвардейщине" (указанная книга, с.82). В Григории победил инстинкт "эгоиста собственника", он стал "душителем революции и прислужником империализма", "мелкобуржуазным воителем", "версальцем" (аналогия с палачами Тьера). Его судьба — "это трагедия Каина, проклятого от земли, впитавшей кровь его брата. Изгнанник и скиталец, он жалок, как только может быть жалок и презрен отверженный людьми братоубийца". "У Мелехова будущего нет". Это не наш человек. Штокман разгадал его еще накануне мятежа и дал распоряжение отправить за дерзкие слова в ревтрибунал, но Григорий успел скрыться.
Лежнев со своей страстью разоблачения героя зашел в тупик и потянул туда Якименко, который стал преемником его догм.
Вот выкладки Якименко:
"Не примирился Григорий окончательно с советской властью. После тяжелых заблуждений он пришел, по сути, к бандитскому анархизму: ни красных, ни белых. Ее с замечательным проникновением в жизнь — сложную, кипящую противоречиями — вскрывает М.Шолохов в обусловленности трагического конца Мелехова".
"Разрыв Григория Мелехова с трудовым казачеством и отщепенство явились следствием непреодоленных колебаний, анархического отрицания новой действительности. Отщепенство его становится трагическим, поскольку этот запутавшийся человек из народа пошел против себя, против миллионов таких же тружеников, как и он сам".
"Вихрь истории все грознее звучит в эпосе Шолохова, он захватывает все больший круг лиц, проносится над Доном, над семьей Мелеховых, чтобы затем в последней, в восьмой части уйти вперед, отбросив в сторону растерявшего все общественные и семейные связи Григория Мелехова.
Гибель старого, рождение в крови и муках величайших социальных конфликтов нового мира Шолохов изобразил как закономерный процесс исторического развития, как результат исторического творчества миллионов трудового народа. Все события в эпосе Шолохова определяются могучим движением масс, сметавших своих врагов, развитием и углублением революции, ее этапами". (О трагическом в "Тихом Доне" М.Шолохова. Вопросы литературы, 1958, 12, с.45, 49, 52.)
Все идет по Лежневу: Мелехов — не наш человек, враг, народ пошел правильным путем, а он один никак не может определиться, все бездумно делает напротив.
И ПОСЛЕ ЭТОГО Бушин полагает, что Якименко "возвысился" до понимания: Мелехов — "сильный, цельный человек", "героическая личность", "искатель правды". Такие слова у Якименко действительно есть, повторял он их не раз, но они необходимы были ему, чтоб не столь обнаженно выглядела лежневская трактовка. Слова эти опровергаются рассуждениями о деградации личности, о волчьем в облике и характере Григория, о том, что он лично себя и близких подвел к гибели, что его сына Мишатку может воспитать только зять Михаил Кошевой. Какая там цельность... Вот выкладки: как труженик он тянется к красным, а в личной жизни к Аксинье, хотя, дескать, и ограниченной, живущей только любовной страстью, но связанной с трудовой средой; как ярый собственник — предан белым и не в силах порвать с Натальей, кулацкой дочерью, якобы эгоистичной, думающей только о себе. Самая четкая распланировка... К тому же в отношении к персонажам — "вселенская смазь".
Ведь и В.Литвинов считает Григория и одаренным, и честным, и правдоискателем. Но вот как расписал он его деяния: "Казачье самостийное в его сознании по временам даже как бы отрывается от земной почвы, как бы встает над реальностью повстанческих будней: горят хутора — а он ведет свои сотни по головешкам, уже сгоняют на передовую мальчишек и стариков — а он требует железной дисциплины в мятежном войске, уже не найти в Татарском "ни одного двора, где бы не было покойника" — а он не скрывает перед Копыловым гордости: "Дивизией командуем!" (В.Литвинов. Михаил Шолохов. М. Худ.л-ра, 1985, с.137-138).
Не в счет, что Мелехов бьется в припадке после кровавой стычки с матросами, что он намерен спасти Кошевого от возможной расправы, хотя тот убил его брата, что нежен с детьми, жалеет погубленную красоту, увидев в степи труп женщины. "Что с того?" — изящно отмахивается Литвинов. Главное — он маньяк, опьяненный черной славой, погубитель жизни невинных, перешагивающий через трупы и кровь в поисках "третьего пути", защитник "группового эгоизма" (от клички "отщепенец" Литвинов открещивается, но суть та же). То есть перед нами другой герой, сконструированный по типу скорее Митьки Корщунова. И все-таки — правдоискатель...
