Какие-то штампы заимствованы из западного кино, какие-то - местного происхождения, ошмётки подшивок, перестроечный информационный шум.
Эпизод из узбекского прошлого семьи Герман, девочка Аня на всю жизнь должна запомнить слова родителей. Но главный адресат, конечно, зритель, именно на него работают актёры, спасибо, хотя бы не глядя в объектив камеры. Заметим, что по фильму на дворе 38-й год, мама Анны высказывается следующим образом, видимо, намекая на будущую депортацию немцев: "Куда смотрел Господь, когда всех русских немцев, всех до единого, загнали как скот и вывезли сюда?.." А вот и папа заглядывает в будущее, как будто цитирует прессу конца 80-х: "Советский Союз - это большая клетка[?]".
Чтобы как-то повысить статус произведения, сценаристка населяет его авторитетными личностями. Так, в одном из надуманных эпизодов мама главной героини встречается сразу с парой таких: Раневской и Ахматовой (поэтесса - в исполнении Юлии Рутберг). Этот символический жест, обращённый к московской интеллигенции, выглядит комично, зато способствует лояльности. Глядишь, и не заметят грамматические ошибки, исторические нестыковки, издевательства над здравым смыслом в деталях киноповествования[?]
Вот мама с бабушкой наблюдают, как маленькая Аня спит в обнимку с братом, больным скарлатиной, взрослые как будто не знают об инфекционной природе заболевания. Вот герой Башарова инструктирует секретных агентов скопом, построив их во дворе своего провинциального НКВД, называет их стукачами, чтоб зрителю сразу стало понятно, какая публика в кадре[?]
Список нелепостей можно продолжать бесконечно, однако кроме них фильм обладает и несомненными достоинствами. Настоящей кинематографической удачей стал выбор исполнительницы главной роли. Польско-литовская актриса Йоанна Моро внешне на Анну Герман не похожа, однако этот факт никак не сказался на общем впечатлении от её работы. Актрисой изначально взят какой-то верный тон, найдена манера, которая точно согласуется с образом Анны Герман, сложившимися представлениями советских зрителей об этой выдающейся певице. Артистке и режиссёрам удалось сделать органичными даже самые опасные сцены - исполнение песен. А это была сложная задача - не оказаться в условности "Кабачка 13 стульев". Создатели фильма даже смогли решить проблему голоса в эпизодах с репетициями, где не могла спасти фонограмма, требовалось исполнение а капелла. Голос Анны Герман прекрасно сымитировала одесситка Владислава Вдовиченко.
Вообще окажись режиссёры достовернее в деталях (ретро[?]эс[?]тетика требует от создателей кино перфекционизма и связанного с ним внушительного бюджета), будь у режиссёров в руках нормальный сценарий (написанный изобретательным профессионалом для удовольствия, а не для политики) - и этот сериал вошёл бы в историю, его бы повторяли, крутили по всем каналам по поводу и без.
Ведь у фильма об Анне Герман есть самое главное - благодарная аудитория, уставшая от современного телевидения, и в частности его музыкальных форматов. Не стоит утверждать, что эта публика была поголовно увлечена творчеством Анны Герман, когда её слава гремела в СССР. Многим по молодости она казалась архаичной скромницей, излишне скованной в движениях, певицей для пенсионеров, лысеющих дядечек, полнеющих тётенек с вышедшими из моды начёсами, солдат Великой Отечественной, их жён - тружениц тыла. Тех, кто отправлял на радио письма с просьбой поздравить сослуживца или однополчанина песней любимой певицы.
Нынешний интерес к творчеству Анны Герман связан ещё и с тем, что, вспоминая старые песни, ты разбираешься в собственных предпочтениях, понимаешь, как менялись вкусы и твои, и поколения. Сегодня манера Анны Герман держаться на сцене уже воспринимается как проявление чувства собственного достоинства, не имеющая ничего общего с высокомерием. Её голос кажется экзотически благозвучным, с песнями Герман становится понятнее и масштаб эпохи, и повседневная жизнь народа, слушающего "Танцующих Эвридик" или "Надежду".
Но в этом и главная опасность её творчества для современных интерпретаторов советского прошлого. Не покажется ли "большая клетка" слишком комфортной и уютной под аккомпанемент её песен?
Олег ПУХНАВЦЕВ
Лукавая биомеханика
ТЕЛЕбалет
Танцкласс на экране, или Современная хореография глазами Сигаловой (телеканал "Культура", цикл "Глаза в глаза")
Часть I.
Апология насилия
Мало кто осознаёт, что мы живём в состоянии войны. Война носит глобальный характер и разворачивается не между странами, а в каждом государстве Европы. И всюду протекает по единому сценарию. С одной стороны в ней принимают участие силы, имеющие, но не ценящие классическое образование, с другой - люди, пусть не имеющие, зато испытывающие к нему глубочайшее почтение. Между ними - колеблющееся "мирное население", способное на партизанские вылазки. Эти, как правило, либо не имеют классической подготовки, либо образование их связано с техническими дисциплинами. Часто в состав "нерегулярных частей" попадают умные люди. Но даже рафинированный физик не способен порой сделать отчаянный шаг и понять, что в угаданной позитивистским умом картине мира, в неизбежном чередовании порядка и хаоса есть постоянство неизбежности, которое важнее частных проявлений. Короче, есть таблица умножения с её числами, а есть алгебра с отношениями между ними. Первую интересует, условно говоря, курс евро, вторую - законы функционирования валютной биржи. Так вот, культура представляет собой систему правил преобразования внешних проявлений интеллекта таким образом, что результаты работы человеческого ума не дают нам погибнуть как виду.
Культура репрессивна - и в этом благо. Культура изменчива в частностях, но неизменна в основах. Понять это просто. Живое развивается, мёртвое разлагается. В основе всех процессов одни и те же законы природы. В физическом мире нет ничего незаконного, если оно возможно. Нет и зла: есть общее поле возможностей, из которых следует и полёт спутника вокруг планеты, и гибель писателя Гаршина - в основе этих событий единый закон всемирного тяготения. Тогда почему спутник благо, а самоубийство нет? Оценки расставляет культура, которая говорит, что творческого начала зло не имеет, это раз. Что зло способна производить лишь человеческая воля, это два. Что наша душа - христианка и мы живём уверенными как в познаваемости мира, так и в его моральности, причём подозреваем, что мораль старше мира, это три. Отсюда вывод: мораль - неудобная, но посильная и достойная ноша. Которая кодифицируется в культуре.
Общие рассуждения приводят к постановке вопроса: что есть традиция? Уточним: неизменна ли она или должна развиваться? Ответ: должна. Застывшая традиция мертва, пульсирующая - нет, но её изменения должны быть обусловлены механизмом, определённым культурой, а результат обозначен ею же как благо. Здесь ломаются и недюжинные умы. Неизменность форм они путают с неизменяемостью культурных парадигм и гонятся за внешним, пренебрегая главным: мир целен, а искусство имеет смысл, если каждое его произведение рассказывает о вселенной, её рождении, строении, благе.
А само благо - всегда результат насилия культуры над хаосом, возделывание поля потенциальностей для выращивания гармонии.
Часть II.
Театр военных действий
Цикл передач "Глаза в глаза", показанный каналом "Культура", нужно анализировать только в свете вышеизложенного - иначе мы не сможем оставаться на твёрдой почве законности. Напомним, что четыре программы Аллы Михайловны Сигаловой были посвящены пяти акторам современной хореографии: Иэну Макгрегору, Мерсу Каннингему, Марии Пахес, Элвину Эйли и Мэтью Боурну. Вопрос, который поднимала ведущая, касался как раз развития традиций, в данном случае танцевальных. Алла Михайловна влюблена в современный танец, она сама выступает как хореограф, её работы интересны, ответ танцовщицы был очевиден: танец должен развиваться. Однако очаровательная женщина спутала развитие болезни с возмужанием и обретением мудрости.
Строение мира в классическом наследии Эллады дано нам в музыке небесных сфер, которых насчитывается семь. И мир наш всегда построен по законам какого-то лада. Дорийскому соответствует одна картина мира, эолийскому другая; набор ладов отвечает высокому закону взаимодействия человека и мира - ведь мы знаем, что мир был создан для нас.
Ни у кого не возникает протеста, когда он сталкивается с тональной музыкой. Слушатель понимает, что не каждый звук допустим в ладу, что лад репрессивен, как репрессивна и вся культура. Что не каждое созвучие одинаково воздействует на человека, что по-разному отзываются в нашей душе терции и секунды. Что раздражающий нас интервал бывает допустим, если за разрушением следует возрождение - основной принцип трагедии, дионисийской в своей основе. Что предтечей мира является, может быть, хаос, но его основой - порядок.
